Пер Валё - Террористы
Оса и Мартин Бек подождали, пока он снимал комбинезон и вешал его на гвоздь. Под комбинезоном у него были синие джинсы и черная рубашка с подвернутыми рукавами. Брюки поддерживались на бедрах широким кожаным ремнем с большой пряжкой в виде подковы.
Дождь прекратился, но листва высокого каштана около дома роняла тяжелые капли.
Наружная дверь была не заперта. Хелльстрём отворил и пропустил в прихожую Осу и Мартина Бека. Потом провел их в небольшую гостиную.
Через полуоткрытую дверь они увидели спальню. Сверх того в доме была еще маленькая кухонька, выходившая в прихожую.
Диван и два разномастных кресла заполняли почти всю гостиную. В углу стоял телевизор старой марки; вдоль стены тянулась самодельная полка, наполовину заставленная книгами.
Оса села на диван, хозяин удалился на кухню, а Мартин Бек стал читать надписи на корешках. Классики, в том числе Достоевский, Бальзак и Стриндберг, и неожиданно много поэтических сборников — как в твердых переплетах, так и более дешевые издания: Нильс Ферлин, Эльмер Диктониус, Эдит Сёдергран и другие.
На кухне зашумела вода, потом в дверях появился Хелльстрём, вытирая руки грязным полотенцем.
— Может, чай приготовить, — сказал он. — Больше мне нечем угощать Кофе не пью и не держу.
— Да вы о нас не беспокойтесь, — ответила Оса
— Все равно себе заваривать, — объяснил он.
— Ну, тогда и мы с удовольствием выпьем чаю, — сказала она.
Хелльстрём вернулся на кухню, Мартин Бек сел в одно из кресел.
На столе лежала открытая книга — стихотворения Ральфа Парланда.
Садовник Вальтера Петруса явно знал толк в литературе и обладал хорошим вкусом.
Хелльстрём принес кружки, сахарницу, пакет молока, снова вышел на кухню и через некоторое время вернулся с чайником. Сел в кресло, достал из кармана джинсов мятую пачку сигарет и спички.
Закурив, разлил чай по кружкам и сказал:
— Так вы хотели поговорить о моей дочери. С ней что-нибудь случилось?
— Нам ничего такого не известно, — ответил Мартин Бек. — Где она находится?
— Последний раз писала из Копенгагена.
— Что она там делает? — спросила Оса. — Работает?
— Не знаю точно, — произнес Хелльстрём, глядя на сигарету, которую держали его загорелые пальцы.
— Когда это было? — поинтересовался Мартин Бек. — Когда она писала?
Хелльстрём не сразу ответил.
— Вообще-то она ничего не писала. Я сам туда ездил и видел ее. Весной это было.
— И чем она тогда занималась? — спросила Оса. — У нее там есть мужчина?
Хелльстрём горько усмехнулся.
— Можно сказать, что есть. И не один к тому же.
— Вы хотите сказать, что она…
— Вот именно, занимается проституцией, — с горечью перебил он и продолжал: — Потаскухой стала. Кормится этим. Тамошние органы социального надзора помогли мне найти ее. Вся истаскалась. Меня и слушать не захотела. Я уговаривал ее ехать домой — куда там.
Он помолчал, вертя в пальцах сигарету.
— Ей скоро двадцать, никто не может помешать ей жить по-своему.
— Вы ведь ее в одиночку растили?
Мартин Бек молчал, предоставив Осе вести беседу.
— Да, жена умерла, когда Кики и двух месяцев не было. Тогда мы не здесь жили, в городе.
Оса кивнула, и он продолжал:
— Мона покончила с собой, и врач объяснил, что это было вызвано какой-то там послеродовой депрессией. Я ничего не мог понять. То есть я видел, что она ходит мрачная и унылая, но думал, она из-за денег переживает, из-за нашего будущего, потому что ребенок появился.
— Где вы тогда работали?
— Я был сторожем на кладбище. Мне тогда двадцать три года исполнилось, а никакого образования не было. Отец в коммунальном хозяйстве работал, мусорщиком, мать ходила квартиры убирать. И я, само собой, сразу после школы работать пошел. Рассыльным был, грузчиком. Жили мы бедно, семья большая, постоянно нуждались в деньгах.
— А как вы стали садовником?
— Работал одно время в садоводстве в районе Свартшё. Хозяин был ничего мужик, платил за мое обучение. И на курсы шоферов послал. У него был грузовик, я возил овощи и фрукты на рынок.
Хелльстрём сделал глубокую затяжку и потушил сигарету.
— Как же вы и с работой, и с ребенком управлялись? — спросила Оса.
Мартин Бек слушал, попивая чай.
— Так и управлялся. Когда она была совсем маленькая, брал ее с собой. Как в школу пошла, до вечера сама о себе заботилась. Не ахти какое воспитание, конечно, да что было делать.
Он отхлебнул чая и с горечью произнес:
— Вот и вышло то, что вышло.
— Когда вы переехали сюда, в Юрсхольм?
— Это место я получил десять лет назад. За этот вот сад — бесплатная квартира. Взял я еще несколько садов, уже для заработка, выходило прилично. Думал, что и Кики здесь будет хорошо — и школа получше, и окружение, дети из культурных семей. Да только не сладко ей приходилось. У всех товарищей по классу богатые родители, роскошные дачи, и она стыдилась нашего дома, никогда не приводила подруг.
— У Петрусов дочь примерно в том же возрасте. Какие у них были взаимоотношения? Как-никак соседи.
Хелльстрём пожал плечами.
— Даже в одном классе учились. Но вне школы не встречались. Дочь Петрусов смотрела на Кики сверху вниз. Да и вся их семья так смотрела.
— Вы были также шофером у Петруса?
— Собственно, это не входило в мои обязанности, но я часто возил его. Когда они сюда переехали и наняли меня садовником, о месте шофера речи не было. Только приплачивали за то, чтобы следил за их машинами.
— Куда вы возили директора Петруса?
— В город — в его контору и другие учреждения. Иногда на приемы.
— И в Рутебру приходилось возить?
— Приходилось — раза три-четыре.
— Какого мнения вы были о директоре Петрусе?
— Да никакого. Работодатель, и все тут.
Подумав, Оса спросила:
— Вы ведь шесть лет у него работали, верно? Хелльстрём кивнул.
— Около того. С тех пор, как они построили тут дачу.
— За это время, наверно, немало с ним переговорили. Хотя бы в машине.
Хелльстрём отрицательно покачал головой.
— В машине мы никогда не разговаривали. А так-то речь шла все больше о саде.
— Вы знали, какие фильмы снимал директор Петрус?
— Я не видел его фильмов. В кино почти не хожу.
— Вы знали, что ваша дочь снималась в одной из его картин?
Он снова покачал головой.
— Нет.
Оса внимательно смотрела на него, но он отвел глаза. Потом спросил:
— В массовке, что ли?
— Она снималась в порнографическом фильме. Он быстро глянул на нее:
— Нет, я этого не знал.
Она продолжала смотреть на него. Подождав, сказала:
— Вы, должно быть, сильно привязаны к дочери. Сильнее, чем большинство отцов. И она к вам. Ведь у вас и у нее больше никого не было.
Хелльстрём кивнул.
— Да, только мы двое. Во всяком случае, пока она была маленькая, я жил только ею.
Он выпрямился, закурил новую сигарету.
— Но теперь она взрослая, сама себе хозяйка. Я больше не собираюсь вмешиваться в ее жизнь.
— Что вы делали в то утро, когда был убит директор Петрус?
— Работал здесь, надо полагать.
— Вы ведь знаете, о каком дне идет речь, это было в четверг шестого июня.
— Я редко отсюда отлучаюсь, и мой рабочий день начинается рано. Должно быть, и тот четверг ничем не отличался от других дней.
— Кто-нибудь может подтвердить, что вы были здесь? Скажем, кто-нибудь из ваших работодателей?
— Не знаю. У меня ведь такая работа, самостоятельная. Делай, что положено, а когда делаешь, роли не играет. Но обычно я приступаю около восьми. — Помолчав, он добавил: — Я его не убивал. У меня не было для этого никаких причин.
— Возможно, — вступил Мартин Бек. — И все-таки было бы неплохо, если бы кто-нибудь мог подтвердить, что вы находились здесь утром шестого июня.
— Не знаю, кто бы мог это сделать. Я живу один. Когда не занят в саду, вожусь в сарае. Всегда какое-нибудь дело находится.
— Пожалуй, придется нам все-таки поговорить с вашими работодателями и другими людьми, которые могли вас видеть, — сказал Мартин Бек. — На всякий случай.
Хелльстрём пожал плечами.
— Это когда же было. Я и сам не помню, чем занимался в то утро.
— Да, не так-то легко вспомнить, — поддакнул Мартин Бек.
— А что произошло в Копенгагене, когда вы встретили дочь? — спросила Оса.
— Ничего особенного. Она жила в маленькой квартирке, где принимала своих клиентов. Так прямо и сказала. Болтала что-то о предстоящих съемках в кино, дескать, нынешнее занятие только временное, и оно ее вполне устраивает, потому что она хорошо зарабатывает. Но все равно, как только начнет сниматься, оставит проституцию. Обещала писать, но я до сих пор не получил ни строчки. Вот и все. Выпроводила меня через час и сказала, что не поедет домой. Дескать, и мне незачем больше приезжать. А я и не собираюсь. Я ее совсем вычеркнул. Махнул рукой.
— Давно она ушла из дому?
— Да сразу, как только школу кончила. Жила у подруг в городе. Иногда наведывалась сюда. Довольно редко. Потом и вовсе пропала, и наконец я выяснил, что она в Копенгагене.
