Эд Макбейн - Вдовы

— Нельзя ли поточнее?

— Я не знаю точных цифр. Но — огромные. Хотя я абсолютно точно знаю, что дочки все равно его не убивали. Вообще у них нет никаких мотивов для убийства.

Уж кто-кто, а детективы-то знали, что существуют только два мотива: любовь и деньги. А от любви до ненависти — один шаг.

— Ну а что касается вас, — спросил Браун, — вы указаны в завещании?

— Нет.

— А вдруг вы знаете, вот эта нынешняя миссис Шумахер…

— Не имею понятия. Почему бы вам самим ее не спросить? А еще лучше, спросите дражайшего партнера, Лу Лееба. Убеждена, что он-то знает все до последнего цента, все, что нужно.

— Вернемся к вашей дочке, — сказал Браун. — Бетси. Вы с ней разговаривали после похорон?

— Нет.

— А когда вы с ней говорили в последний раз?

— Кажется, на следующий день после убийства.

— Сдается мне, это могло бы быть в субботу, — сказал Карелла.

— Я тоже так думаю. Эта история широко освещалась в прессе. Бетси позвонила и спросила, что я об этом думаю.

— И что же вы ей сказали?

— Худую траву с поля вон.

— А как она все восприняла?

— Неоднозначно. Раздумывала, пойти ли на похороны. Я сказала, что ей самой решать, как поступить.

— Выходит, она решила пойти.

— Выходит, так. Но когда мы разговаривали, она еще колебалась.

— А она не сказала, где была в ночь…

— Опять эти игрушки? — напомнила Сэндерс.

Карелла улыбнулся.

— Ну а Лоис? Она тоже позвонила?

— Да. А что вы хотите? Ужас! Какие времена… Человек выходит из дома, и в него стреляют, как в тире. Хотя в этом городе нечто подобное, кажется, уже становится нормой?

— В любом городе становится, — с обидой поправил Браун.

— Но не как у нас, — возразила Глория.

— Нет, как у нас, — настаивал он…

— Так когда звонила Лоис? — спросил Карелла.

— В субботу утром.

— Поговорить об отце?

— Естественно.

— Как вы относились к тому, что она продолжала поддерживать отношения с ним?

— Мне это было не по душе. Но это не значит, что убила его я.

— А какое впечатление произвела на вас Лоис, когда звонила?

— Впечатление?

— Ну, плакала или…

— Нет, она…

— Контролировала свои чувства?

— Да.

— Что она говорила?

— Сказала, что прочитала об этом в газете. Была поражена, что ее так называемая мачеха ничего ей не сообщила. Наверняка ведь узнала раньше, чем Лоис.

— Вы, очевидно, недолюбливаете миссис Шумахер?

— Я ее ненавижу. Она украла у меня мужа. Разрушила семью, всю мою жизнь.

Карелла согласно кивнул.

— Но я его не убивала, — повторила она.

— Тогда вы, надеюсь, не откажетесь сказать нам, где вы были в пятницу вечером? — спросил он, улыбнувшись.

— Опять за старое, — сказала она. — Да дома я была, смотрела телевизор.

— В одиночестве?

— Да, — сказала она, — была одна. — Шестидесятилетняя соломенная вдова, недружелюбная, обозленная женщина. Кто такую куда-нибудь пригласит? Артур всегда меня куда-нибудь приглашал… Поэтому я его никогда не прощу и рада, что он умер. Но я его не убивала.

— Что вы смотрели? — спросил Браун.

— Бейсбол.

— Кто играл?

— «Янки» и «Миннесотские близнецы».

— Где был матч?

— В Миннесоте.

— Кто выиграл?

— «Близнецы», два — один. Потом были новости, а позже я легла спать.

— И вам по-прежнему не приходит в голову, где мы можем найти Бетси. Так? — спросил Карелла.

— Да.

— А вы бы нам сказали, если бы знали?

— Совершенно верно.

— Верю вам, — произнес Карелла. — Огромное спасибо, мисс Сэндерс, поверьте, мы ценим ваше время.

— Я вас провожу, — бросила она, величественно поднимаясь с кресла. — Выкурю сигаретку в кустиках.

И подмигнула.

Беда с таким имечком, как Сонни, заключалась в том, что оно пользовалось большим авторитетом у неимоверного количества разбойников. Это был феномен, недоступный для понимания как Бента, так и Уэйда. Как у любого мальчишки в этом городе, у каждого из них был свой набор чернокожих по прозванию Сонни, но только теперь они могли по достоинству оценить популярность данного прозвища. Они равно познали и то, что подобная популярность, перешагнув через этнические и расовые барьеры, получила такое распространение в преступном мире, что приобрела характер подлинной эпидемии.

Бент и Уэйд искали чернокожего Сонни.

И это несколько затрудняло их работу.

Несмотря на то что компьютер «выплюнул» огромное количество Сонни, оказавшихся на деле Сеймурами, Станиславами и Шандорами, выяснилось, что афроамериканцы и граждане итальянского происхождения уверенно лидировали в группе, предпочитавшей эту «кликуху» именам, законно данным им при рождении, — Стюардам, Симмонсам, а также многочисленным Сальваторе и Сильвано.

Затем оба сыщика сосредоточили свои усилия, пытаясь отыскать чернокожего Сонни, который арестовывался или подозревался в совершении вооруженного разбойного нападения. Это еще более затруднило их работу, ибо компьютер лихо отпечатал список из тридцати семи персон по кличке Сонни, каковые только в этом городе принимали участие в разбое за последние три года. Зато на закуску машина выдала всего шестерых Сонни, имевших татуировку: в процентном отношении это выглядело поразительно скромно на фоне общего числа разбойников с оружием — белых, черных, не важно каких… Сыщикам пришлось отказаться от намерения объявить общенациональный розыск: в этом случае пришлось бы не отходить от компьютера целый день.

Восемь из тридцати семи вооруженных чернокожих злодеев с «кликухой» Сонни родились в те годы, когда знаменитый Сонни Листон был чемпионом мира по боксу в полутяжелом весе и высоко ценился как рекламная модель. Им всем теперь было под тридцать, а Уэйд и Бент разыскивали Сонни, который, по описанию, пребывал в двадцатилетнем возрасте. Они знали, что для большинства белокожих все чернокожие выглядят одинаково. Всегда была проблема — найти белого свидетеля, способного опознать чернокожего по фотографии, особенно полицейской. Это вам не ах какой студийный фотопортрет… Доминик Ассанти не являлся исключением. Доминик ясно различал только двух черных — Эдди Мэрфи и Билла Косби. Все прочие, даже Морган Фримэн и Дэнни Гловер, были для него на одно лицо. Скорее всего, Доминик не смог бы отличить и Бента от Уэйда.

Сначала они показали ему, один за другим, все восемь снимков.

— Узнаешь кого-нибудь?

Ассанти не узнал никого. Правда, один из снимков он прокомментировал в том смысле, что не хотел бы встретиться с оригиналом в темном переулке. Сыщики охотно согласились с этим утверждением.

Затем они разложили снимки на столе и попросили Ассанти выбрать троих, которые были наиболее похожи на Сонни, пробежавшего тогда мимо с пистолетом, ну, когда убили отца Кареллы.

Ассанти сказал, что ни один не похож на человека, которого он видел.

— Ты уверен?

— На всю катушку, — ответил Ассанти. — Тот, кого я видел, у него был шрам на лице.

— Ага, — сказал Бент.

Надо было возвращаться к компьютеру, теперь уже с новыми данными. Признав всю трудность опознания по возрасту человека, налетевшего на вас ночью с оружием в руках, — сами понимаете, один вид револьвера забьет любой возраст, — сыщики решили отказаться от возрастного признака. Учитывая и то, что налет на пекарню не обязательно был совершен с целью ограбления, они отказались от розысков и по этой характеристике.

Вместо этого они затребовали у банка данных исследования в масштабе всего города на предмет установления любого чернокожего, осужденного за какое-либо преступление в течение последних пяти лет. С условием, что у него есть кличка Сонни и шрам на лице. Таковых оказалось шестьдесят четыре, что было неудивительно.

В черте города практически невозможно черному человеку взрасти без того, чтобы не заработать хоть какой-нибудь, да шрам. А из-за того, что рубцы, образовавшиеся вокруг первоначальной раны, на черной коже смотрелись грубее и ярче, чем на белой, то шрамы и бросались в глаза в первую очередь. Кинжальный шрам над левым глазом Уэйда тоже был струпом. Ему говорили, что удалить такой струп-«келлоид» можно путем облучения в сочетании с хирургическим вмешательством и приемом гормональных препаратов, но Уэйд отказался, сохранив шрам до конца своих дней. На работе это не отражалось.

Оставалось показать Ассанти шестьдесят четыре фотоснимка. Он их рассматривал, вертел так и сяк, действительно стараясь помочь. Увы, будучи белым, он никак не мог взять планку. А потому в конце концов просто сдался.

Бент и Уэйд вынуждены были снова выйти на улицу поохотиться.

Эйлин была уже на месте, когда Клинг добрался туда в десять минут шестого, в среду. Извинившись за опоздание, он опустился в кресло, предложенное ему Карин Левковиц. Он глаз не мог оторвать от Эйлин. Она была довольно небрежно одета — в потертой джинсовой юбке и хлопчатобумажном свитере под цвет глаз, — но выглядела очень свежо, была красива и буквально светилась счастьем. Карин объяснила, что до его прихода они сообща радовались первому полноценному успеху в бригаде по освобождению заложников. Только в прошлую ночь она…