Фридрих Незнанский - Кровная месть
— Я думала, ты меня для работы позвал, — разочарованно сказала Нина.
— Будет работа, — кивнул Феликс уверенно. — Тут вот что… Кое-что всплыло из той давней истории.
Она даже не спрашивала, о какой истории идет речь. О других историях они и не разговаривали.
— Что всплыло?
— Короче, эти парни требовали от твоего мужа вернуть какую-то дискету. Понимаешь?
Она покачала головой.
— Что такое дискета?
— Пластинка такая, — объяснил Феликс. — Деталь компьютера. На ней сохраняется информация.
— Коля ничего не понимал в компьютерах, — сказала Нина. — Это какая-то ошибка.
— Он мог взять дискету, даже ничего в этом не понимая, — сказал Феликс. — Тут много ума не надо.
— А что такого важного могло быть там записано?
— Ну этого пока никто не знает, — сказал Феликс — Я думал, ты сможешь нам что-то объяснить.
Нина покачала головой.
— Это недоразумение, — сказала она. — Если бы у Коли была эта пластинка, он бы обязательно мне сказал.
— Ладно, — сказал Феликс. — Не знаешь, и Бог с ним. Тут другое появилось. Эти опера нашли-таки твоего Люсина.
У Нины сразу учащенно забилось сердце. — Где?
— Погоди, — осадил ее Феликс. — Давай поговорим спокойно. Сейчас уже ясно, что ни Люсин, ни Райзман, ни Маркарян к делу причастны не были. Щербатый — да… Может быть, еще Волкодав. Но основную работу выполняли эти двое неизвестных. Может, хватит крови, Нина?
Нина судорожно вздохнула.
— Я уже объясняла тебе, — сказала она. — Эти люди, можно сказать, попали под поезд. Я ни в чем их не обвиняю, понимаешь? Но они должны умереть. Когда водитель на скользком асфальте задавит ребенка, он тоже не слишком виноват.
— Его же никто не убивает.
— И напрасно, — сказала Нина. — Смерть есть смерть. Если хочешь, это древнее право кровной мести. Мой Коля, мои дети не успокоятся, пока не умрет последний из их убийц.
— Я никогда этого не понимал, — проговорил Феликс.
— Я понимаю, они, может, сами и не убивали, — согласилась Нина. — Но ведь могли, должны были остановить убийц! Они же ничего для этого не сделали! И ты хочешь их оправдать?
— Нет, не хочу, — сказал Феликс. — Согласен, это твое право. Но адрес Люсина я тебе пока не скажу.
— Феликс! — воскликнула Нина. — У нас с тобой святой договор! Я убивала людей, которые виновны передо мною еще меньше!
— Я не сказал, что я никогда его не скажу, — поправился Феликс. — Ты узнаешь все, но чуть позже. Я не могу ручаться за твою выдержку, а сейчас новое убийство совсем некстати. Твой «Макаров» слишком хорошо знаком оперативникам.
— А что такое замышляется сейчас? — спросила Нина. — Почему сейчас нельзя, а потом можно?
— Потому что начинается второй этап, — сказал Феликс. — Это слишком важное событие, для того чтобы рисковать по мелочам. Дай срок, и ты получишь своего Люсина тепленьким.
— У меня есть роль в этом втором этапе? — спросила Нина.
— Разумеется, — улыбнулся Феликс. — Куда же мы без тебя?
— Я жду, — сказала Нина.
Казалось бы, ничего особенного старик не сказал, даже адрес не назвал, а все же встреча сразу переменила ее настроение, и она шла к метро, внутренне улыбаясь. Это было странно, потому что погода к улыбкам не располагала.
Феликс же выждал положенное по инструкции время и поспешил к южному входу, где у него стояла машина. Все нынешние встречи были запланированы заранее, но разве можно было запланировать эту слякотную погоду, при которой даже обычная средняя скорость представляется рискованной. Как он ни старался, а на Востряковское кладбище все-таки опоздал.
Грузный мужчина сидел на лавочке у могилы Синюхина и держал огромный зонтик. Со стороны можно было подумать, что он переживает очень глубокую скорбь, так что даже не замечает мерзкой погоды. На самом деле он все замечал, но не спешил выражать свои чувства. Это было ему несвойственно.
— Прости, Ваня, с этой дорогой я замучился, — сказал Феликс Захарович, протягивая ему руку. — Как ты? Что-то я не заметил твоих ангелов-хранителей.
— Я теперь лишаю их премии каждый раз, когда кто-то из клиентов их заметит, — сказал Ваня. — Как твое настроение?
— По погоде, — сказал Феликс Захарович. — Что слышно о коллегии?
— Пока сигнала к созыву нет, — сказал Ваня меланхолично. — Вы все радуетесь, а меня этот второй этап только пугает. Кто знает, а вдруг я тоже окажусь в списке?
— Ты должен был принести мне инструкции, — напомнил Феликс Захарович.
— Не слишком много этих инструкций, — сказал Ваня. — В связи с началом второго этапа намечена ликвидация всех исполнителей. Ты должен избавиться от своего Бэби.
Феликс Захарович почувствовал, как у него холодеют ноги. До сих пор он этого не чувствовал, хотя были все основания, а вот тут почувствовал.
— Не понимаю зачем, — произнес он в замешательстве. — Это же проверенные кадры…
— Не понимаешь? — усмехнулся Ваня. — А ведь это идеи твоего Егора. Второй этап предполагает активизацию стихийности, а ваши исполнители были лишь послушными роботами. Им нет места в новой схеме.
Феликс Захарович не отвечал.
— В общем, после выхода Стукача предполагается многоходовая комбинация. Твой Бэби убьет Стукача как изменника, а Дюк должен кончить Бэби. Теперь ты можешь сказать, кто такой твой Бэби, — усмехнулся Ваня.
— Тебя это всегда интересовало больше, чем нужно, — сказал Феликс Захарович сердито.
— Очень просто, я любопытен, — рассмеялся Ваня… — Я ведь знаю и Стукача, и Дюка. С Дюком мы даже работали вместе в Японии. Жаль его, хороший парень.
— А с ними что случится?
— Что-нибудь непременно случится, — сказал Ваня. — Так откуда взялся твой Бэби, дед? Ты всех заинтриговал своими секретами.
Феликс Захарович тяжело вздохнул и произнес:
— Я не согласен!
Ваня повернулся к нему без интереса и, скучая, спросил:
— С чем не согласен?
— С ликвидацией. Я не верю, что это запланировано Егором. Я подозреваю, что толкователи начинают свою собственную игру.
Ваня молча протянул ему зонт, и Феликс Захарович взял его за ручку. Ваня достал пачку папирос, сунул одну из них в рот, прикурил от зажигалки.
— Значит, не согласен, да?
— Да. Я требую проверки этого пункта.
— А что тебя так волнует в этом решении?
— Отношение к людям, — сказал Феликс Захарович взволнованно. — Если мы начнем убивать своих, то кто нам поверит?
Ваня широко, но отнюдь не искренне улыбнулся.
— А кто меня недавно пугал всеобщей грызней в конце второго этапа, а? Разве расправа с исполнителем не позволит избежать этого?
Феликс Захарович покачал головой и ничего не ответил.
— То-то, — сказал Ваня. — Когда мне плохо, это план такой, да? А когда тебе плохо, это, значит, вопреки плану?
— Когда тебе было плохо? — спросил хмуро Феликс Захарович.
Ваня щелчком выбросил папиросу и сказал:
— Мне теперь всегда плохо, дед. Меня уже мутит от всех ваших планов и операций. Я чувствую, что мы все не доживем до третьего этапа.
— Это невозможно, — сказал Феликс Захарович. — Стихия стихией, но процесс необходимо стимулировать, подстегивать и контролировать.
— Да, но не нам. Мы меченые, мы же «красная капелла», от нас шарахается весь цивилизованный мир! Мы в этом деле всего лишь фитиль, сгорим и истлеем. Взрывать мир будут другие.
— Да, — вздохнул Феликс Захарович. — Представляю, как тебе тяжело с такими мыслями. Только не вздумай дергаться, Ваня.
— А то что? — спросил тот угрюмо.
— Поймают, — просто ответил Феликс Захарович. — Ты же лучше меня знаешь, как это делается.
— А ты? — спросил Ваня. — Пойдешь до конца, да? Феликс Захарович печально усмехнулся, глянув на могильный памятник рядом.
— Мой конец не так уж далек, — сказал он. — Значит, и идти недолго.
Ваня скривился и буркнул:
— Поколение камикадзе… Ты дашь мне ключ или нет?
— Я предоставлю его коллегии Суда, — сказал Феликс Захарович. — Мне хотелось бы убедиться, что мы правильно исполняем план Егора.
— Это называется — демарш, — сказал Ваня.
— Тебе видней, — пожал плечами Феликс.
— Но я тебя поддержу, — пообещал Ваня. — Не знаю, чего ты гонишь волну, но мне интересно узнать предел их сопротивляемости.
— Спасибо, — кивнул Феликс Захарович.
Они распрощались, и Феликс Захарович ушел первым. Он шел, не замечая ни дождя, ни луж под ногами, ни удивления людей, с которым те на него смотрели. Седые волосы его намокли, капли воды стекали за воротник плаща, и из-за этого никто не замечал, что по его окаменевшему лицу текут слезы. Все было списано на дождь.
Впрочем, вернувшись домой, он прогрел ноги, выпил аспирин и даже хлопнул рюмку водки. Теперь ему было ради чего жить, и торопиться уходить не следовало, даже если рушились устои.
