Джеймс Эллрой - Город греха
«Черт!» — Дэнни подумал и сказал:
— Слушаю.
— Меня заинтересовали резанные раны на спине жертвы, и я вспомнил книгу Хордона Кинзла. Знакомы с ней?
— Нет.
— Кинзл — патологоанатом, который начинал работу в неотложной помощи медицинского управления. Его интересовали телесные повреждения без летального исхода, и он издал книгу с фотографиями и описаниями ранений, нанесенных человеком. Я просмотрел эту книгу. Порезы на спине Мартина Митчела Гойнза идентичны порезам, нанесенным с помощью палки зутера — бруска два на четыре с вставленным в конец лезвием бритвы. Палки зутеров были в ходу в 42-43-м годах. Их использовали антимексиканские банды и полицейские, чтобы резать костюмы зутеров, которые тогда были модны у латиносов.
Просмотреть в городской полиции и в округе дела об убийствах с использованием палок зутеров.
— Хороший ход, доктор, — сказал Дэнни. — Спасибо.
— Рано меня благодарить. Я просмотрел дела, прежде чем позвонить вам. Убийств с помощью палок зутеров не зарегистрировано. Мой приятель из полиции говорил мне, что девяносто девять процентов столкновений и драк между белыми и мексиканцами оставались незафиксированными, а сами мексиканцы эти чертовы палки против своих не применяли, это было против правил. Но все-таки попробуйте этот ход.
Халатом душил, руками или поясом удавил, зубами грыз, а теперь еще и резал палкой зутера. К чему столько зверств ?
— Увидимся в аудитории, доктор.
Дэнни положил трубку и направился к машине: он был как на иголках. У машины, опершись на капот, стоял Джон Лембек; его лицо распухло от синяков и стало фиолетовым, глаз заплыл.
— Ох и дали мне там прикурить, мистер Апшо, — сказал Лембек. — Я не хотел бы, чтобы Дженис морочила вам голову, но уж так меня там лупили. Но я добро не забываю, мистер Апшо. Так что если хотите поквитаться, я понимаю…
Дэнни сжал правый кулак и хотел было пустить в ход, но вспомнил Бута Конклина с его питом и остановился.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сигары были гаванскими, и их аромат заставил Мала пожалеть, что бросил курить, а зажигательная речь Германа Герштейна под аккомпанемент улыбок, кивков и смешков Дадли Смита — что он сейчас не в полицейском училище Лос-Анджелеса, где отбирал кадетов на роль молодого радикала-идеалиста. На это , ему был отведен один-единственный день, который не дал результата даже отдаленно близкого к нужному, а начинать допросы, не имея своего человека под рукой, было бы ошибкой. А Эллис Лоу и Дадли так распалились на психиатрических кляузах Лезника, что уже рвались в бой — подавай им этих профсоюзных активистов Моидо Лопеса, Сэмми Бенавидеса и Хуана Дуарте, занятых в роли индейцев на съемках фильма «Окровавленный томагавк». Между тем речь Герштейна тоже начала его заводить.
Владелец «Вэрайэти интернэшнл» прохаживается позади своего большого стола, размахивая сигарой, а Мал думает о том, как некстати снова вторгся в его жизнь Базз Микс.
— …и что я еще скажу вам, джентльмены: пассивное сопротивление и прочее политическое дерьмо УАЕС толкает тимстеров надрать красным задницы, что профсоюзам пойдет на пользу, а нам — во вред.
Коммунисты любят выставить себя пострадавшей стороной. Они с улыбкой съедят сколько хочешь дерьма, словно это бифштекс из вырезки, и попросят еще, подставят другую щеку, а потом вцепятся тебе в жопу. Вот как эти пачукос на двадцать третьей площадке. Зутеры с профсоюзными билетами считают, что у них лицензия срать где хотят и что их дерьмо не воняет. Если это не так, то Элеонора Рузвельт вовсе не лесбиянка, а?
Дадли Смит заржал жеребцом:
— Это та еще лярва. По слухам, любит черненьких. И кто не знает о слабости покойного Франклина к маленьким черным терьерам. Мистер Герштейн, мы с лейтенантом Консидайном хотели бы поблагодарить вас за вклад в паше дело и теплое гостеприимство в столь ранний час.
Мал принял сигнал и поднялся. Дадли тоже встал. Герман Герштейн выгреб из коробки пригоршню сигар и двинулся гостям наперерез словно центральный защитник, тряс им руки, набивал им карманы гаванскими сигарами и, провожая до двери, дружески хлопал по спинам. Когда дверь за ними закрылась, Дадли сказал:
— Не разборчив парень в выражениях. Из грязи еврея вытащить можно, но грязь из еврея уже не вытрясти. Ну что, капитан, готов к допросу?
Мал глянул вниз на цепь профсоюзных пикетчиков; его взгляд наткнулся на спину идущей среди пикетчиков женщины в брюках, и ему подумалось, не Клэр ли это де Хейвен? Вслух проговорил:
— Готов, лейтенант.
На персональном лифте Германа Герштейна они спустились вниз и пошли по дорожке между двумя рядами съемочных павильонов. Это были высоченные, как силосные башни, светло-коричневые строения с выпуклыми крышами и с выставленными у входа щитами-домиками из белого пластика, на которых цветным мелком выведены имена режиссеров и расписание съемок. Мимо них на велосипедах сновали актеры — ковбои, индейцы, бейсболисты, солдаты времен Войны за независимость; на автокарах везли съемочное оборудование; у передвижного киоска римский центурион угощался кофе с булочками вместе с членами съемочной группы. Павильоны с черными номерами на дверях тянулись вдаль на добрую четверть мили. Мал шагал впереди Дадли Смита, перебирая в уме детали досье Бенавидеса-Лопеса— Дуарте и рассчитывая свои ; действия так, чтобы их допрос прямо на рабочем ; месте был бы ни слишком быстрым, ни чересчур хлопотным.
Дадли указал на павильон 23. Мал нажал на кнопку звонка; вышла девица, одетая как девушка с Дикого Запада, и обнажила свои десны. Мал показал ей жетон и удостоверение.
— Мы из окружной прокуратуры, хотим побеседовать с Мондо Лопесом, Хуаном Дуарте и Сэмми Бенавидесом.
Девушка еще раз показала десны и проговорила с сильным бруклинским акцентом:
— Они на съемке. Играют вспыльчивых молодых воинов, рвущихся напасть на форт, которых отговаривает мудрый старый вождь. Они закончат через несколько минут, и тогда вы сможете…
— Нас не интересует сценарий кинофильма, — прервал ее Дадли. — Если скажете им, что мы из полиции, они перестроят свою работу так, чтобы нам было удобно. И будьте добры сделать это сейчас же.
Девушка спрятала свои десны и повела их за собой. Дадли улыбался; Мал подумал: «Язык у него подвешен неплохо. Главное, не дать ему перехватить инициативу».
Павильон был похож на пещеру. Стены увешаны проводами, на тележках стоят софиты и камеры, к стойкам привязаны худые лошади, а кругом — стоящая без дела студийная публика. В самом центре высился вигвам, обтянутый холстом цвета хаки, —видимо, из излишков военного имущества, на нем нарисованы индейские символы — ну просто сусальная шкатулочка — будто модно разукрашенная тачка. Камеры и софиты направлены на вигвам и сидящих на корточках четырех актеров — старого псевдоиндейца, которого играл белый, и трех псевдоиндейцев-мексиканцев в возрасте до тридцати.
Девица остановилась в нескольких шагах позади работающих камер и шепнула:
— Вот они. Тип любовников-латииос.
Старый вождь нараспев тянул слова мира; три молодых воина твердили свой текст относительно раздвоенных языков бледнолицых. Говор у них был чисто мексиканский. Кто-то крикнул «Снято!», и все пришло в хаотичное движение.
Мал, работая локтями, пробрался к троице, которая вытащили сигареты и зажигалки из штанов оленьей кожи. Мал дал им понять, что он из полиции. За ним подошел Дадли Смит. Трое отважных воинов испуганно переглянулись.
Дадли показал жетон полицейского:
— Вы Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмюэл Беыа-видес?
Самый высокий скинул резинку, стягивавшую волосы в конский хвост, и поправил прическу на манер пачукос: сзади — «утиная гузка», спереди — высоко взбитый кок.
— Лопес — это я.
Мал сразу взял быка за рога:
— Представьте нам своих друзей, мистер Лопес. У нас мало времени.
Двое других распрямили плечи, с полубравадой и с полупочтением к власти выступили вперед. В низкорослом коренастом мужчине Мал угадал Дуарте, бывшего вожака группы синаркистов, пижонивших в костюмах-«зут» со свастикой на рукаве. Потом синаркистов захомутала компартия. Его худощавый приятель — очевидно, Бенавидес — молчун по характеристике доктора Лезника. Жизнь «Молчуна» была тоска тоской за исключением периода, начало которому положила попытка двенадцатилетнего Сэмми изнасиловать свою девятилетнюю сестру, угрожая перерезать ей горло лезвием бритвы. Оба молча переминались с ноги на ногу. Один из них наконец сказал:
— Я — Бенавидес.
Мал кивнул на боковую дверь и потрогал зажим для галстука — полицейский сигнал «дело веду я».
— Моя фамилия Консидайн, а это лейтенант Смит. Мы из управления окружного прокурора и хотели бы задать вам несколько вопросов. Это простая формальность. Через несколько минут вы сможете вернуться к работе.
— У нас есть выбор? — спросил Хуан Дуарте. Дадли хмыкнул, Мал положил ему на плечо руку:
