Фридрих Незнанский - Возьми удар на себя
— Вот ведь правильно, получается, говорят «не родись красивой, а родись счастливой». Это как раз про Алю! Ну ей же ужасно это обидно, и любому бы было обидно на ее месте! Ну и потом, когда она узнала про своего мужа, что он стал богатым, стало еще обиднее. Она же сама от него ушла, получилось, что зря!
В этом месте Галя сочла необходимым кивнуть.
— И что же она предприняла, когда это узнала?
— Да ничего особенного! — махнула Настя рукой. — Просто от обиды решила, что во всем виновата его новая жена… Она мне рассказывала, что он… ну бывший муж… Он с ней очень хорошо говорил, как будто и не было никакого развода, представляете? Аля сказала, что если бы он не был женат, наверняка бы у них все закрутилось по новой! Представляете?
Вот этого-то как раз Романова и не представляла, поскольку от Нинель Каплер слышала немного другое: что Альбина уверяла всех вокруг, будто у них с Сергеем «все по-новой» уже закрутилось.
— Это вам кто-то из наших сказал? — Вопрос Настеньку ничуть не смутил. — Ничего удивительного, потому что Аля нарочно всем это говорила, чтобы не думали, будто все подряд ее бросают и она никому не нужна! Я одна только и знаю, что было по правде… вправду.
— И что же там было «по правде»? — серьезно спросила Галя.
— Ничего особенного и не было! Аля просто решила от своей обиды этой… ну его нынешней жене… нервы потрепать! Так и сказала: «Я ей устрою веселый банкетик! Повисну на Сережке как пиявка, пусть и она побесится, не все же мне локоток кусать! Я Сережку знаю, он деликатный и отлуп мне дать, да еще на глазах своих знакомых, не решится. А там — кто знает? Может, так поссорятся, что и вовсе расстанутся, и тогда…»
Настенька замолчала, и Романова подтолкнула ее:
— И что тогда?
— Не знаю, — честно призналась девушка. — Аля не говорила, что тогда. Но я сама догадалась: наверное, она все-таки на что-то такое надеялась… Может, и не зря, верно? Теперь уже не узнаешь!
Настя горестно вздохнула и совершенно по-бабьи покачала головой:
— Такое горе… Аля так переживает, плакала даже… Мне кажется, она была уверена, что обязательно добьется, чтобы он к ней вернулся.
— Почему вы так думаете? — недоверчиво поинтересовалась Романова.
— Потому что так, как Аля плакала, бабы только по своим мужикам воют — вот почему! Я видела, у нас в деревне сколько мужиков помирало — все так выли…
Девушка внезапно спохватилась и, вспыхнув, умолкла. Очевидно, проговариваться насчет своего деревенского происхождения в ее намерения не входило.
— А откуда вы родом? — поинтересовалась бестактная Галя.
— Из Башкирии… Только я давно уже в Москве, и с пропиской у меня все в порядке. У меня тут тетка живет… А в Москве я пять лет… почти шесть живу.
— Сколько же вам лет? — удивилась Романова.
— Двадцать шесть! — гордо ответила Настя и посмотрела на свою собеседницу с видом победительницы: девушке явно нравилось, что все ее принимают за несовершеннолетнюю, а когда узнают, сколько ей лет на самом деле, таращатся, открыв рот, — в точности как эта оперативница.
Спустя полчаса Галочка Романова покидала театр, запасшись предварительно домашним адресом фотохудожника, сотрудничавшего со здешней труппой.
Александр Борисович Турецкий оказался прав: фотохудожник здесь был один и постоянный, хотя в штате не числился, а получал гонорары за каждую серию снимков по спектаклям. Все бы хорошо, но после разговора с Настенькой уверенность капитана Романовой в том, что убийцей скорее всего является Альбина Викторовна Крутицкая, сильно пошатнулась. Отчего-то она интуитивно доверяла мнению и, соответственно, рассказу уроженки Башкирии. Артисткам — в том числе и понравившейся ей Нинель Каплер — доверяла не слишком, а вот Настеньке — вполне… И если все так, получалось, что в данном случае тянут они «пустышку». И радовать это не могло никого: лично ей, Гале, работать по версии— «пустышке» не доводилось уже давно.
«Живописцы, окуните ваши кисти…»
В то время как Александр Борисович Турецкий общался с вдовой убитого, его подчиненный Валерий Померанцев проводил время куда более познавательно: так уж вышло, что до сих пор ему не приходилось тесно сталкиваться с представителями современной братии живописцев. И единственная ассоциация, которую они у него вызывали, была разве что строчка из известной песни Булата Окуджавы, которую во дни его юности распевали почти в каждом доме.
Конечно, Валерий мог вызвать авторов роковой выставки, Евгения Расина и Игоря Кима, вместе с их подружками в прокуратуру — хоть всех вместе, хоть по одному. Однако для начала он всегда предпочитал понаблюдать свидетелей, проходивших по тому или иному делу, в их естественной среде. Ну а поскольку оперативников, на профессионализм которых можно было положиться, катастрофически не хватало, Померанцев почти всегда эту часть работы делал сам.
Мастерская у художников была одна на двоих, что существенно облегчало его задачу. Правда, находилась она далеко от центра, на Дубнинской улице, и Валерий, которому пришлось пробираться на своем «жигуленке» сквозь пробки, закупорившие Дмитровское шоссе сразу в нескольких местах, едва не опоздал к назначенному им же самим часу. Неизвестно, что именно он ожидал увидеть, входя в мансарду живописцев, расположенную на верхнем этаже вполне современного и явно не так давно выстроенного особняка, но просторное, пропитанное букетом каких-то химических запахов помещение удивило следователя своей прибранностью. Ведь если верить фильмам и романам о художниках, в их мастерских всегда царит хронический беспорядок…
Женя Расин, вопреки утверждениям все тех же упомянутых источников, тоже выглядел вполне опрятно: никаких пятен от красок на джинсах, и то ли новехонький, то ли недавно выстиранный красный свитерок в обтяжечку… Женя, насколько знал Померанцев, из двоих авторов выставки был не только лидером продаж, но был им вполне заслуженно: кажется, действительно талантливый парень. Тогда как его товарищ Игорь Ким относился скорее к категории просто способных. Оба художника были хрупкими, невысокими и носили традиционные для их профессии прически: длинные волосы, собранные сзади в хвостик. Но на этом сходство между друзьями кончалось.
Блондин Расин, вопреки субтильности своей фигуры, отличался крупными, сугубо славянскими чертами лица. Ким — наполовину кореец — гармонично сочетал природную хрупкость с узкими, черными, как угольки, восточными глазами и высокими скулами. Вот он-то по части своего внешнего вида Померанцева не разочаровал: и джинсы оказались запятнаны краской по полной программе, и потертая кожаная куртешечка-«косуха» напялена прямо на голое тело и, разумеется, не застегнута.
Помимо друзей-художников в мастерской находилась девушка — высокая, стройная блондинка с симпатичным, правильным личиком, которое портило абсолютно пустое выражение кукольно-голубых глаз. Валерий, внимательно изучивший все банкетные снимки, легко припомнил, что девушку зовут Елизавета Максимовна Синицына: москвичка, работает в модельном агентстве, но не моделью, а секретарем на телефоне. А вот чьей подружкой из двоих друзей она является, вспомнить никак не мог… И где, кстати, вторая из них — Виктория Степановна Крикунова? По предварительной договоренности по телефону, здесь должны были находиться обе девицы. Если верить снимкам, эта Крикунова значительно ярче и красивее Синицыной. Брюнетки, с точки зрения Валерия, были в принципе привлекательнее блондинок.
— А что, Виктория Степановна опаздывает? — между делом поинтересовался он после того, как Расин провел его в глубь просторной мансарды — туда, где явно был жилой уголок: целых две широкие софы, стоявшие параллельно друг другу изголовьями к стене, между ними стол. В стороне — газовая плита на четыре конфорки, несколько стульев, кухонный шкаф-пенал и настоящая, выкрашенная ярко-красной краской садовая скамейка… «Оригинально!» — подумал Валерий, с любопытством оглядывая мастерскую со своего места. Одна стена и часть потолка — застекленные. Ну, это понятно… Еще на одной из стен на довольно большом расстоянии друг от друга три картины — очевидно, не вошедшие в экспозицию «Примы». В углу слева от входа гора коробок с красками, длинный, покрытый разноцветными пятнами стол с целой батареей бутылок, заполненных какими-то то ли маслами, то ли растворителями, и множеством разнокалиберных кистей и кисточек. Мольберты, укутанные серой тканью, — справа от входа. Там же — маленький подиум, в данный момент пустой, несколько стульев разной высоты. Все, кажется…
Увлеченный «рекогносцировкой местности», Померанцев не сразу обратил внимание, что в ответ на его замечание по поводу опоздания Крикуновой в мастерской воцарилось несколько напряженное молчание. И лишь перехватив странные взгляды, которыми обменялись художники, насторожился.
