Сергей Майоров - Запасной инстинкт
Черников постучал сильнее, чувствуя, что теряет драгоценные секунды.
Грузчики посмотрели на него, и по движению губ одного из них Черников понял, что его послали очень далеко. Обед!..
Черников врезал по толстому стеклу ладонью и сорвался на крик:
— Быстро дверь открой, волк фанерный!
Один из грузчиков встал и решительно направился к двери. Туда же подошел и Черников. На лицах у обоих светились одни и те же мысли.
Грузчик пинком распахнул дверь и завопил:
— Ты чего, сука, долбишься?! Обед, блин! Читать не умеешь, дятел раненый?!
Читать Черников умел, как и снимать порчу с персон, пораженных гневом. Здоровая правая рука опера со свистом рассекла воздух, и работники торговли, сидящие за обеденным столом, услышали неприятный чавкающий звук. В проеме коридора они увидели промелькнувшее тело коллеги. Оно, беспорядочно болтая руками и ногами, влетело в подсобку. Там раздался грохот металла, в коридор выкатились два пустых пивных кега, и наконец все стихло.
В торговый зал вошел суровый мужик с подвязанной на груди левой рукой и коротко спросил:
— Кто до обеда стоял в хлебном отделе и кто сидел за кассой?
Судя по всему, дважды повторять он не любил. Сальто-мортале, исполненное первым грузчиком, произвело на участников трапезы должное впечатление. Если что не так — улетишь в подсобку. Будешь молчать — окажешься там же. Выбора нет.
Черников вынул из кармана удостоверение.
— Я из полиции. Пропала девочка. Вот она. — Он положил на стол, между нарезанной колбасой, огурцами и селедкой, фотографию Маши Никитиной.
Она держала на руках котенка и весело улыбалась.
— Кто ее видел?
— Я помню, — ответила одна из продавщиц.
Слово «полиция» произвело на всех анестезирующее действие, коллектив магазина расслабился. — Она в хлебный отдел выбила тридцать девять семьдесят. Батон и три булочки.
— Верно, — добавила вторая. — А я ей подала.
— С ней кто-нибудь был?
— Нет, она одна пришла. В магазине ни с кем не разговаривала.
— Откуда такие точные воспоминания? — Черников подозрительно прищурился, чувствуя, что его решили прокатить.
— На ней джинсовый комбинезончик был, как на моей дочери. «Глория Джинс». На лямочках.
Черников на секунду задумался.
— А до ее появления в магазине ничего странного не было? Может, приходил кто-нибудь, скандал какой-нибудь учинил?
— До вашего прихода в магазине никаких происшествий не случилось, — сразу ответила одна из продавщиц.
— Нет, было дело, — неожиданно выдавил явно через силу второй грузчик. — Шатался тут один урод.
— Какой урод? — Черников молниеносно развернулся в его сторону. — Где он шатался? Как выглядел? Чем интересовался?
Вопросы сыпались как горох. Черников находился не в служебном кабинете, разыгрывать спектакли и комбинации времени не было. Он сейчас думал только о Маше Никитиной.
— А он ничем не интересовался. — Грузчик вытянул из кармана «Приму» и прикурил.
Черников молча вынул из его кармана вторую сигарету и тоже приложился к огоньку.
— Чмо такое!.. В плаще каком-то сером, глаза дикие.
Черников выронил изо рта сигарету и услышал:
— Походил по магазину, на прилавки посмотрел. Я думаю, — не иначе бомж пришел чего утащить. Цыкнул на него, а он так посмотрел на меня, что похмелье прошло.
— Вспомнила я его! — воскликнула продавщица из хлебного отдела. — Урод страшный. Глаза желтые, руки грязные, плащ уже колом стоит. Смотрел на хлеб так, что аж слюни потекли, как у собаки. Меня чуть не вырвало.
— Достаточно, — прервал воспоминания Черников.
То, что он сейчас узнал, оказалось самым худшим из всего, что можно было ожидать.
— Этот человек точно до девочки приходил в магазин?
— Точно! — решительно заявила продавщица. — Минут за пять. Он как отвалил, так я девочку и увидела. Сразу на комбинезончик внимание обратила, а про урода и забыла совсем.
— Куда пошла девочка после магазина, конечно, никто не видел?
Так оно и было.
Сергей оставил машину Никитиных у магазина и пошел пешком к их дому.
«Где же ты шла, Маша? По асфальтовой дорожке идти дальше. Через двор — быстрее. Мама наверняка тебе сказала, что дома нет хлеба и булочек к чаю. Дело было перед завтраком, значит, разгуливать у тебя времени не имелось — мама стала бы ругаться. Попробуем пройти через двор».
Черников пошел по протоптанной тропинке, не подозревая, что след в след повторяет путь девочки.
Во дворе, около стандартной полукруглой лестницы, раскрашенной в самые дикие цвета работниками ЖЭУ, рубилась на деревянных шпагах ребятня. Черников вспомнил, что по телевизору уже второй день демонстрируют фильм про мушкетеров. Он не забыл, как на его со сверстниками игры двадцать лет назад влияло телевидение. Характер детских увечий, зарегистрированных в поликлиниках города, зависел от показываемых фильмов. После проката «Пиратов XX века» в лечебные учреждения поступали пацаны с расквашенными носами, после «Трех мушкетеров» — с колотыми ранами. Все мальчишки у лестницы были одного возраста, такого же, как и Маша.
— Здорово, пацаны! — по-свойски приветствовал их Черников.
— Курить есть? — поинтересовался один из сражающихся, выйдя из боя.
— А ты видел, чтобы мушкетеры курили?
— А ты видел, чтобы мушкетеры курили? — Сергей с усмешкой подумал, что за подобный вопрос двадцать лет назад его запросто могли бы за ухо отволочь в детскую комнату милиции или на растерзание родителям.
— А я уже не дерусь. Боярский тоже курит, когда не в фильме.
— А ты откуда знаешь?
— По телику показывали.
Черников, придерживая руку, присел перед пацаном.
— На мороженое дам. — Он протянул мальчишке десятку. — Ты Машу Никитину знаешь?
— Машку-то? Как не знать, если в одном классе учимся!
— Ты видел ее сегодня?
— Утром видел. — «Мушкетер» ковырялся пальцем в носу и поглядывал в сторону битвы.
— Она одна шла?
— Одна, с булками. Вон, смотрите, Гришке снова глаз выкололи! Мать опять его хлестать будет шлангом от стиральной машины!
— Ага. А за ней никто не шел?
— Нет. Гришка, пойдем за мороженым! Ты все равно ни фига уже не видишь.
— А какой дорогой она к дому пошла?
Указав Черникову нужное направление, побитые «мушкетеры» иноходью стали удаляться в сторону коммерческого киоска.
Сергей, уже зная, что находится на верном пути, зашагал к дому Александра. До него оставалось метров пятьдесят, и Черников не сомневался в том, что если Машу и похитили, то это не самое лучшее место для проведения такого вот мероприятия.
Рядом с домом располагалось невысокое здание, на первом этаже которого вывеска с потертым золотом на красном фоне гласила: «Опорный пункт охраны общественного порядка». Чуть в стороне — огороженное место для выгула собак. Там и днем и ночью кто-нибудь прохаживается с четвероногим другом. Площадка не пустует ни минуты.
Если воровать здесь ребенка, то можно быть уверенным в том, что ты оставил на этом месте с десяток своих примет, засеченных таким же количеством свидетелей. Нет ни пресловутых гаражей с кустами, ни мрачных подворотен, ни погребов. Элитные новостройки, ничего лишнего. Всякие гаражи и овощехранилища находятся под землей.
Вот как!
— Под землей, мать его, урод проклятый! — вырвалось у Черникова.
Опер сорвался на бег и стал приближаться к дому. Три подъезда, столько же подвалов.
«Я успею».
Девочка сидела на трубе, и с каждой минутой ей становилось все страшнее и страшнее. Она беззвучно плакала, стараясь ни единым звуком не потревожить того человека, который сидел неподалеку и, с жадностью чавкая, пожирал батон и булочки. Она его по-прежнему не видела, но ее детское воображение рисовало страшную картину: чудовище сейчас все доест и примется за нее. Девочке хотелось, чтобы хлеб не заканчивался. Она помнила, как однажды в детском лагере один мальчик на спор решил съесть целую булку хлеба без воды. Он слопал несколько кусков и не смог дальше жевать, но друзья подбадривали его, и герой решил ее доесть. Он жевал булку несколько часов, она помнила это.
Сейчас девочка просила кого-то, едва шевеля губами:
— Пожалуйста, я хочу, чтобы хлеб не заканчивался.
Она знала, что папа ее найдет. Он может все, не испугается чудовища и убьет его. Только бы успел, пока не кончился хлеб…
Через джинсовую ткань комбинезона ноги насквозь прожигал жар от горячей трубы, но девочка молчала, старалась, чтобы темнота не обращала на нее внимания.
«Никогда и ничего не бойся, — говорил ей отец. — Страх уходит, если ты его напугаешь. Нет ничего, что смогло бы устрашить мою дочь».
Девочка верила отцу, он никогда ей не лгал, но сейчас ей было по-настоящему страшно. Она не видела того негодяя, который схватил ее в подъезде и затащил в этот ужасный подвал, поэтому и не воспринимала его как человека. Он хотел, чтобы она напугалась, чувствовала себя червячком, и это ощущение стало невыносимым.
