Николай Леонов - Пир во время чумы

Он так же прилепил ладонью сотню и, глядя мимо продавщицы, сказал:

— Коньяк из того же ящика, смотри не ошибись. Продавщица быстро глянула на незнакомого мужика, на его застывшее лицо и недобрую улыбку, запричитала, но вновь нагнулась, подала бутылку, торопливо отсчитала сдачу.

Гуров кивнул, забрал сдачу, сгреб мелочь, сунул бутылку за пазуху и вернулся в подсобку. Колесников уже одолел половину стакана чая, глаза его слегка приоткрылись. Уборщица куда-то исчезла. Сыщик забрал у приятеля стакан, выплеснул жидкий чай, взял Колесникова под руку, поднял, удивившись, насколько человек стал легок, и повел к выходу.

— Нальешь? — еле слышно спросил бывший директор.

— Обязательно.

Гуров распахнул дверь, доволок приятеля до машины, усадил на переднее сиденье, сам сел рядом за руль и, проехав два квартала, остановился. Он открыл бутылку, плеснул в стакан граммов пятьдесят, помог Колесникову выпить. Тот задышал тяжело, но глубоко, отер выступившие слезы, посмотрел на Гурова и равнодушно произнес:

— Мент объявился. Никак с нашими бандитами вновь драться решил?

Гуров не ответил, закурил, приспустил стекло, выдул дым на улицу, исподволь наблюдая за Колесниковым, лицо у которого порозовело, на лбу выступил пот, но вскоре его начало трясти. Сыщик повторил процедуру, Колесников выпил, зашевелился, попытался схватить бутылку, но сыщик больно ударил его по руке.

— Я, Алексей, точно медсестра, но не милосердия.

— Дай еще, — пробормотал “пациент”.

— Только по шее. — Гуров убрал коньяк, включил двигатель и вскоре остановил машину у дома Сильвера и Классика.

Гуров открыл дверцу, подошел к машине с другой стороны, спросил:

— Сам выйдешь?

Колесников долго вытаскивал из машины ноги, затем попытался подняться, вновь упал на сиденье. Гуров вошел в подъезд, кликнул Классика:

— Приятель, получите наложенным платежом! Классик вышел на улицу, увидел друга и отвернулся.

— Напрасно стараешься. Лев Иванович, его только в больницу.

— Умный, а глупости говоришь. Отвори двери пошире.

Сыщик выволок безвольное тело из машины, завалил на плечо, занес в комнату и сбросил на знаменитую широченную постель, на которой в свое время ночевал и сам Гуров. Друзья разули и раздели бывшего директора цирка, сыщик достал из кармана “Родедорм”, открыл Алексею рот, забросил таблетку, дал еще пятьдесят граммов коньяка, накрыл рваным ватным одеялом.

— Все двери нараспашку, будто лето! — заявил Сильвер, входя в комнату. — Привет, Лев Иванович! — Он заглянул за ширму, покачал головой: — Эхма, делов много, сил на грош. Ты что же, полковник, нас всех содержать собрался?

— Почему всех? У меня друзей не так уж и много. Ставь чайник, Сашка, будем держать совет.

Вскипятили воду, нарезали хлеб и колбасу. Гуров, отвернувшись, выпил коньяка, спросил:

— Цирк закрыли?

— Там склад, какой-то делец под аренду снял, — ответил Сильвер.

— Выгоним, — спокойно заявил Гуров, повернулся к бывшему клоуну: — Ты что же, Николай, себя на ноги поднял, а друга помирать бросил?

— Живет тот, кто хочет, — ответил Классик.

— А ты злой, у тебя глаза посветлели, голубизна пропала, — сказал сыщик. — Алексея требуется поднять и к делу приставить.

— В крутом кипятке выварить и молодым красавцем сделать, — ехидно добавил Классик.

— Ты жизнью рисковал, когда мне помогал, сейчас руки совсем опустил, — осуждающе сказал Гуров.

— Ты, мент, сам, как загнанный зверь, за жизнь бился, наша помощь невелика была. Человека из воды тащить можно, ежели он хотя бы за тебя цепляется. А коли он отпихивает и на дно стремится, его не одолеть.

— Тебя обманули, великий клоун, любого можно вытянуть, и я вас и его заставлю. — Гуров разозлился. — Какие сказки русский народ сложил, а сам в дерьме утонуть стремится, устал, видите ли! Думаете, у нас в Москве медом намазано, только вам плохо? Сейчас по всей России жить и выстоять возможно, лишь уцепившись друг за друга.

— Лев Иванович, ты случаем не политруком ранее служил? — спросил Сильвер.

— Я тебе, Сашка, сейчас по шее дам, так у тебя уши из задницы торчать будут. Понял?

— Так что делать прикажешь? — Классик подтянулся, глянул с надеждой.

— Тебя Классиком за что прозвали? Ты великий артист, божьей милостью! Тебя весь город знает. Надевай свой парадный мундир. — Гуров указал на старый фрак, висевший на манекене. — Бери котелок, тросточку, отправляйся по аптекам, больницам, объясни: друг помирает. Какие-никакие, но лекарства тебе дадут. Лешку к койке привязать, отпускать только в сортир под конвоем. Завтра приду проверю. Я вам всем работу найду.

— Ты сыщик или волшебник? — спросил Классик.

— Я помру, только когда закопают, и ни минутой раньше.

Вскоре Гуров уже въезжал во двор загородной усадьбы Бунича. Стас снял мундир полковника, надел черную водолазку, черные брюки, туфли на толстой подошве, в общем, оделся под стать Гурову. Только светлого французского пиджака у опера не было, о чем он втайне сожалел.

Ребята сварили харчо, изготовили два зеленых салата, из банки печени сделали домашнее блюдо, смотрели на Гурова с гордостью.

— Красную рыбу, икру, коньяк со стола убрать. Отварите картошки в мундире, — сказал Гуров. — Майор, ты за столом присутствовать не будешь. Акула бандит, а ты начальник розыска. Вам беседовать пристало лишь в служебном кабинете или в изоляторе.

— Извините, Лев Иванович, а вы случаем не полковник Главка МВД России? — спросил Шаров, который уже понял, что, несмотря на несколько суровый вид старшего, он мужик правильный и с юмором.

— Я, Семен, случаем оперативник, могу при необходимости не только с бандитом — с самим чертом водку пить.

— Я тоже оперативник, — шутя упирался Шаров.

— Возьми тарелочку, бутылочку, все себе в задней комнате приготовь. Если Акула приплывет, будешь слушать, как из него дельфина изготавливать будем.

— Лев Иванович, я тебя прошу, не греши, раньше времени “гоп” не говори. Забор высокий, — сказал Стас.

— Дурак, я мандраж снимаю, духарю себя, завожу. — Гуров старался держаться беззаботно, а у самого кошки на душе скребли.

За время службы сыщику не раз приходилось участвовать в разработке бандитов и воров различных мастей, что вынуждало ходить и по краю, когда одно фальшивое слово, неверная реакция могли стоить жизни. Но сейчас все складывалось иначе. Выявлять никого не требовалось, авторитет Николай Тишин был вот он, рядом, явился к нему мирным гостем. Но в его деле — сплошные неизвестные. Неизвестно, здесь ли, в городе, убийцы Старовой, кто они, где находятся. Сохранилось ли оружие, без которого ничего не докажешь? Какова роль в нем самого Николай Тишина? Его болезнь — возможно, и болезнь, а возможно, липовое алиби. Если так, необходимо доказать, что Акула не лежал с температурой, а вполне здоровенький находился в Москве. Он, безусловно, не исполнитель и, если причастен, то как организатор. Он слишком умен, чтобы взять в руки оружие, тем более чужое, которое неизвестно как поведет себя в решающий момент. Убийство явно политическое. Акула от этого берега далек, а наемником он быть не может, ему такой риск совершенно ни к чему. Организатор? Возможно, однако не сам, а с чьей-то подачи. Тогда без предателей из ФСБ дело не обошлось. В мотивациях вообще начинается темный лес. На политический расклад в Петербурге Акуле плевать с высокой горы. Он авторитет районного масштаба. Что его подтолкнуло принять предложение подонков из спецслужбы? Те имеют своих хозяев, свои интересы, которые связаны как с ликвидацией Старовой, так и с получением компромата на вице-премьера. Такая связка точная, иначе не объяснить, почему выбор Петра остановился на богом забытом городе. Гуров знал, с чего следует начинать: необходимо проверить и, если возможно, порушить алиби Николая Тишина. Если получится — это открытая война, в которой легко могут убить. Но здесь у Акулы определенные сложности, и он их понимает, а если не понимает, так многоопытный Мефодий Сильверстович вмиг подскажет. Пока в городе толкутся два полковника, это всего два человека. Но если одного из них убьют, а дело на контроле в ставке, то через сутки тут приземлится тьма спецназовцев. Тогда пощады не жди, заметут всех подряд, вычистят город, как солдат-первогодок свой котелок. И никаких авторитетов, никаких воров в законе — чистое поле и полные тюрьмы, где имеется тоненькая щелочка, через которую выпускают по одному, если вообще выпускают.

Кошмар, такого допустить нельзя. Гуров почувствовал себя словно школьник, который проник на кухню и тайком выпил сто граммов. И тут еще друзья в беде — груз, что и не поднимешь, и не бросишь.

Три года назад Гуров воевал в этом городишке с местной мафией. Начиналось все с цирка, где сыщик познакомился с замечательными людьми, среди которых ему стали особенно близки трое.

Директор Алексей Иванович Колесников, крепкий, властный мужик, любитель хорошего чая и подлинный художник в изготовлении тортов, пользовавшихся огромным успехом не только в городе, но и за его пределами.