Аркадий Вайнер - Право ходить по земле
…Учителя Коростылёва он встретил жарким июльским полднем, прогуливаясь с майором Садчиковым по улице Горького. У Стаса ещё дёргался глаз, контуженный пулей Крота-Костюка, но настроение было прекрасное, и Садчиков подсмеивался над ним:
— В п-погонах новых щегольнуть охота?
Коростылёв стал совсем старый. Он говорил тихо:
— Эдик Казарян уже ведущий конструктор. А Слава Антонов стал кандидатом паук. Атомщик.
Стасу послышалось в голосе Коростылёва осуждение. И он, словно оправдываясь, с вызовом сказал:
— А я стал капитаном!
Садчиков усмехнулся:
— Каждый к-кулик своё местожительство хвалит.
Коростылёв спросил его:
— А вы там же работаете?
Садчиков кивнул. Стас, как будто извиняясь за то, что Садчиков не кандидат атомных наук, сказал Коростылёву:
— Он уничтожил банду знаменитого Прохора…
Учитель помолчал. Ветер трепал его редкие седые волосы, и Стас боялся, как бы они все не улетели. Потом Коростылёв улыбнулся:
— Я доволен тобой. Вы делаете очень важное — караете зло. Прощать содеянное зло так же преступно, как и творить его.
— М-мы не караем. Закон карает. М-мы только ловим, — сказал Садчиков и отвернулся.
Стас почему-то разволновался тогда и, чтобы скрыть это, сказал:
— Всё замечательно. Одна беда — не можем определить своё место в споре между физиками и лириками…
Вода в ванной остыла, и Стас проснулся от холода. Он пустил на себя из душа струю горячей воды, гибкую и упругую, как резина. Потом вылез и долго сидел на диванчике, завернувшись в простыню, осторожно поглаживая багрово-синеватый шрам на груди. Не спеша оделся, взглянул на часы: стрелка подползла к девяти. Он перекинул через плечо ремешок с петлёй, достал «макарова», оттянул затвор, дослал патрон. И повесил пистолет в петлю слева под мышкой.
…Автобус, перемалывая толстыми шинами бугры наледей, въехал на площадь. Кондукторша сказала:
— Пойдёте прямо по этой улице, за третьим кварталом направо — улица Баглая.
Тихонов огляделся. Часы на здании горисполкома показывали половину второго. Прилично потрясся в автобусе.
Стас направился в горотдел милиции. За двадцать минут он договорился с начальником уголовного розыска, как расставлять людей, когда прислать машину. Вышел на улицу и вдруг с удивлением заметил, что больше нет ни азарта погони, ни возбуждения, ни страха. Сейчас он пойдёт и возьмёт этого бандита. И всё произойдёт буднично, даже если тот попробует стрелять. Он посмотрел на вялое зимнее солнце, беззащитное, на него можно смотреть, не щурясь, провёл холодной ладонью по лицу и вспомнил, что так же прикоснулась к его лбу Танина мать, повернулся и пошёл на улицу Баглая. Он даже не посмотрел, есть ли в доме двадцать девять чёрный ход, а прямо постучал в дверь и сказал вышедшей женщине:
— Здравствуйте. Хозяин дома?
— Заходите, он скоро придёт. Суббота сегодня — он в баню пораньше пошёл.
Женщина открыла из прихожей дверь в столовую, пропустила Стаса, сказала:
— Жена я. Нина Степановна зовут.
— Очень приятно. Тихонов, корреспондент из Москвы.
— Пообедать хотите или самого подождёте? — Из кухни доносился запах пирогов и жареного мяса.
— Спасибо. Мы лучше сначала побеседуем, — сказал Стас и подумал: «Диеты у нас с ним разные…»
Нина Степановна сказала:
— Сам-то важен стал. Недавно уже приезжала к нему корреспондентша. Из Москвы тоже. Не застала только — в районе был.
— Знаю, — кивнул Стас. — Из нашей газеты. С вами разговаривала?
— Да, проговорили три часа. Не дождалась, расстроенная была. А сам, то же самое, как рассказала о ней, расстроился, что не застала. Да, знамо дело, всем разговоры приятные вокруг себя охота слышать, да и работяга он большой — статья об нём авторитету бы прибавила…
— Это уж точно, — сказал Стас. — Корреспондентка книжку у вас здесь не забывала? Просила захватить, если сохранилась…
Хлопнула входная дверь. Тихонов выпрямился, сунул руку под пиджак, щёлкнул предохранителем «макарова». Женщина сделала шаг к двери.
— Стойте! — свистящим шёпотом сказал Стас. — Стойте на месте…
Женщина обомлела. Распахнулась дверь.
— Заходите, Ерыгин, я вас уже час дожидаюсь.
Вошедший автоматически сделал ещё один шаг, сказал:
— Здрасте, — и судорожно обернулся.
Стас больно ткнул его стволом пистолета под ребро и сорвавшимся на фальцет голосом крикнул:
— Ну-ка, ну-ка, без глупостей! — Вздохнув, сказал: — Я за вами две недели не для того гоняюсь, чтобы сейчас ещё кросс устраивать…
Женщина, оцепенев от ужаса, прижалась к стене. Из кухни нанесло чад подгорающего мяса.
— Вы, Нина Степановна, займитесь пока на кухне, а мы с вашим супругом побеседуем.
На крыльце затопали тяжёлые шаги. Стас, прижав к бедру наведённый на Ерыгина пистолет, отскочил к столу, чтобы видна была входная дверь. Громыхнула щеколда, и вошли три милиционера. Стас облегчённо вздохнул и подумал: «Вообще-то глупость, конечно, была — идти за ним одному. Он же меня соплёй перебить может. Расчёт на внезапность оправдался…»
— Что, Ерыгин, здесь говорить будем или прямо в Москву поедем?
Ерыгин разлепил сразу запёкшиеся губы, хрипло сказал:
— Не о чем мне с тобой говорить…
Стас кивнул милиционерам:
— Наручники…
2.
Тихонов вышел на трап первым, за ним — Ерыгин, которого придерживали сзади два оперативника. Они шли из носового салона, и пассажиры, выходившие из двери у хвоста самолёта, удивлённо и испуганно смотрели на эту молчаливую группу. Внизу, у первой ступеньки трапа, стоял, расстегнув пальто, заложив руки в карманы, широко расставив ноги, Шарапов. И Тихонову вдруг захотелось побежать по лестнице ему навстречу, обнять и сказать что-нибудь такое, что завтра ни за что не скажешь. Не спеша спустился, усмехнулся, протянул руку:
— Здравствуйте, Владимир Иванович. — Кивнул через плечо. — Вот и нашёл я его всё-таки…
Шарапов и не взглянул на убийцу. Не отпуская руки Стаса, он смотрел на него своими чуть раскосыми монгольскими глазами. Потом сказал медленно, и слова будто падали на бетон тяжёлыми мягкими гирьками:
— Я рад, сынок, что это тебе удалось, — он сделал паузу и добавил, хотя Стас заметил, что Шарапову не хотелось этого говорить: — Если бы ты его не взял, тебе жить дальше было бы нелегко…
Аэропорт был похож на огромный светящийся кусок сахара. Прожектора высвечивали серебристые сигары самолётов, искры вспыхивали на полосках снега между бетонными плитами, тускло светились огни в чёрном лаке оперативных «Волг». Шарапов посмотрел в серое, безжизненное лицо Ерыгина и сказал оперативникам:
— Поезжайте с ним в первой.
Ерыгина посадили в машину, вырвался белый дымок из выхлопной трубы, и машина рывком ушла в ночь, на шоссе, в Москву. Шарапов открыл дверцу второй «Волги».
— Влезай, я за тобой.
Шофёр Вася сказал:
— Здравствуйте, Станислав Павлович! Мы вас заждались.
— Не говори — два дня не был, — улыбнулся Стас и почувствовал, что всё кончилось, что он — дома…
Мелькали чёрные деревья на обочинах, вдалеке горели огоньки на шпиле Университета. «Волга» со свистом и шелестом летела по пустынному ночному шоссе. Голос Тихонова звучал надтреснуто:
— В принципе мы с вами не ошиблись, Владимир Иванович, предположив, что причина смерти Тани скрыта в её личной жизни. Но мы не знали этого человека и поэтому канцелярски сузили понятие личной жизни. Вы понимаете, для Тани не было чужих болей и бед, они становились её личными бедами, частью её личной жизни. Так и получилось, когда она познакомилась с Анной Хижняк. А жизнь Хижняк — отдельная страшная трагедия, за которую надо было бы само по себе расстрелять этого бешеного пса. Вот послушайте. Анна Хижняк вышла замуж за местного счетовода Ерыгина прямо перед войной. И как только в Здолбунов — это под самым Ровно — пришли немцы, Ерыгин отправился к ним и предложил свои услуги. Парень он был здоровый, незадолго до войны стал чемпионом города по стрельбе. Ерыгина взяли в карательные войска СД, и он прославился неслыханной жестокостью. Скоро стал командовать расстрелами евреев, советских и партийных работников. Мне рассказала Хижняк, что Ерыгин выстраивал в шеренгу и с большого расстояния из карабина беглым огнём валил людей через одного. Это называлось у него «расчёт на первый-второй». В середине сорок второго года Ерыгин получил серебряную медаль «За заслуги перед рейхом» и нашивки ротенфюрера. Он каждый день приходил в дом её матери, куда Анна убежала от него с крошечным ребёнком, издевался над нею и бил. А когда понял, что она не вернётся к нему, сдал её в фельджандармерию как связную партизан. Шесть дней просидела она в камере, ожидая виселицы. На седьмую ночь в Здолбунов нагрянули партизаны, сожгли дотла комендатуру, перебили всех немцев и полицаев, а арестованных освободили. Она ушла с шестимесячным сыном к партизанам, уверенная, что этого изувера убили вместе с остальными бандюгами. Да выжил, сволочь, сменил фамилию, окопался, женился и осел на глубинке.
