Эд Макбейн - Леди, леди, это я!
— Нет, сэр. Она сняла ее на целую неделю и заплатила мне за весь срок. Наличными.
— А вам не показалось это несколько странным… я хотел сказать… ну, у вас принято сдавать комнаты таким молоденьким девочкам?
О'Лафлин удивленно вздернул свои косматые брови и уставился на О'Брайена.
— Ну, она вовсе не выглядела настолько молоденькой, понимаете ли.
— Шестнадцать лет — довольно юный возраст, мистер О'Лафлин.
— Шестнадцать? — О'Лафлин расхохотался. — Ну, ваша милая барышня над кем-то здорово подшутила, парень. Ей было не меньше двадцати пяти, как пить дать.
О'Брайен посмотрел сначала в свой стакан виски, а затем на старика.
— Простите, сколько лет, вы сказали?
— Двадцать пять или двадцать шесть, а может быть и чуть больше. Но уж точно не шестнадцать. Даже если выпить много лишнего.
— А вы говорите об Эйлин Гленнон? Мы вообще говорим об одном и том же человеке?
— Я говорю об Эйлин Гленнон, так ее звали. Она пришла сюда в четверг, заплатила за неделю вперед и сказала, что придет за ключом в субботу. Да, Эйлин Гленнон.
— А не могли… не могли бы вы описать ее поподробнее, мистер О'Лафлин?
— Конечно, могу. Это была высокая девушка, дородная такая, ростом выше метр семьдесят пять. У меня было время внимательно рассмотреть ее, пока мы разговаривали. У нее были черные как смоль волосы, большие карие глаза и…
— Клэр, — сказал вслух О'Брайен.
— Что?
— Сэр, она ничего не говорила о другой девушке?
— Нет.
— Она не говорила, что хочет привести сюда другую девушку?
— Нет. Но это меня не интересовало. Какое мне дело? Ты снимаешь комнату — комната твоя.
— А вы ей это сказали?
— Ну, мне кажется, я дал ей это четко понять. Она сказала, что ей нужна тихая комната, где много солнца. Как я понял, солнце не было главным условием. Когда сюда приходит человек и просит тихую комнату, мне сразу становится понятным, что они не хотят, чтобы их побеспокоили, и ей я тоже намекнул, что их никто не побеспокоит. Я уж во всяком случае — точно. — Старик на время замолчал. — Ты, конечно, понимаешь, что я говорю с тобой как мужчина с мужчиной, О'Брайен.
— Спасибо. Я это ценю.
— Не подумай чего плохого — у меня здесь не бордель, но я к своим постояльцам не придираюсь по пустякам. В этом городе уединение дорогого стоит. Я понимаю так, что каждый человек иногда имеет право запереться от всего мира.
— И у вас создалось такое впечатление, что Эйлин Гленнон искала такого уединения?
— Да, парень, именно такое впечатление у меня и создалось.
— Она ни о ком другом не упоминала?
— Зачем ей упоминать о ком-то другом?
— Она расписалась у вас, что сняла комнату.
— Это не в моих правилах. Она заплатила за неделю вперед, и я дал ей расписку. Больше ей ничего не надо. Гарри О'Лафлин — человек честный. Он всегда держит свое слово.
— И она больше не пришла?
— Не пришла.
— А сейчас, мистер О'Лафлин, я прошу вас припомнить как следует: в субботу, когда Эйлин Гленнон должна была занять эту комнату, никто не приходил… никто не спрашивал ее здесь?
— Никто.
— Пожалуйста, припомните: не приходила ли сюда и не искала ли ее шестнадцатилетняя девушка?
— Нет. Не приходила.
— Может быть, вы заметили, что какая-нибудь девушка бродила здесь поблизости, как бы поджидая кого-то?
— Нет. Не заметил.
О'Брайен горестно вздохнул.
— Наверное я чего-то не понимаю, — сказал О'Лафлин.
— Я полагаю, вы сдали комнату девушке по имени Клэр Таунсенд, — сказал О'Брайен. — Я пока не знаю, зачем она воспользовалась именем Эйлин Гленнон, но подозреваю, что она сняла комнату для этой девочки. Зачем она сделала это — не знаю.
— Но если она сняла эту комнату для кого-то другого… только давайте начистоту… значит, ту девушку, которая сняла у меня комнату, звали Клэр Таунсенд?
— Да, я так думаю.
— И вы говорите, что она воспользовалась именем Эйлин Гленнон и что она сняла эту комнату именно для нее?
— Да, я так думаю. Похоже, что так и было.
— Тогда почему Эйлин Гленнон не пришла сюда в субботу? Я хочу сказать, что если комнату сняли для нее…
— Я думаю, она приходила сюда, мистер О'Лафлин. Она пришла и ждала, пока придет Клэр, возьмет ключ и приведет ее в комнату. Но Клэр так и не появилась.
— А почему она не пришла? Если уж она взяла на себя весь этот труд, чтобы снять комнату…
— Потому что Клэр Таунсенд была убита в пятницу вечером.
— Ой, — О'Лафлин поднял стакан и разом осушил его. Он налил себе следующую порцию и протянул бутылку к стакану О'Брайена. — Еще немножко?
О'Брайен накрыл стакан ладонью и сказал:
— Нет, нет, спасибо.
— Но кое-чего я все-таки не понимаю, — сказал О'Лафлин.
— Чего?
— Зачем Клэр Таунсенд надо было использовать имя этой другой девушки?
— Я не знаю.
— Она что, хотела что-то скрыть?
— Понятия не имею.
— Я хотел сказать, может быть, у нее были неприятности с полицией?
— Нет.
— Может, она занималась чем-то противозаконным?
— Не знаю.
— И куда пропала эта вторая девушка? Если для нее сняли комнату…
— На этот вопрос я тоже ответа не знаю, — сказал О'Брайен. Он с грустью посмотрел на свой пустой стакан. — Возможно, я все-таки воспользуюсь вашей любезностью, мистер О'Лафлин, и попрошу у вас еще одну порцию виски.
Патрульный в Маджесте заступил на дежурство без пятнадцати пять вечера. На дворе стояло жаркое бабье лето и казалось непривычным, что такие по-летнему жаркие дни были так по-осеннему коротки. Он даже не заметил, как стало смеркаться, и стрелки часов приблизились к шести часам. Да, бег часов не подчиняется капризам погоды, и сумеркам осенью назначен свой час. Он, совершая обход вверенной ему территории, неторопливо шел по дорожке, которая диагональю пересекала маленький парк, и осматривал прилегающие кусты. Вдруг между деревьями он заметил какое-то желтое пятно. Он стал всматриваться сквозь сгущающуюся темноту. Это желтое пятно напоминало то ли рукав, то ли подол женского пальто. Однако, обзор был частично закрыт огромным валуном и стволом дерева. Переступая через бугорки и пучки травы, патрульный подошел поближе. Ну вот — так и есть! Желтое женское пальто.
Он зашел за валун, чтобы поднять его.
Пальто было небрежно брошено на землю около валуна. В метре от пальто на спине лежала девушка, ее глаза безжизненно уставились в сумрачное небо. Глаза и рот ее были открыты. На ней была серая юбка. Юбка была насквозь пропитана кровью. Ее голые ноги и бедра были тоже покрыты засохшей кровью. На вид ей было не более шестнадцати — семнадцати лет.
Патрульный, который не раз в своей жизни сталкивался со смертью, сразу понял, что перед ним лежит труп.
Тогда еще он не мог знать, что мертвую девушку зовут Эйлин Гленнон.
Глава 11
Труп — это не человек. У трупа нет прав. С ним можно не церемониться.
Если ты труп, то тебя могут фотографировать с самых невыгодных ракурсов, пока ты лежишь, уставившись мертвыми стеклянными глазами в объективы их фотокамер. Им будет все равно, что у тебя задрана юбка, что ноги твои испачканы сгустками запекшейся крови, и поздние осенние мухи роем летают вокруг твоего раскрытого рта. Они будут лезть тебе в глаза пальцами, чтобы закрыть веки, потом они одернут вниз юбку, чтобы прикрыть колени, и обрисуют на земле силуэт твоего распростертого безжизненного тела. Они вкатят тебя бревном на носилки и отнесут в ожидающую машину скорой помощи. Понесут тебя кое-как: зачем заботиться о комфорте тела, которое уже лишилось всяких ощущений? Они могут грохнуть носилки об пол санитарной машины, а потом могут накрыть тебя простыней: твои юные груди, шею, талию и лицо. Теперь прав у тебя никаких нет.
Если ты труп, то с тебя можно снять одежду, упаковать ее в пластиковый мешок, повесить на него бирку и отправить в криминологическую лабораторию. Твое холодное обнаженное тело могут положить на стальной стол и препарировать скальпелем сколько угодно в поисках причины смерти. Никаких прав у тебя нет. Ты — труп. Окоченевший сосуд, где, возможно, хранятся улики преступления. Ты уже больше не личность; ты лишился своих прав — смерть присвоила твои права.
Если же ты наркоман, то прав у тебя, конечно, больше, чем у трупа, но не намного.
Ты, разумеется, можешь прогуливаться, дышать свежим воздухом, спать, смеяться и плакать, что само по себе уже кое-что. Все эти вещи составляют понятие жизни, и с ними нельзя не считаться, поскольку ты все еще способен пользоваться этими удовольствиями. Но если ты наркоман, то ты идешь к смерти по собственной дорожке и, по сути дела, ты мало чем отличаешься от обыкновенного трупа. Просто смерть твоя это более продолжительный, хотя и неотвратимый, процесс. Твой путь к смерти начинается прямо с утра, когда ты просыпаешься и делаешь себе первый укол, потом он продолжается днем, который ты проводишь в поисках новой дозы героина, прерываясь лишь для других смертоносных уколов. Иногда эта гонка переносится и на ночь вплоть до самого утра, а там начинается все с начала. Твоя жизнь проигрывает одну и ту же мелодию подобно иголке на заезженной пластинке, которая все время перескакивает на старое надоевшее место. А игла застряла навсегда, застряла в твоей вене. И сам ты знаешь, что ты — труп, и другие тоже это знают.
