Нора Робертс - Клятва смерти
— Мне кажется, он говорил правду или хотя бы часть правды. Если бы она ощущала угрозу или беспокойство, она бы тебе сказала?
— Хотелось бы на это надеяться. Хотелось бы думать, что я сам должен был догадаться, почувствовать, даже если бы она со мной не поделилась. Она мне не сказала, что собирается с ним встречаться, и теперь ее уже не спросишь, почему она со мной не поделилась. Я не знаю, почему она мне ничего не сказала.
Ева не видела его лица, но и не глядя знала, что ему больно.
— Может быть, это так мало для нее значило, что она просто решила не упоминать о такой ерунде.
Моррис повернулся к ней.
— Но ты так не думаешь.
— Моррис, я знаю: когда у людей роман, они иногда поступают странно. Слишком много говорят, но при этом не говорят самого важного.
«Вот возьми, к примеру, меня. Я ведь не сказала Рорку, что собираюсь позвонить Дону Уэбстеру».
— А может, все дело в том, что у нас с ней были серьезные отношения, очень серьезные, и она испугалась, что я начну задавать вопросы? Вопросы, на которые ей не хотелось отвечать? Не потому, что у нее кто-то был до меня: мы оба с ней не дети. Но у нее был роман с Алексом Рикером.
— Да.
— С сыном известного преступника, знаменитого убийцы. Убийцы, который был еще на свободе, когда у них начался роман. Черт побери, он был влиятельным человеком! Какова вероятность, что Алекс Рикер не принимал участия в махинациях своего папаши? Что он никак не был с ними связан? А она, офицер полиции, закрутила с ним роман.
— Его ни разу в жизни не арестовывали и не обвиняли ни в каком в преступлении.
— Даллас!
— Ладно, ладно, это сомнительный аргумент, и вообще ситуация паршивая. Но я, Моррис, полицейский офицер, и я не только связалась с человеком, на которого вся полиция на планете и за ее пределами смотрела косо, я за него замуж вышла!
— Людям свойственно забывать, — вздохнул Моррис. Он вернулся к столу, сел и снова взял свою кружку кофе. — Этот роман должен был вызвать какие-то трения у нее на работе. У тебя же были трения. — Увидев, что Ева не отвечает, он опустил кружку. — Ее проверяли?
— Я собираюсь это выяснить. Но… — «Правда, — напомнила себе Ева. — Тут надо говорить правду». — Она этого не афишировала. Исходя из показаний Рикера, из того, что я получила из Атланты, из того, что мне сказали ее коллеги, никто не знал о ее личных отношениях с ним.
— Ясно.
«Ему еще тяжелее, — поняла Ева, — потому что она ему не сказала. Значит, роман с Алексом Рикером для нее настолько важен, что она решила держать его в секрете от Морриса».
— Мало ли какие у нее могли быть причины? И самая простая — она не хотела смешивать личную жизнь с работой.
— Не надо, Ева. Опять ты пытаешься меня утешить. Я знаю, как расходятся сплетни. В моей конторе, в ее участке… Да что там, держу пари, чуть ли не все копы, секретарши, канцелярские крысы и техники в управлении знают, что у меня с Амми был роман. И если она скрывала свои отношения с ним, значит, была на то причина. И мы с тобой оба прекрасно знаем, какая: это из-за того, кто он такой, что из себя представляет. А уж держать все это в секрете столько времени… Это серьезно. — Моррис замолк, сдвинул брови. — Ты это выяснишь. Ты… ты собираешься в отдел внутренних расследований? Может, они и не знали, зато теперь узнают. Когда ты с ними поговоришь.
— Без этого не обойтись. Я постараюсь действовать осторожно, насколько это вообще возможно, но…
— Дай мне минутку. — Моррис задумчиво уставился в свою кофейную кружку. — Макс Рикер скупал полицейских, как другие покупают попкорн. И теперь тебе хотелось бы знать, не купил ли Амми его сын.
— Я обязана задать этот вопрос. Надо все выяснить. Если я этого не сделаю, если просто отмахнусь, чтобы не портить ей репутацию, убийца выскользнет в эту щель. Я этого не допущу. Даже ради тебя.
— Я ее знал. Знал ход ее мыслей, знал, что она чувствовала, знал, как она спала, ела, жила. Будь она грязным полицейским, я бы знал. Я знал, как она относится к работе. Знал, как много для нее это значит.
— Ты же не знал об Алексе Рикере.
Моррис мрачно уставился на нее. Словно стальные шторки сомкнулись на его глазах, отстраняя ее — друга, коллегу-полицейского.
— Нет, не знал. — Он встал, проговорил сухо: — Спасибо, что держишь меня в курсе.
Ева тоже вскочила на ноги, перехватила его по пути к двери, загородила дорогу.
— Моррис, я не хочу и не буду извиняться за то, что делаю свою работу. Мне жаль, что это причиняет тебе боль, но тут уж ничего не поделаешь. И мне очень, очень жаль, что приходится тебе сказать: держись подальше от Алекса Рикера. Если ты не дашь мне слова, что не вступишь в контакт, мне придется пустить за тобой «хвост». Я не дам тебе помешать следствию.
— Даю тебе слово.
Моррис вышел и закрыл за собой дверь.
Оставшись одна, Ева села за стол и уронила голову на руки. «Дружба, — думала она, — черт бы ее побрал. Ну почему все должно быть так сложно? Почему столько острых углов? Того и гляди, проделают в тебе дырку. В любой момент. И зачем только люди связываются с другими людьми?»
Ей придется рассмотреть вероятность того, что Колтрейн была продажной, это само по себе тяжело. Но нет, мало этого, она еще должна чувствовать себя виноватой в том, что причинила боль Моррису.
Черт! Ну да, причинила. Тут не поспоришь.
Еве не хотелось реагировать на стук в дверь. Больше всего ей хотелось просто остаться за этой закрытой дверью, сидеть и упиваться своими переживаниями. Но чувство долга победило.
— Что нужно?
Дверь приоткрылась, в щель заглянула Пибоди.
— Э-э-э… ты в порядке?
Вот и ответ. Вот и ответ на вопрос, зачем люди связываются с другими людьми. Затем, что когда тебе плохо, когда ты упиваешься собственным горем и чувством жалости к себе, кто-то, кому ты дорога, стучит в дверь и спрашивает, в порядке ли ты.
— Нет. Честно говоря, мне до ужаса погано. Зайди. Закрой дверь. — Когда Пибоди вошла и закрыла за собой дверь, Ева шумно вздохнула и встряхнула головой. — Что говорит Фини?
— На ее домашнем компе и телефоне ничего такого нет. На рабочих блоках — то же самое. Никаких записей, ни единого намека на встречу в вечер смерти. Мы проверили ее ежедневник, все установили и выяснили, кроме одной записи о встрече за сутки до смерти. Она в рубрике «Личное». Ни имени, ни адреса, ни телефона, только две буквы — АР — и дополнительная пометка «п/с». Это означает «после смены», мы расшифровали по другим записям.
— Я знаю, о чем идет речь. Сядь. АР — это Алекс Рикер.
— Алекс… А какое он имеет отношение к Максу Рикеру?
— Его единственный сын.
И Ева рассказала о своем визите. Пибоди слушала молча, но выражение ее лица менялось весьма красноречиво, и Ева с легкостью читала эти изменения. От «мать твою так» к «бедный Моррис» и до «что же теперь будет».
— Ты ему сказала?
— Да.
Пибоди кивнула:
— Да, тебе пришлось.
— Я не сказала ему, что у Рикера практически нет алиби, потому что он не спрашивал. Я ему не сказала, что Рикер до сих пор явно неравнодушен к Колтрейн. И без того ситуация хреновая. Добудь ордер на обыск пентхауса Алекса Рикера, поручаю это тебе. Конфисковать и проверить его электронику. Он к этому готов. Наверняка прикрыл свою задницу, раз было нужно. Но мы ж тут тоже не дураки, верно? Тоже кое-что соображаем. Если захотим, если присмотримся как следует, наверняка увидим всю грязь под ковром. Надо будет проверить его алиби. Посмотри, кто свободен, пусть порыщут вокруг Таймс-сквер с его фоткой. И пусть сосредоточатся на спортивных барах. Я сама их сменю, когда закончу здесь и смогу поработать на выезде. — Ева устало потерла глаза. — А сейчас попробую уговорить Уэбстера на встречу где-нибудь на нейтральной территории, чтобы не столкнуться с другими копами или кем-то еще из знакомых.
— Начинаешь понимать, каково ей было, — заметила Пибоди. — В смысле причины могли быть разные, но это жуткая нервотрепка — встречаться с кем-то подпольно. И это тянулось чуть ли не два года? Вообще не представляю! Или она его и вправду очень любила, или секс был… ну, типа, совершенно феерический.
— Есть и третий вариант, — угрюмо добавила Ева. — Ей нравилась щекотка и прибыль грела карман.
Лицо Пибоди вытянулось.
— Не нравится мне этот вариант.
— Думаешь, мне нравится? Но мне придется его проверить. Кстати, мне кажется, я знаю идеальное место для подпольной встречи. Закрой дверь, когда будешь уходить. Не хочу, чтобы весь отдел знал, что я звоню в крысиный отдел.
Клуб «Даун энд Дэрти» представлял собой кабаре с раздеванием. Здесь опрокидывали «взрослые» напитки, обжигающие глотку и желудок, да еще и спасибо говорили. Тем, кто мог заплатить, предоставлялась комната с койкой и замком на двери. За этой запертой дверью можно было воплотить в жизнь любые сексуальные фантазии.
