Аркадий Вайнер - Ощупью в полдень

— Не оторвусь, не оторвусь, — быстро сказал Стас, лихорадочно листая справочник в поисках карты административного деления. Наконец нашел, посмотрел, вернулся обратно и сравнил с картой-планом, потом ногтем отметил точку на административном разноцветье маленького портрета страны.

Дверь отъехала в сторону, и проводница сказала Тихонову:

— Через десять минут — Ровно. Вам сходить…

За окном замелькали пакгаузы, старая водокачка, вагоны-дома путейских рабочих. На стрелках судорожно забились, затарахтели колеса…

Срочно!

ТЕЛЕГРАММА

Москва, Петровка, 38, Шарапову!

Незамедлительно сообщите в адрес Ровенского уголовного розыска, кому была выдана в Народной библиотеке имени Чехова книга Рэя Брэдбери «Фантастические рассказы». Книга подарена библиотеке читательницей Суламифью Яковлевной Пайкиной.

Человека по фамилии Хижняк Тихонов нашел быстро. Депутат райсовета Анна Федоровна Хижняк работала старшей аппаратчицей на Ровенском химическом комбинате.

— Недели две назад с ней разговаривала журналистка из Москвы, — сказал Тихонову председатель месткома. — Хотела написать о ней и не успела — трагически погибла. В газете сообщение было вместе с очерком о нашем комбинате. Хорошо, душевно написала. Как же это она погибла? Под машину попала?

— Есть много разных способов трагически погибнуть, — пожал плечами Стас. — А как увидеться с Анной Федоровной?

— Она сегодня должна была вернуться из Киева. К сыну ездила на зимние каникулы — он у нее студент-дипломник. Адрес в личном столе найдете.

Хижняк жила в старой части города, в небольшом деревянном доме. Когда Тихонов вылез из такси, уже перевалило за полдень. Он постучал в дверь, обитую старым дерматином и тряпочными полосками, и кто-то теплым, мягким голосом крикнул в доме:

— Подождите, подождите, сейчас открою…

Загремела щеколда, и из открытой двери ударил в лицо запах молока и свежего хлеба. У женщины было молодое, еле тронутое морщинками лицо и совершенно белые волосы. Туго затянутые в косу на затылке, они сидели на голове, как серебряный шлем.

— Анна Федоровна?

— Да. А вы ко мне?

— Я хотел поговорить с вами…

Полы в комнате были белые, дощатые, выскобленные до стерильной чистоты. Тихонов посмотрел с сомнением на свои облепленные снегом ботинки, но женщина добродушно засмеялась:

— Заходьте, заходьте. Все одно убирать, во всем дому грязь. Только сегодня приехала — у сына в гостях десять дней была.

На стене висела фотография красивого смуглого парня, и Тихонову вдруг показалось, что он уже где-то видел это лицо.

— Простите, Анна Федоровна, а когда вы поехали к сыну?

— Во вторник прошлый. А что? — встревожилась женщина.

— Нет, я просто так спросил. — Тихонов понял, что она не знает о смерти Тани — в дороге разминулась с газетным сообщением. Он помедлил и сказал:

— Анна Федоровна, я из Московского уголовного розыска. Привело меня к вам печальное событие…

— Что? Случилось что? — Хижняк стала медленно бледнеть.

— Вы помните Таню Аксенову?

Хижняк что-то хотела сказать, но горло сдавило, она сглотнула тяжелый ком, кивнула.

— Одиннадцать дней назад она погибла…

— Убил. Убил! Убил, проклятый!..

Стас огляделся. Ночная улица была пустынна, голые черные ветви деревьев покачивались под порывистым холодным ветром, редкие неяркие фонари с трудом рассеивали вокруг себя мрак. Стаса знобило. На вокзал надо скорее, на первый же поезд. Как назло, ни одного такси не видать. Тихонов шел размашистым шагом, все быстрее и быстрее, потом побежал. В груди что-то противно екало и свистело, остро закололо под лопаткой. «Пуля давит, — подумал Стас. — Ничего, она не опасная. Больно потому, что она на плевру давит. Нет, она уже не опасная. Как это врач сказал: — она „покрылась капсулой“. Слово противное — „капсула“. Ничего, еще метров пятьсот пробежать можно. Скоро все уже кончится… Надо успеть на московский ночной экспресс…» Он бежал и бежал, уговаривая себя потерпеть еще, до следующего фонаря, потом до следующего, и еще до одного. Брызгал из-под ног грязный жидкий снег, глухо цокали подковки на каблуках, и над переулком разносился сухой хрип легкого, разорванного пулей два года назад…

В комнате милиции на вокзале сидел мужчина в сером коверкотовом костюме.

— Из Москвы? Надо помочь — поможем. А вы пока присядьте.

Тихонов опустился на полированную, очень неудобную скамейку с резной надписью «МПС», прикрыл глаза. Он тяжело дышал, вытирая ладонью пот с лица. Мужчина снял трубку и негромко сказал:

— Зина! Майор Сударев позвонил. На семьдесят первый один билет в двухместное купе, быстренько! Как это нет? Знаю, знаю, для проводниц оставляете, чтобы их пассажиры не беспокоили… А если проверю? Что? Нашлось уже? Ну и чудненько. Сейчас к вам товарищ Тихонов подойдет…

Повернулся к Стасу, объяснил:

— Подойдите к седьмой кассе, получите билет в отдельное купе. Я вижу — вам давно пора спокойно выспаться…

— Спасибо. Помогите мне добраться до горотдела. Мне очень срочно надо позвонить по междугородной.

— Элементарно, — сказал Сударев и вызвал дежурного сержанта: — Пахомов, заведи мотоцикл, подбрось товарища на Гончарную.

Через десять минут Стас уже разговаривал по телефону с начальником Ярцевской колонии.

— Опознание провели, — бился в мембрану далекий окающий голос. — Плечун без всяких сомнений опознал на фотографии номер три человека, который купил у него винтовку…

Тихонов положил трубку и снова разгладил на столе телеграмму Шарапова:

«Книга Рэя Брэдбери „Фантастические рассказы“ выдана 26 января с. г. Т. С. Аксеновой».

Следующая суббота

К Брянску поезд подошел в шесть часов утра. Было еще темно, и только на востоке рассвет уже начал размывать густую синеву неба, стирая с него звезды, как капли со стола. На перроне царили сутолока, гомон, метались фонари проводниц. Тихонов вышел на вокзальную площадь, огляделся и направился к автобусной станции. Кассирша с сожалением сказала:

— Ваш автобус ушел двенадцать минут назад. Следующий отправляется в десять ноль пять.

Тихонов про себя чертыхнулся, спросил:

— А согласовать автобусное расписание с железнодорожным никак невозможно?

Девушка развела руками:

— Это не от меня зависит.

— Я понимаю. Просто, когда спешишь, торжествует принцип максимального невезения.

— Какой, какой принцип?

— Максимального невезения: бутерброд всегда падает маслом вниз.

Девушка улыбнулась:

— А если все-таки вверх?

— Значит, он упал неправильно…

Тихонов шел малолюдной улицей, негромко ругался и размышлял, где ему провести оставшиеся четыре часа. На углу ярко светилась вывеска «Баня». Пожалуй, это был хороший выход из положения. В вестибюле остро пахло земляничным мылом и березовыми вениками. Тихонов заплатил за ванный номер, вошел в небольшую кафельную комнатку, щелкнул замком, пустил горячую воду. Вода с шипением бежала по эмалевым стенкам ванны, закручивалась в булькающий, пузырчатый водоворот у стока. Стас снял пиджак, опустившись на кожаный диванчик, устало слушал бормотание и шелест воды. На живот тяжело давила рукоятка пистолета, вылезшая из открытой полукобуры.

От нервного возбуждения он всю ночь не сомкнул глаз, и теперь сонная одурь теплым паром заволакивала голову. Стас быстро разделся, влез в воду и незаметно для себя задремал…

…Учителя Коростылева он встретил жарким июльским полднем, прогуливаясь с майором Садчиковым по улице Горького. У Стаса еще дергался глаз, контуженный пулей Крота-Костюка, но настроение было прекрасное, И Садчиков подсмеивался над ним:

— В п-погонах новых щегольнуть охота?

Коростылев стал совсем старый. Он говорил тихо:

— Эдик Казарян уже ведущий конструктор. А Слава Антонов стал кандидатом наук. Атомщик.

Стасу послышалось в голосе Коростылева осуждение. И он, словно оправдываясь, с вызовом сказал:

— А я стал капитаном!

Садчиков усмехнулся:

— Каждый к-кулик свое местожительство хвалит.

Коростылев спросил его:

— А вы там же работаете?

Садчиков кивнул. Стас, как будто извиняясь за то, что Садчиков не кандидат атомных наук, сказал Коростылеву:

— Он уничтожил банду знаменитого Прохора…

Учитель помолчал. Ветер трепал его редкие седые волосы, и Стас боялся, как бы они все не улетели. Потом Коростылев улыбнулся:

— Я доволен тобой. Вы делаете очень важное дело — караете зло. Прощать содеянное зло так же преступно, как и творить его.

— М-мы не караем. Закон карает. М-мы только ловим, — сказал Садчиков и отвернулся.