Фридрих Незнанский - Кровная месть
Парни эти были почему-то очень злы на несчастного капитана. Сначала они действительно его только пугали, требуя от него чего-то…
— Стоп! — сказал я. — Тут очень важный момент. Чего они от него требовали?
— Я не очень понял, — признался Люсин. — Речь шла о том, что он куда-то влез, куда ему влезать не следовало. Кажется, они от него что-то требовали.
— Бумаги, вещи, драгоценности? — спросил я.
— Что-то такое необычное, — сказал Люсин. — Я перепуган был до смерти, не запомнил.
А дальше началось ужасное. Один из парней стал колоть ножом сына капитана. Сначала только пугая, а потом очень серьезно. Остальное Люсин помнил плохо: хохотал Щербатый, хрипел чего-то капитан, плакали и кричали дети. Потом Люсина увели в машину и увезли. Так для него все кончилось в тот вечер.
— Но продолжилось потом? — спросил я.
— Да, — вздохнул он.
Уже на другой день после этого ужаса его навестил Володя Райзман и объяснил, что парни, которые втянули их во всю эту заваруху, очень крутые. Что дело это надо забыть как можно скорее, а еще лучше и вовсе свалить. Если дойдет до серьезных разборок, они грозят перестрелять всех свидетелей. Этой же теме был посвящен вечерок в загородном ресторане, где помимо жуликов был и Олег Арбузов по кличке Жбан, тоже присутствовавший на памятной вечеринке. Жбан рассказал, что Щербатый говорил об этих парнях как об очень деловых, но в то же время выходило, что это заезжие исполнители и задерживаться в Краснодаре они не собирались. Однако расследование шло серьезное, и участники дела долго еще чувствовали себя неспокойно, не решаясь предпринимать что-либо. Лишь после убийства Щербатого они сообразили, что расправа началась, и, не сговариваясь, бросились в разные стороны.
— Так можете вы меня обвинить в том, что я поменял имя? — спросил Люсин, напрашиваясь на сочувствие. — Учтите, до меня дошло, как они поступили с Колей Савельевым и Пеплом.
Я знал, о чем он говорит. Николай Савельев и Андрей Овчинников, по кличке Пепел, были первыми жертвами «Макарова» в районах ближней досягаемости. Он еще не знал о гибели Жбана и остальных.
— Я не очень понимаю, почему они вас преследуют, — заметил я. — Дело давно прекращено, да и знаете вы не так уж много.
— Я тоже не понимаю, — сказал Люсин. — Но что это меняет? Мы ничего не понимаем, а они нас стреляют.
— Вы твердо убеждены, что это те самые крутые парни.
— Да?
— Еще бы не убежден! — сказал он. — Вы извините, но я их видел. Это двое профессиональных убийц, у них в глазах пустота.
— Но они не были знакомы ни с кем из вас?
— За всех не ручаюсь, — сказал Люсин. — У меня было подозрение, что Щербатый их знает. Когда он попытался поприветствовать их, они сразу начали представляться, чтобы он знал, что они пришли под другими именами. Это уловил не только я, даже Жбан почувствовал. Но он говорил, что Щербатый боится их не меньше нашего.
— Вы сказали, они начали представляться, — обратил внимание Грязнов. — Что-нибудь вспоминается или как?
— Это был набор каких-то кличек, — объяснил Люсин. — Дескать, тебе передавали поклон такие-то и такие-то. Ничего не запомнилось.
— Ладно, Люсин, — сказал я. — Как будем дальше жить?
— Честно, — сразу ответил Люсин. — Я ведь уже полгода как Луценко.
— А как вы на таможне оказались? — спросил Грязнов, посмеиваясь.
— Через друзей, — сказал Люсин. — Надеюсь, вам не нужны фамилии? У меня так много друзей, что я их постоянно путаю.
— Не заблуждайтесь, Григорий Яковлевич, — сказал я. — Меня вовсе не умиляет ваша житейская ловкость. Уверен, что здесь тоже есть в чем покопаться. Но мне некогда, и я оставляю, вас на месте без последствий. Имейте в виду, я сильно надеюсь на ваше сотрудничество.
— И правильно делаете, — серьезно кивнул Люсин. — На меня можно положиться. Кстати, вам машина шифера не нужна?..
Грязнов лениво потянулся, оглядываясь вокруг.
— Хорошие у вас места, — сказал он. — Остаться, что ли, разобраться с этой машиной шифера, а?
— Я пошутил, — деланно улыбнулся Люсин.
— Сидите здесь и не вздумайте дергаться, — предупредил я. — Я не буду ничего сообщать местным органам, но контроль будет налажен, имейте в виду.
— Как говорит наш Дроздов, вы у нас на дискете, — подсказал Грязнов.
— Как вы сказали? — неожиданно заинтересовался Люсин.
— Это шутка, — объяснил Грязнов.
— Да, я тоже веселый человек, — согласился Люсин. — Так вот вам мой подарок в дорогу, господа. Эти парни требовали у Ратникова какую-то дискету. Честное слово, понятия не имею какую.
16
В один из ближайших дней Нина зашла в квартиру Леши спросить о его самочувствии. Леша не вставал с кровати и крикнул, чтоб открывали и входили. Нина вошла, и он, увидев ее, даже позеленел.
— Ты чего пришла? — закричал он хрипло. — Ты знаешь, что мне врач сказал? У меня яйца как арбузы распухли!
— С чего бы это? — сказала Нина равнодушно.
— Ну вот, она еще издевается, — простонал Леша. — Ты думаешь, я шучу? Да я без пяти минут инвалид, садюга ты долбаная!..
— Леша, мне плевать на твое состояние, — сказала Нина. — Я бы не заплакала, даже если бы ты умер. Я тебя предупреждала и повторяю предупреждение.
— Слушай, ты! — закричал он. — Да мне посадить тебя ничего не стоит! У меня уже и справка есть, и мент знакомый…
Нина пожала плечами и вынула из рукава плаща резиновую дубинку. Леша побледнел и пролепетал:
— Ты что, больная? Прикончить меня хочешь, да?.. Она ткнула дубинкой ему в живот и сказала:
— Ты козел, Леша! Ты не хочешь понимать нормального языка. После того что вы со мной сделали, я бы должна тебя убить. И я тебя убью, когда мне этого захочется, понял?
— Ладно, ладно, остынь, — пробормотал он испуганно. Нина кивнула и резким ударом дубинки разнесла на мелкие кусочки стоявший на тумбочке небольшой магнитофон. Леша крякнул, но не произнес ни слова. Похоже, он бывал в подобных ситуациях и понимал, что ему лучше заткнуться.
Нина наклонилась, похлопала его по щеке и сказала:
— Выздоравливай.
Это был своего рода психологический экзерсис, проверка формы, и, вернувшись домой, Нина не могла сдержать довольной улыбки. И хотя она безжалостно ломала психологию другого человека, он не вызывал в ней чувства сострадания. Достаточно было вспомнить, как они ее терзали, и это исключало всякое сочувствие.
Паузы между делами всегда тяготили ее, и она заполняла их посещениями кинотеатров, выставок, концертов. Ее тянуло в толпу, в коллективные переживания, она насыщалась и коллективным смехом, и общей болью. Бывало, она шла в дома престарелых или больницы, разносила конфеты, печенье, сладости. Она пыталась вызвать в себе чувство жалости, но старики всегда раздражали ее, казались ей неблагодарными эгоистами, и на продолжительную благотворительность ее не хватало. Иногда она заходила в церковь, покупала сразу кучу свечей и ставила куда попало. В эти моменты она казалась себе верующей, на глазах ее появлялись слезы умиления, и лики с икон смотрели на нее с пониманием. Но подставить другую щеку она не могла, и после недолгого пребывания под сенью образов она спешила на улицу, чувствуя облегчение в осязании грешного мира.
Иногда она представляла себя потерявшейся девочкой, сидела в зале ожидания на вокзале и страдала от своей брошенности. В каком-то смысле это было правдой: оставленная без дела, она действительно оказывалась в космическом одиночестве, и лишь наличие Ани дома немного разгоняло непроходимую тьму. И когда в таком состоянии ее застала сомнительной внешности девица с синяком под глазом, предложившая хрипло: «Что, подруга, вмажем слегка?» — Нина подумала и согласилась.
Девица привела ее в закуток за продовольственным магазином, взяла с нее деньги и на время исчезла. Рядом трое забулдыг распивали свою не первую порцию и оживленно беседовали, широко используя популярные выражения. Нина не успела испугаться, как вновь появилась девица, принесшая бутылку вина и два бумажных стаканчика.
— Ну давай, — предложила она, разливая вино. — Тебя как зовут?
— Аня, — сказала Нина.
— А меня — Вера. Будем знакомы.
Вино было мерзкое, крепкое, и, выпив стакан до дна, Нина передернулась от отвращения. Подруга ее скривилась еще пуще.
— Ух, — сказала она. — Зараза!.. Закуси, Анюся.
Она протянула ей кусок мягкого белого хлеба. Нина взяла и стала жевать. В голове у нее поплыло, настроение сразу поправилось, мир вокруг показался веселым и занятным.
— Третий день не просыхаю, — сообщила девица. — Вчера кто-то фонарь навесил, так я и не помню кто.
— С чего ты гуляешь? — спросила Нина участливо.
— А хочется, — усмехнулась Вера. — Сама-то ты тоже не шибко радостная.
