Луиза Пенни - Смертельный холод
– Это у нас кто – коридорный?
– Non, Madame Gamache, désolé[52]. Это всего лишь пекарь.
– С батоном, я надеюсь.
Рейн-Мари вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. Когда она увидела мужа, ее лицо расплылось в улыбке. Она не могла удержаться. Гамаш стоял в коридоре, обеими руками держа коробку, кожаная сумка сползла с его плеча, пытаясь утащить за собой и пухлую куртку цвета жженого сахара, из-под мышки у него торчал батон, упираясь концом ему в лицо.
– К сожалению, сила уже не та, что была когда-то, – криво улыбнулся он.
– Меня устраивает, месье.
Рейн-Мари осторожно вытащила батон из-под его руки, что позволило ему наклониться и поставить коробку на пол.
– Voilà[53]. Хорошо быть дома.
Он обнял ее и поцеловал, чувствуя ее нежное тело даже через куртку. Они оба располнели по сравнению с временами их молодости, и никто из них уже не смог бы влезть в свои свадебные наряды. Они выросли и в других отношениях, и Гамаш полагал, что это к лучшему. Если жизнь означает рост во всех направлениях, то его это устраивало.
Рейн-Мари тоже обняла его, чувствуя, как ее свитер впитывает влагу с его заснеженной куртки. Но ее это не особо волновало. За малое неудобство она получала огромное удовольствие.
Гамаш принял душ, надел чистую водолазку и твидовый пиджак, после чего они вместе с Рейн-Мари выпили по стаканчику вина перед камином. Это был первый спокойный вечер после нескольких недель всевозможных семейных хлопот и рождественских вечеринок.
– Поедим здесь? – предложил Гамаш.
– Замечательная мысль.
Она поставила раскладной столик перед их стульями, подала boeuf bourguignon с яичной лапшой и корзиночку с нарезанным батоном.
– Какая странная пара, – заметила Рейн-Мари, когда он рассказал ей о событиях прошедшего дня. – Мне непонятно, почему Си-Си и Ришар жили вместе.
– Мне тоже. Ришар Лион такой пассивный, такой неловкий. Но все же я не знаю, в какой степени его поведение – игра. В любом варианте такой спутник жизни не может вызывать ничего, кроме раздражения, если, конечно, супруга не такая же или не чрезмерно терпеливая. Но Си-Си де Пуатье не была ни той, ни другой. Ты про нее слышала?
– Никогда. Но в английском сообществе, возможно, про нее знают.
– Я думаю, знаменита она была только в зеркале. Лион дал мне вот это.
Он залез в сумку, лежавшую рядом с его креслом, и вытащил оттуда «Клеймите беспокойство».
– Издано на деньги автора, – сказала Рейн-Мари, изучив обложку. – Лион и его дочь все это видели?
Гамаш кивнул, нанизывая на вилку кусок нежного мяса:
– Они были на трибуне. Лион не знал, что что-то случилось, пока не увидел, что все смотрят туда, где сидела Си-Си. Люди начали покидать места. Габри подошел к нему и сказал, что произошел несчастный случай.
Он вдруг понял, что говорит о Габри так, будто Рейн-Мари знает этого человека. И она, казалось, понимала его.
– А дочка? Ты сказал, ее зовут Кри? Что за имя такое – Кри? Зачем так издеваться над ребенком? Вот бедняжка.
– Это еще не все. Она не в себе, Рейн-Мари. Какая-то отрешенная от всего. Чуть ли не в ступоре. И она такая огромная. У нее фунтов пятьдесят-шестьдесят лишних, а ей всего двенадцать или тринадцать лет. Лион так и не вспомнил точно сколько.
– Ну, если ты толстый, то это еще не обязательно несчастливый, Арман. По крайней мере, я на это надеюсь.
– Это верно. Но тут кое-что посерьезнее. Она словно отключилась от внешнего мира. И это еще не все. Когда произошло убийство, то, по словам Лиона, он видел, как Си-Си лежит на снегу и люди пытаются вернуть ее к жизни, но он не знал, где находится Кри.
– Ты хочешь сказать, он ее не искал? – удивленно спросила Рейн-Мари, не донеся вилку ко рту.
Гамаш отрицательно покачал головой.
– Гнусная личность, – сказала Рейн-Мари.
Не согласиться с ней было трудно, и Гамаш спросил себя, почему же все-таки ему не хочется с ней соглашаться.
И ответ пришел к нему: «Возможно, это слишком просто. Возможно, ты не хочешь, чтобы решение было таким прозаическим: презираемый, униженный, обманутый муж убивает эгоистку-жену. Возможно, это слишком просто для великого Армана Гамаша».
– Это все твое эго, – сказала Рейн-Мари, читая его мысли.
– Что мое эго?
– Причина, по которой ты не соглашаешься со мной насчет Лиона. Ты знаешь, что он, вероятно, сделал это. Ты знаешь, что отношения между ними были наверняка никудышные. Иначе почему она к нему так относилась и почему он сносил это? И почему еще их дочь куда-то удалилась, полностью исчезла? Я имею в виду, что, судя по твоему описанию, никто даже не заметил, была она там или нет.
– Была. Она уехала с ними в машине. Но ты права.
– В чем?
– Я не хочу, чтобы Ришар Лион оказался виновным.
– Почему? – Рейн-Мари подалась вперед.
– Он мне нравится, – ответил Гамаш. – Он мне напоминает Санни.
– Нашего пса?
– Помнишь, как он шлялся от одного двора к другому, не устраивают ли где пикник?
– Я помню, он как-то раз сел в тридцать четвертый автобус и доехал до Уэстмаунта.
– Лион напоминает мне Санни. Пес всегда хотел тебя порадовать, всегда искал компании. И я думаю, у него было доброе сердце.
– Доброе сердце так легко обидеть. Добрые сердца легко разбиваются, Арман. И тогда они могут пускаться во все тяжкие. Будь осторожен. Извини, я не должна была тебе это говорить. Ты разбираешься в этом лучше меня.
– Всегда нелишне напомнить мне о том, что я могу ошибаться. В особенности о моем эго. Как звали того персонажа в «Юлии Цезаре», работа которого заключалась в том, чтобы стоять за спиной императора и шептать: «Ты единственный»?
– Значит, теперь ты император? Перспективное направление.
– Осторожнее, – сказал Гамаш, подбирая хрустящим кусочком батона остатки подливки с тарелки. – Иначе ты совсем втопчешь мое эго в землю. И тогда я исчезну.
– Меня это не беспокоит.
Она поцеловала его, собрала тарелки и ушла на кухню.
– А почему Си-Си не сидела с семьей? – спросила Рейн-Мари несколько минут спустя, когда она протирала вымытую Гамашем посуду. – Тебе это не показалось странным?
– Да мне все это дело представляется странным. У меня, кажется, еще не было дела, в котором с самого начала ни в чем не было бы логики.
Рукава Гамаша были закатаны, руки в мыле – он свирепо вычищал кастрюльку.
– Почему женщина оставляет семью на холодной трибуне, а сама садится на удобном, теплом месте рядом с обогревателем? – взволнованно спросила Рейн-Мари.
– Я думаю, ты сама и ответила. – Гамаш рассмеялся, передавая ей кастрюльку. – Там было удобно и тепло.
– Значит, она была эгоисткой, а он – гнусной личностью. Будь я Кри, я бы тоже исчезла.
Покончив с посудой, они отнесли в гостиную поднос с кофе, а Гамаш прихватил коробку с вещдоками по убийству Эль. Пора было сменить тему. По крайней мере, на какое-то время. Попивая кофе и время от времени опуская бумаги, чтобы взглянуть в огонь, он просмотрел содержимое коробки внимательнее, чем это удалось ему утром.
Он достал маленькую деревянную шкатулку с резьбой и открыл ее, рассмотрел странный набор букв. У бездомных не всегда было в порядке со здравым смыслом, но даже если и так, зачем убитой понадобилось вырезать эти буквы – С, Б, Л, К и М? Перевернув шкатулку, Гамаш опять увидел буквы, приклеенные к низу: КЛМ Б.
Может быть, буква С просто отклеилась? А прежде находилась в пробеле между М и Б.
Гамаш взял отчет судмедэксперта. Эль была задушена. В крови обнаружен алкоголь, медики также подозревают у жертвы хронический алкоголизм. Наркотиков не выявлено. Конечно, кровоподтеки на шее.
Кому понадобилось убивать бродяжку?
Убийца тоже наверняка был бродягой. Представители этой субкультуры, как и любой другой, взаимодействовали главным образом между собой. Простому прохожему и в голову бы не пришло убить Эль.
Он раскрыл конверт с фотографиями с места преступления. Лицо у убитой было грязное и удивленное. Ноги вывернуты носками наружу и обмотаны слоями одежды и газетами. Он опустил фотографии и заглянул в коробку. Они лежали там. Пожелтевшие газетные листы, некоторые поновее, в форме ног, рук и туловища Эль, словно части расчлененного призрака.
Там были фотографии грязных рук Эль, ее неимоверных ногтей. Длинных, скрученных, с бог знает какой грязью под ними. Впрочем, знал об это не только Бог, но теперь и коронер. Гамаш посмотрел отчет. Грязь. Еда. Экскременты.
На одной руке обнаружена кровь, судя по отчету – ее собственная, и несколько свежих порезов в центре ладони, словно стигма. Тот, кто убил Эль, запачкался ее кровью. Даже если он постирал одежду, следы ДНК все равно остались. Кровь в наши дни не отмоешь.
Гамаш сделал заметку в блокноте и обратился к последней фотографии. Обнаженная Эль на холодном прозекторском столе. Он смотрел на нее несколько секунд, спрашивая себя, когда же он наконец привыкнет к зрелищу мертвых тел. Убийство все еще потрясало его.
