Фридрих Незнанский - Направленный взрыв
— Возможно и так, — сказал я, стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. — Возможно, для одного из них — Гусева или Тани — это был несчастный случай. Ты ведь не скажешь мне сейчас, на кого из них покушался убийца: на банкира или на журналиста?
— Ясное дело… — начал было Липкин, но осекся: до него вдруг дошел смысл сказанного мною.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Липкин.
— Начни просто: такого-то числа около 12 часов дня трагически погибла известная журналистка Татьяна Холод, главный редактор «Новой России». И соответственно закончи: причину гибели устанавливает следствие…
— Ты просто предлагаешь промолчать! — сказал Липкин.
— Я предлагаю всего лишь не делать поспешных выводов и не брать на себя функции следователя и судьи. К сожалению или к счастью, хотя какое уж тут счастье, — вздохнул я, — все может оказаться прозаичнее. Скажем, шофер проигрался в карты и ему включили «счетчик», а потом подорвали вместе со случайными пассажирами… — сказал я то, во что и сам не верил. — Или, скажем, жена Гусева приревновала его…
Миша Липкин мусолил листок, обдумывая мои слова.
— У тебя, конечно, есть своя версия случившегося? — продолжал я.
— А у тебя какая? — встрепенулся Миша.
— Пока никаких, — твердо ответил я. — А вот твоя версия меня очень интересует, как и версии остальных. Поэтому, Миша, собери мне всю редакционную группу. И дай телефоны всех, кого Таня приглашала на заседание редколлегии.
Липкин достал пухлую записную книжку.
— Сейчас собрать уже никого невозможно, а телефоны я дам. — Он начал выписывать номера телефонов на бумажку.
— Александр Борисович, — обратилась Дина. Она вытерла слезу платочком. — Что же нам теперь всем делать?
— Только не раскисать, — ответил я. — Дина, слезами горю не поможешь. У вас есть заместитель редактора, Миша Липкин, он и скажет, что вам делать!
Дина в голос зарыдала и выбежала из кабинета. Утешил, называется… Но эта моя грубость — от напряжения, мне самому стоило огромных сил, чтобы не упасть лбом на полированную столешницу и не зарыдать.
Мне подумалось, как много за девять лет работы я видел смертей, но вот смерть любимых женщин: гибель на моих глазах Риты, Татьяны — меня просто приводила в шок. Когда насильственной смертью умирает женщина, только тогда я начинаю чувствовать и понимать, что такое смерть и как она несправедлива…
Я вдруг опять вспомнил про Ирину, свою жену, находящуюся сейчас в Риге, и почувствовал, что покрываюсь потом. Мне в голову пришла дикая мысль: что, если и с ней что-нибудь случится, похитят, например, нападут или еще чего хуже… О нет! Этого не может быть никогда! А почему не может быть? Потому что я даже думать об этом боюсь, как недавно предположить боялся, что женщина в «мерседесе» и есть Татьяна…
Я обошел редакцию. У каждого была своя версия, и порой самая неожиданная, но по-настоящему заслуживающего внимания, кроме дружного предположения, что взрыв машины председателя правления «Славянского банка» может быть как-то связан с тем материалом, с которым Татьяна собиралась всех ознакомить, ничего не было.
Версия, вполне заслуживающая внимания, но… У Гусева, должно быть, наберется не один десяток смертельных врагов самых различных рангов и положений — от авторитетов криминального мира до конкурентов. Убийство могли совершить и по заказу: с целью подкосить фантастически быстро накручивающий капиталы банк; с целью устранить нежелательного свидетеля, который, если вспомнить, что говорил Меркулов, слишком много знает и слишком часто фигурирует в материалах комиссии, занимающейся гэкачепистами.
А если допустить предположение, что Татьяна своими разоблачительными финансовыми статьями и репортажами кому-то страшно насолила? Версия малоправдоподобна, но и ее не стоит сбрасывать со счетов…
Внутри у меня все восставало от того, что мотивировка убийства лежит явно на поверхности: не дать Татьяне Холод опубликовать сенсационные материалы (которые она все равно бы получила) по Западной группе войск…
Я вернулся в кабинет, в котором сидел Миша Липкин. Попросил его, чтобы он дозвонился до остальных членов редколлегии, которых я сегодня не сумел выловить, и пригласил их на завтра для беседы со мной.
Липкин буркнул «ладно», потом внимательно посмотрел на меня:
— Я так понял, что ты занимаешься убийством Холод? — Липкин присел на край стола и выжидательно на меня уставился.
— Какой ты проницательный, Миша, — усмехнулся я.
— Ладно, не темни. Я давно знаю, что ты из органов. Вот только из каких?
— В смысле?
— В смысле старого анекдота. Плывет дерьмо по речке, видит: мент идет по бережку. Оно ему: «Привет, коллега!..»
— А-а, в этом смысле. — Мне совсем не понравился тон, который задал Липкин. Мне показалось, он специально провоцирует меня. — Я тебя, наверное, огорчу, Миша. Я вообще не из органов: ни внутренних, ни госбезопасности. Я всего лишь работник прокуратуры. Следователь, если хочешь… А ты уже решил, что я из госбезопасности?
Миша неопределенно повел плечами.
— Татьяна тебя уважала, — сказал он, не сводя с меня своих черных глаз.
— Значит, было за что. А тебя-то уважала?
— В смысле?
— А в смысле старого анекдота, — улыбнулся я.
— Че-е-го? — Липкин угрожающе навис надо мной, но неожиданно хмыкнул и почесал свою рыжую бороду. — А ты зубастый, следователь…
— А как же с вами иначе — акулами пера?
— Ладно, — Липкин быстро протянул мне руку. — Мировая?
— Да мы вроде и не ссорились.
— Тем лучше, — посерьезнел Липкин. — Мне с тобой поговорить нужно.
— Говори…
Тут Липкин поднял телефонную трубку и показал ее мне:
— Может быть, кофейку где-нибудь выпьем?
Я глянул на Липкина, потом, как бы вопрошая, показал подбородком на трубку, и он качнул неухоженной бородой: «Да, прослушивается».
— Непременно поговорим, но сейчас мне нужно созвониться со своим начальством. — Я набрал телефон Кости Меркулова.
Трубку подняла Виктория Николаевна, секретарь Меркулова. Она сказала, что Константин Дмитриевич самолично отправился на квартиру Холод для повторного, тщательного обыска, а меня просил встретиться с женой Гусева, желательно сегодня, она ждет.
— У тебя ко мне стоящий разговор или одни расспросы по поводу следствия? — спросил я Липкина.
В ответ он многозначительно кивнул.
— Ладно, послезавтра выкрою для тебя время, завтра буду расспрашивать-допрашивать кого сегодня не застал…
Миша Липкин недовольно покривился, но снова кивнул.
Я набрал домашний номер Гусевых. Сначала трубку долго не брали, потом послышался тихий женский голос:
— Я вас слушаю…
— Вера Валентиновна? С вами говорит следователь Турецкий. Мне бы хотелось встретиться, если это возможно, чтобы выяснить кое-какие детали, касающиеся…
— Да-да, — перебила Вера Валентиновна, — мне звонили из прокуратуры. Вы можете приехать сейчас.
Вера Валентиновна продиктовала адрес. Ехать оказалось недалеко, на Ростовскую набережную.
Я стал прощаться с Мишей Липкиным, а он вдруг судорожно схватил мою протянутую ладонь и зашептал:
— Действуй, Турецкий, с умом! Ты меня понял?!
— Нет, я твоего нагловатого юмора не понял.
— Действуй с умом, иначе… Убийство Таньки и банкира — это тебе не бытовуха. Я очень хочу, чтобы ты все распутал, очень, но ты не можешь этого пообещать, — вздохнул он.
— Если честно, то я в доску расшибусь, а убийц вытащу на свет Божий. Но, чтобы не сглазить, не буду зарекаться, лучше переплюну. — И я три раза сплюнул через левое плечо.
2. Сюрпризы начались
Гусевы жили в доме Академии наук, что над галантерейным магазином. Бабка Андрея Гусева была известным химиком, лауреатом Сталинской премии, и от нее Гусевым досталась трехкомнатная квартира на четвертом этаже, которую он так и не захотел поменять на более престижные апартаменты. Долгое время эта квартира оставалась единственным капиталом семьи Гусевых. Пока Андрей Емельянович не переквалифицировался из режиссеров в банкиры.
Вера Валентиновна оказалась простой русской женщиной: слегка полноватой, а вернее, дородной, светловолосой, с покрасневшим крупным носом и голубыми слезящимися глазами.
— Все плачу, — отмахнулась она носовым платком от моего немого вопроса. — Проходите, проходите.
Она представила мне крепкого молодого человека в камуфляжных брюках и тельняшке.
— Сынок мой старший. Виталий.
Молодой человек кивнул и ушел на кухню.
— Мы здесь вдвоем. Не хочу, чтобы кто-то мешал… Все будет там, на представительской квартире, а здесь — не хочу. Давайте пройдем в кабинет.
Квартира была старой, обжитой несколькими поколениями. Старинная мебель стояла в кабинете, в котором работала лауреат Сталинской премии. На стенах несколько подлинников известных художников. Я с удивлением обнаружил, что один из этюдов с грачами, березами и грязными сугробами принадлежит, несомненно, кисти Саврасова.
