Эд Макбейн - Убийство в запертой комнате
— К черту! — отрезал Сэмми. — Лучше «Русалку Минни».
— Я не знаю слов, — сказал Джим.
— Кому нужны слова? Дело в чувствах, а слова — ерунда.
— Это точно, — согласился Баки.
— Слова — это всего лишь слова, — философски изрек Сэмми, — если они не исходят вот отсюда. — Он постучал себя по груди.
— Где эта Мейсон-авеню? — осведомился Джим. — Где наши испанские курочки?
— Уже скоро, — сказал Сэмми. — Только не кричи. Здесь полицейский участок.
— Терпеть не могу полицейских, — признался Джим.
— Я тоже, — сказал Баки.
— В жизни не встречал полицейского, — сообщил Сэмми, — который не оказался бы самым настоящим сукиным сыном.
— Я тоже, — сказал Баки.
— И летчиков ненавижу, — заявил Сэмми.
— И я терпеть не могу летчиков, — сказал Баки. — Но полицейских ненавижу еще больше.
— Особенно не переношу тех, кто летает на реактивных самолетах, — продолжал Сэмми.
— Это правильно, — одобрил Баки. — Но все равно полицейские хуже всех.
— Ты случаем не надрался? — спросил его Джимми. — Лично я абсолютно и восхитительно пьян. Где эти испаночки?
— Еще немного пройти, и мы на месте. Потерпи немножко.
— Что это? — воскликнул Баки.
— Что именно?
— А вот голубой листок валяется.
— Что? — переспросил Сэмми. — А, это голубой листок валяется, — доложил он, изучив обстановку. — Что там написано, как по-твоему?
— Понятия не имею, — отозвался Баки. — А ты как полагаешь, Сэмми?
Они снова двинулись в путь, оставив лежать на тротуаре третий экземпляр послания Майера.
— Я думаю, это письмо какой-то старой дуры. Она сочиняет послания на голубой бумаге своему воображаемому возлюбленному.
— Отлично придумано! — сказал Баки, не замедляя шага.
— А твое мнение?
— А мое мнение такое: это письмо человека, который ждал мальчика, а у него родилась девочка. Но все равно сообщения друзьям он печатал на голубой бумаге.
— Молодец! — похвалил его Сэмми. — А ты что скажешь, Джимми?
— Я пьян, — сообщил тот.
— Это понятно, но что, по-твоему, написано на голубом листке?
Они прошли целый квартал, прежде чем Джимми изрек:
— Это был кусок туалетной бумаги голубого цвета.
Баки внезапно остановился.
— Пойдем проверим, — предложил он.
— Что?
— Проверим, что там на листке.
— Вперед, вперед! — скомандовал Джим. — Не будем тратить время попусту. Нас ждут красотки.
— Я сейчас, — сказал Баки и повернулся, чтобы идти назад, к голубому листку. Джим схватил его за рукав.
— Послушай, не будь болваном! Пошли дальше.
— Джим прав, — согласился Сэмми. — Кому интересно, что там на этой бумажке.
— Мне! — ответил Баки, вырвал руку и побежал по улице назад. Его спутники смотрели, как он поднимает листок.
— Совсем спятил, — сказал Джим. — Из-за него только зря время тратим.
— Еще как зря, — отозвался Сэмми.
Тем временем Баки изучал голубой листок. Внезапно он сорвался с места и побежал к друзьям.
— Эй, — кричал он на ходу. — Эй!
Тедди Карелла взглянула на часы.
6.45.
Она остановила такси и, едва машина подъехала, забралась в нее.
— Куда? — спросил таксист.
Тедди извлекла из сумочки листок бумаги и карандаш.
Быстро написала: «Гровер-авеню, 87-й полицейский участок» — и протянула бумажку водителю.
— Понятно, — сказал тот и включил передачу.
Глава 15
Альф Мисколо лежал к бредил, повторяя в забытьи: «Мери! Мери!»
Его жену звали Кэтрин.
Мисколо не отличался красотой. Сейчас он растянулся на полу, под головой у него вместо подушки лежала сложенная куртка Хэла Уиллиса, лоб покрылся испариной, и капельки скатывались вниз, оставляя неровные бороздки на щеках. У него был крупный нос, кустистые брови и такая толстая и короткая шея, что казалось, голова насажена прямо на плечи. Да, красотой Альф Мисколо не отличался, и это особенно бросалось в глаза теперь, когда он лежал в бреду. Рана кровоточила, кровь проступала через повязку. Жизнь вытекала капля за каплей. Альф еще раз крикнул «Мери!», потому что так звали девушку, в которую он крепко влюбился много-много лет назад.
Любовь была бурной и короткой — какие-то недели, пока корабль Альфа стоял в Бостонском порту. Альф больше никогда не возвращался в Бостон и не встречал ту девушку, но память о ней пронес через всю жизнь. Его миноносец стоял на ремонте в Чарлстонских доках. Тогда Альф Мисколо был боцманом, самым лихим боцманом в военноморских силах США. До второй мировой было еще далеко, и Альфа всерьез волновали только три вещи: как сохранить репутацию самого лихого боцмана американского флота, как веселее провести время в увольнении и где бы найти хорошую итальянскую еду.
Альф обошел почти все итальянские ресторанчики Бостона, прежде чем набрел на небольшое заведение возле Сколлейн-сквер. Мери работала там официанткой. Альфу Мисколо только-только исполнился двадцать один год, и ему казалось, что во всем белом свете не найти девушки прекраснее Мери. Они стали встречаться, прожили вместе две недели.
Эти две недели превратились для них в целую жизнь. Потом корабль отправился дальше, и Мисколо оказался в Гонолулу, на Уайкики-бич. Он был и в Кауаи, ел там крабов хейкацкау и прочие местные диковинные кушанья, а девицы танцевали. А потом в японском городе Фукуоко — японцы тогда были друзьями, и никто не подозревал, что впереди Перл-Харбор, — Мисколо пил саке с черноокой красавицей по имени Миссан и смотрел, как она ловко подбирает палочками кусочки вяленой рыбы. Потом он оказался с ней в постели и узнал, что восточные девушки не любят целоваться. А на обратном пути он побывал в Сан-Франциско и получил огромное удовольствие, разглядывая с холма роскошный город, залитый светом. Самый лихой боцман во всем американском флоте был счастлив и не вспоминал прошлое. Альф Мисколо не вернулся в Бостон. После демобилизации он встретил Кэтрин и начал за ней ухаживать. Вскоре они были помолвлены, а потом и поженились. Вот почему он не бывал никогда больше в Бостоне и не видел девушку по имени Мери, что работала официанткой в итальянском ресторанчике около Сколлейн-сквер.
А теперь, когда жизнь вытекала из него красными каплями через белые бинты, когда все тело горело, а в голове зияла черная пустота, он кричал: «Мери!»
Берт Клинг положил ему на лоб мокрую повязку.
Клинг привык к смерти, к тому, что умирают. Он был молод, но уже принимал участие в «полицейской акции» в Корее, когда смерть казалась таким же обычным, житейским делом, как умывание по утрам. Ему случалось уже держать на коленях головы умирающих солдат — и тех ребят он знал куда лучше, чем Альфа Мисколо. И все равно, слыша, как с губ Альфа срывается хриплый крик: «Мери!», Берт чувствовал, что у него холодеет где-то в пояснице и ледяные волны ярости затопляют мозг. В такие моменты ему хотелось вскочить, наброситься на Вирджинию Додж и задушить ее голыми руками.
В такие моменты он был готов усомниться, что в бутылке действительно нитроглицерин.
Анжелика Гомес пришла в сознание, села на полу и помотала головой.
Она натянула юбку на колени и, уперевшись в них локтями, еще раз помотала головой, а затем стала озираться по сторонам с видом человека, обнаружившего вдруг, что он проснулся не у себя дома, а в отеле.
Потом, конечно, она вспомнила все.
Она дотронулась рукой до затылка. Там, куда Вирджиния ударила ее рукояткой револьвера, вспухла огромная шишка. Анжелика осторожно дотронулась до головы, и ее пронзила адская боль. Боль пульсировала, и каждый новый толчок рождал в мозгу Анжелики ответные волны — дикого гнева. Она поднялась с пола, отряхнула юбку и метнула на Вирджинию взгляд, от которого обратилась бы в паническое бегство целая армия.
В этот момент она тоже была готова усомниться, что в бутылке действительно нитроглицерин.
Коттон Хоуз потрогал пальцем щеку — в том месте, где ствол револьвера прочертил кровавую полосу. Рану саднило. Он приложил к ней смоченный холодной водой носовой платок.
И в десятый раз подумал: вряд ли в бутылке нитроглицерин.
Стив Карелла, думала она.
Я убью Стива Кареллу. Я выстрелю в него и буду смотреть, как умирает этот подлец, а они не двинутся с места, потому что боятся этой бутылки.
Я поступила верно.
Другого способа у меня не было.
Все очень просто, размышляла она: жизнь за жизнь.
Жизнь Кареллы за жизнь моего Фрэнка. Это и есть справедливость.
До этого она как-то не задумывалась о том, что такое справедливость. Ее девичье имя было Вирджиния Макколи. Мать ее была ирландкой, отец — шотландцем. Их семья жила в Калмз-Пойнте, неподалеку от знаменитого моста, который связывал их часть города с Айзолой. Даже сейчас, много лет спустя, она испытывала приятную грусть, глядя на этот мост. Она играла под ним девчонкой, и для нее этот мост был волшебным — по нему можно было попасть в любую сторону. Настанет день, мечтала Вирджиния, когда она пройдет по этому мосту и окажется в краю, где полным-полно драгоценных камней и пряностей. В один прекрасный день она взберется по этому мосту на небеса и увидит людей в тюрбанах, караваны верблюдов и храмы со сверкающими золотыми крышами.
