Элизабет Джордж - ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Патрульная машина, прибывшая на место по звонку жильцов одновременно с каретой «скорой помощи», еще стояла у поребрика, хотя проблесковый маячок уже был погашен. А машины «скорой помощи» давно и след простыл, как разошлись уже и соседи, которые неизменно собираются в любое время суток, стоит лишь раздаться полицейской сирене.
Уэбберли открыл дверцу машины и прошел к дому, перед которым низкая кирпичная стена, увенчанная кованым заборчиком, огораживала выложенную брусчаткой площадку с декоративным растением посередине. Растение при ближайшем рассмотрении оказалось вишней, и в это время года вокруг его ствола разлилось розовое озеро из опавших лепестков.
Парадная дверь была закрыта, но, очевидно, их прибытия ждали, потому что, как только Уэбберли вступил на крыльцо, дверь распахнулась. В дом их впустил констебль, который и позвонил в участок. Он выглядел потрясенным. Ему впервые пришлось иметь дело со смертью ребенка, сообщил он вновь прибывшим. Он приехал сразу вслед за «скорой помощью».
— Всего два годика, — глухо проговорил молодой констебль. — Отец делал ей искусственное дыхание, и медики сделали все, что было в их силах. — Он потряс головой. — Шансов не было. Она умерла. Извините, сэр. Дома у меня маленький сын. Тут задумаешься…
— Понятно, — прервал его Уэбберли. — Все в порядке, сынок. У меня тоже ребенок.
Ему не нужно было напоминать о том, как преходяща жизнь, как бдителен должен быть родитель, оберегая эту жизнь от всего, что может оборвать ее. Его Миранде только что исполнилось два года.
— Где это случилось? — спросил Уэбберли.
— В ванной. Наверху. Но разве вы не хотите сначала поговорить с… Все члены семьи в гостиной.
Уэбберли вполне мог обойтись без подсказок неопытного констебля, что и когда делать, но парнишка был явно выбит из колеи, так что не имело смысла спорить с ним. Вместо этого Уэбберли обратился к Личу:
— Скажите им, что мы поговорим с ними через несколько минут. После… — и кивком головы указал на лестницу. Констеблю же он велел: — Показывайте, — и поднялся вслед за ним по лестнице, изогнутой вокруг дубовой стойки для растений, с которой до самого пола свешивал ветки огромный папоротник.
Ванная располагалась на третьем этаже дома рядом с детской, туалетом и еще одной спальней, занятой вторым ребенком в семье. Родители и дед с бабкой занимали комнаты этажом ниже. На верхнем этаже расположились няня, жилец и женщина, которая… ну, констебль назвал бы ее гувернанткой, вот только члены семьи ее так не называли.
— Она учит детей, — пояснил он. — То есть… только старшего, по-моему.
Уэбберли поднял брови, удивленный тем, что в наши дни еще существуют гувернантки, и двинулся в ванную, где свершилась трагедия. Там к нему присоединился Лич, выполнив поручение в гостиной. Констебль вернулся на свой пост у входной двери.
Два детектива молча обследовали ванную комнату. Для места, где свой след оставила внезапная смерть, она была несуразно прозаической. И все же смерти случались в ваннах так часто, что Уэбберли недоумевал: когда же люди поймут, что нельзя оставлять ребенка без присмотра ни на секунду, если рядом воды хотя бы на дюйм глубиной?
Ну а в этой ванне воды было гораздо больше, по меньшей мере десять дюймов. Вода остыла, на ее поверхности замерли пластмассовая лодочка и пять желтых резиновых утят. На дне возле сливного отверстия лежал кусок мыла. Поперек ванны висел столик из нержавейки, обтянутый по краям резиной, на нем горкой сложены полотенце, расческа, губка. Все выглядело совершенно обыденно. Но были и признаки того, что эту комнату недавно посетили паника и трагедия.
В одном углу валялась опрокинутая стойка для полотенец. Намокший коврик сбился под раковину. На боку плетеной корзины для мусора образовалась вмятина. На белом кафеле виднелись отпечатки грязных ботинок, оставленные врачами «скорой помощи». О соблюдении чистоты и порядка они думали меньше всего, пока пытались вернуть ребенка к жизни.
Уэбберли мог нарисовать всю сцену так ярко, как будто сам присутствовал при ней, — потому что он присутствовал при десятках других таких же сцен, когда служил патрульным. Среди медиков — никакой паники, напротив, они сосредоточенны и нечеловечески спокойны. Проверка пульса и дыхания. Реакция зрачков. Немедленные реанимационные меры. Через несколько секунд они поймут, что девочка мертва, но не скажут этого вслух, потому что их работой является жизнь, жизнь любой ценой, и они будут работать над ребенком, и бегом вынесут его из дома, и по дороге в больницу будут делать все возможное, потому что всегда есть шанс, что еще можно вдохнуть жизнь в безвольную оболочку, в которую превращается покинутое душой тело.
Уэбберли присел на корточки перед корзинкой для мусора и выправил ручкой помятую стенку, после чего исследовал содержимое. Шесть использованных салфеток, где-то с пол-ярда зубной нити, тюбик из-под зубной пасты. Он обратился к Личу:
— Проверь настенную аптечку, Эрик, — а сам вернулся к ванне и долго и тщательно разглядывал ее стенки, краны и слив, замазанную цементным раствором щель между ванной и стеной и воду.
Ничего.
Лич доложил:
— Здесь только детский аспирин, сироп от кашля, несколько рецептов. Пять рецептов, сэр.
— На чье имя?
— Все на имя Сони Дэвис.
— Тогда перепиши их все. Запечатай помещение. Я поговорю с семьей.
Но в гостиной его встретила не только семья, потому что в доме жили и другие люди, и в момент, когда вечерние ритуалы прервались трагедией, они тоже находились в здании. Уэбберли сначала показалось, что гостиная едва вмещает всех, кто там собрался, хотя их было всего девять человек: восемь взрослых и маленький мальчик с симпатичной прядью белокурых волос, падающей ему на лоб. С белым как мел лицом он стоял в защитном кольце рук пожилого мужчины, вероятно его деда, и мял дедушкин галстук — судя по виду, память о колледже или спортивном клубе.
Все молчали. На их лицах был написан шок, и казалось, будто они сбились в кучу, чтобы оказать друг другу хоть какую-то поддержку. Почти все взгляды были направлены на мать, сидевшую в углу, — женщину лет тридцати с небольшим, примерно ровесницу Уэбберли, с молочно-белой кожей и большими глазами, обращенными в никуда и видящими снова и снова то, чего не должна видеть ни одна мать: обмякшее тело ее ребенка в руках незнакомцев, которые безуспешно пытаются вернуть его к жизни.
Когда Уэбберли представился, один из двоих мужчин, пристроившихся неподалеку от матери, поднялся и сказал, что его зовут Ричард Дэвис, что он отец ребенка, увезенного в больницу. Почему он предпочел употребить этот эвфемизм, стало понятно, когда Дэвис бросил быстрый взгляд в сторону мальчика, своего сына. Отец мудро не желал говорить о смерти одного ребенка в присутствии другого. Он сказал:
— Мы были в больнице. Я и моя жена. Нам сказали, что…
В это мгновение зарыдала молодая женщина, сидевшая на диване рядом с мужчиной примерно того же возраста, который обнимал ее за плечи. Это были ужасные, горловые рыдания с всхлипами, обычно предшествующими истерике.
— Я не оставляю ее! — причитала она, и даже сквозь плач Уэбберли расслышал сильный немецкий акцент. — Я клянусь Богом, что я не оставляю ее ни на минуту.
То есть надо выяснить обстоятельства, как именно умерла девочка.
Их всех нужно допросить, но не одновременно. Уэбберли обратился к немке:
— Вы отвечали за ребенка?
Но в ответ раздался голос матери:
— Это я навлекла на нас несчастье.
— Юджиния! — воскликнул Дэвис, а второй мужчина, с лицом, блестящим от пота, сказал:
— Не говори так, Юджиния.
Дедушка провозгласил:
— Мы все знаем, чья это вина.
Немка зарыдала с новой силой:
— Нет! Нет! Я не оставляю ее!
Сосед по дивану пытался успокоить ее, приговаривая:
— Все хорошо, — хотя ничего хорошего в происходящем не было.
Двое из присутствующих сохраняли молчание: преклонных лет женщина, не сводящая глаз с деда, и женщина помоложе в аккуратной юбке в складку, с волосами цвета помидоров; последняя с откровенной неприязнью следила за плачущей немкой.
Слишком много людей, слишком много эмоций, нарастающая неразбериха. Уэбберли велел всем разойтись, за исключением родителей.
— Но оставайтесь в доме, — уточнил он. — И пусть кто-нибудь постоянно находится с мальчиком.
— Я присмотрю за ним, — вызвалась красноволосая, очевидно та самая «гувернантка», о которой говорил молодой констебль. — Пойдем, Гидеон. Давай займемся математикой.
— Но мне нужно упражняться на скрипке, — сказал мальчик, переводя требовательный взгляд с одного взрослого на другого. — Рафаэль сказал…
— Гидеон, все в порядке. Делай, как говорит Сара Джейн. — Мужчина с потным лицом отошел от матери и присел на корточки перед мальчиком. — Сейчас ты не должен беспокоиться о музыке. Иди с Сарой Джейн, хорошо?
