Виктория Платова - Змеи и лестницы

– Ты уж постарайся, Боря-джан, – снова всхлипнула Рузанна.

– Вот чего ты ревешь? – прикрикнул Додик на жену. – Не на войну кота провожаем! Все будет хорошо.

Упоминание о войне придало новое направление мыслям Рузанны:

– Работа у тебя опасная. Вдруг с тобой что-то случится?

– Да какая же опасная? – Вересень не на шутку перепугался, что дурацкого парня могут отнять. – Опасная у оперов. А у меня, в основном, бумажная. Протоколы, экспертизы, то да се. Не бей лежачего, короче.

– А в командировки ездишь?

– Раз в три года на три дня. Это максимум.

– Если что… Если командировка… Я могу с котом посидеть, – вклинился Додик.

– Тебе лишь бы из дому смыться, сиделец, – осадила мужа Рузанна.

А Вересень вспомнил о том, какое впечатление производит дурацкий парень на людей. И это – совершенно магическое – впечатление настолько сильно, что, если Вересень и впрямь отправится в командировку через год-другой, то очередь из желающих присмотреть за Мандарином растянется до Владивостока.

– Я бы хотел… Немного компенсировать расходы, так сказать. Вы ведь его в питомнике купили… Это, наверное, недешево.

– Совсем дурак? – повторил Додик уже знакомую Вересню фразу. – Мы котами не торгуем. Просто отдаем тому, кого он любит. Это правильно.

– Правильно, – вздохнула Рузанна.

– Правильнее и быть не может, – улыбнулась Ануш.

Через десять минут дурацкий парень вместе с Вереснем уже сидели в машине Додика. Кошачью метрику и ветеринарный паспорт Вересень сунул во внутренний карман пиджака, а на заднее сиденье Рузанна поставила пакет с «приданым» Мандарина: лоток, лежак, уже обжитой кенгурятник и любимая миска с надписью «dinner party».

– Я там консервы положила, – Рузанна вытерла глаза краешком кофты. – Телятина, тунец и курица с ананасом…

– Ладно. Долгие проводы – лишние слезы, – изрек Додик и завел двигатель. – От винта!..

Всю обратную дорогу он поглядывал на дурацкого парня, свернувшегося калачиком на руках Вересня, и через равные промежутки времени выдавал одну и ту же фразу:

– Ты смотри! Молчит!

И лишь на подъезде к «Академической», где Вересень оставил машину, неожиданно спросил:

– Может, ты ему наркоту давал?

– Совсем уже? – Вересень едва не задохнулся от возмущения. – Как только в голову пришло?

– Ну, а чего?

– Ничего.

– Вот и я говорю – надо почитать на досуге о психологии животных.

…Новое местожительство Мандарину понравилось. Во всяком случае, он не проявил никакого неудовольствия, и лишь пару раз вякнул, глядя на раковину с горой немытой посуды.

– Ну, извини, – развел руками Вересень. – С утра не успел. Слишком много дел. Если хочешь – можешь сам вымыть.

Дурацкий парень шутки на оценил и снова издал горлом гортанный звук. Не слишком громкий – предупредительный. И Вересень понял, что посуду мыть придется, не откладывая. Пока он возился на кухне, Мандарин исследовал жилище, а именно – единственную, хотя и довольно просторную, двадцати пятиметровую комнату с двумя окнами. Комната служила Вересню спальней, гостиной и рабочим кабинетом. Здесь стояла парочка вместительных книжных шкафов и монструозного вида стол начала прошлого века – с ножками, стилизованными под львиные лапы. Стол достался Вересню в наследство от предыдущих хозяев, как и некоторые другие детали интерьера. Среди них особо выделялись: конторка (такая хлипкая на вид, что, проходя мимо нее, Вересень задерживал дыхание), журнальный столик made in India c перламутровой Розой ветров на столешнице и старинный граммофон с расколотой трубой. По неизвестным причинам предыдущие хозяева оставили и картину в стиле наив, расписанную яркими анилиновыми красками. Поскольку никаких выходных данных на картине не было, Вересню пришлось самому придумывать ей название. Оно получилось длинным, но точным: «Два колумбийских наркобарона с двумя своими прихихешками играют в домино поздним вечером в сельве под пристальным взглядом петуха и вентилятора». Обычно картина вела себя спокойно, но в белые ночи ее инфернальные персонажи оживали, и их голоса врывались в Вересневский сон с одним и тем же непристойным предложением: хочешь коксу?

Вересень несколько раз порывался выбросить картину, а однажды даже донес ее до помойки, но в последний момент (под пристальным взглядом петуха и вентилятора) передумал.

Однако главным центром притяжения в комнате была стена. Абсолютно белая, украшенная огромной магнитной доской, которую обычно вешают в институтских аудиториях. Доска никогда не пустовала: на ней были развешаны фотографии и вычерчены сложные, понятные лишь Вересню, схемы. Они относились к делам, которые в данный момент вел следователь, и, по их окончанию, он убирал все снимки, тщательно мыл доску и выпивал бокал шампанского в полном одиночестве. Этому ритуалу был уже добрый десяток лет, и Вересень не собирался ничего в нем менять.

Сейчас на доске крупными печатными буквами было написано —

От имени веером расходились стрелки, одна из которых упиралась в фотографию красного BMW-кабриолета (фотографией Вересень разжился у криминалистов). Еще одна указывала на надпись помельче: Отель «Викинг». Нарисованная мелом пуля – Магнум, к.44 – целилась прямо в букву «В», и от пули веселой стайкой отлетали вопросительные знаки. Такими же вопросительными знаками была выложена дорога от Вернера к стилизованному, слегка смахивающему на куриное яйцо, озеру у Канельярве. У озера застыли свидетели Костюкевич и Лосев, выполненные в технике «палка-палка-огуречик». Они попирали ногами время обнаружения тела – «11.49».

Со вчерашнего вечера на доске висели два снимка Кристины Бирман, любезно предоставленные Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, – прижизненный и посмертный, а также записка о Тимбукту. Сам экзотический Тимбукту Вересень расположил вдалеке от общего Лоденбаховского массива, и выглядел он примерно так:

…Вересневские графические экзерсисы произвели неизгладимое впечатление на капитана Литовченко. Он появился в квартире следователя, как и было условлено, в девять вечера – с большим пакетом в руках. Под мышкой он держал что-то бесформенное, что при ближайшем рассмотрении оказалось кошачьим лежаком.

– Быстро нас нашел? – спросил Вересень, пропуская капитана в квартиру.

– С такими опознавательными знаками вообще не парился. Жаль, только одна доска на весь дом. Надо бы еще одну, для симметрии, – с тобой и Мандарином.

– Не смешно.

– А я и не смеюсь.

– Что это ты лежак притащил?

– Ну, как же, – почему-то смутился Литовченко. – Первый раз в доме. Без гостинца не положено.

– Да есть у него уже один такой.

– Теперь будет два.

В это время из комнаты выглянул дурацкий парень, и капитан обрадовался ему, как родному. Придерживая пакет (в котором что-то все время подозрительно звякало), он поставил лежак на пол перед собой, и взору изумленного Вересня открылась подушка со смешными мультяшными котами и рыбками. Мандарин немедленно влез в подарок, принесенный Литовченко; повертелся, устраиваясь поудобнее, а затем неожиданно перевернулся на спину, выставив на всеобщее обозрение голое розовое пузо.

– Смотри, ему понравилось! – разулыбался Литовченко. – Носи на здоровье, малыш! И не забывай про дядю Витю.

– Ты разве дашь забыть? – проворчал Вересень. Впрочем, совершенно беззлобно.

В принесенном Литовченко пакете оказалась бутылка водки, упаковка баночного пива и три огромных вяленых леща. Все это было расставлено на индийской Розе ветров, после чего Вересень отправился на кухню, сооружать нехитрую закуску. Когда он вернулся, то застал Литовченко стоящим перед доской; тот задумчиво почесывал переносицу зажатым в руке лещом и не сводил взгляда с фотографий Кристины Бирман.

– Лихо, – сказал капитан.

– Наглядно, – ответил Вересень, на ходу пресекая попытки дурацкого парня стянуть со столика две оставшихся рыбины.

– Давно практикуешь такую писанину?

– Это не писанина. Это взгляд на существо дела. Упорядочивает мысли и не дает потеряться деталям.

– Ну-ну. А Тимбукту здесь каким боком?

– Упоминалось в записке, которая была адресована покойному.

– Что за цыпочка? – подойдя к доске поближе, Литовченко щелкнул пальцами по снимку.

– Кристина Бирман. Она же – автор записки.

– Скромной труженицей ее не назовешь.

– Разве что скромной труженицей алькова.

– Так я и подумал, – капитан ухватился за кончик фотографии с мертвым телом Крис, распростертым на земле. – Тоже она?

– Увы. Могла быть ценным свидетелем, но теперь ничего никому не расскажет.

– Еще одно убийство на нашу голову?

– Несчастный случай. Сорвалась с подоконника в собственной квартире через несколько дней после исчезновения Лоденбаха.