Фридрих Незнанский - Хочу увидеть океан
У дяди Васи забилось сердце, внутри полыхнуло жаром, руки затряслись, и он тихонечко завыл: «Заразы, чтоб вас паралич разбил. Какие мысли в голову нагнали!» Дядю Васю природа одарила лютой злобой, но ведь не бандитом он был и не убийцей. И то, что воспаленный от зависти мозг породил такие черные мысли, его ужаснуло. Он вскочил, налил себе рюмку водки, потом вторую, заел куском колбасы и, перекрестившись, повалился на продавленный диван. Всю ночь проспал как мертвый, а утром впервые проснулся с головной болью. Сам себя упрекнул: вот до чего жадность доводит. Не хрена чужие деньги считать. Свои считай, старый говнюк. Он полез в то самое укромное местечко — на антресоли, где в коробке с детскими проржавевшими коньками между двойным дном у него лежало целое состояние — три тысячи долларов. Результат его свободного плавания на машине Юрия Васильевича Добряка. Хоть дядя Вася был человеком неглупым, тратить деньги он не умел совсем — фантазии у него не хватало. Страсть к накоплению у него появилась после четвертой женитьбы, когда под покровом ночи он на цыпочках бежал из дома жены, держа в руках одни старые ботинки, чтобы, не дай бог, она не услышала и не догнала. Могла и ботинки отнять. Но сбежал благополучно и так затаился, что уже лет пять как ничего о ней не слышит. И прежние жены были паршивые, совсем никудышные, а эта и вовсе ведьма. Вот если хочешь испортить себе настроение, достаточно вспомнить ее рыльник, и все, остается только плеваться ядом. Теперь на женщин он ни одним глазом, даже если приходится подвезти какую, и то умудряется на нее не смотреть, только руку протягивает, чтобы деньги взять. И на всякие там «спасибо» никогда не отвечает, знает он эти их «спасибо». Сначала ведут себя, как культурные, чтобы бдительность его притупить, а потом как откроют свое хайло, когда деваться ему уже некуда. А он скандалы терпеть не мог, потому и не выдерживал долго со своими женами. Прошел жестокую школу семейной жизни, теперь он тертый калач, его голыми руками не возьмешь. Бабы все его добро растаскали, он даже ни разу до суда не дошел, решил — пусть подавятся. Даже за жилье никогда с ними не судился, хорошо хоть, было куда уйти от последней. Мать-покойница ему однокомнатную квартирку оставила по завещанию. А денежки будет копить, а там придумает, как их с толком потратить. Захочет — в Австралию поедет. На кенгуру покатается, а еще лучше в ее сумке. Небось тепло и уютно там. Он небольшой, свернется калачиком, а кенгуру поскачет, поскачет галопом по прериям, вот красотища! Дядя Вася тихонько заржал, представив себе эту картину, и вдруг его осенило: хорошо бы иметь постоянных клиентов. Почему возникла эта гениальная мысль и как она связана с кенгуру, он сначала и не понял. Только потом дотумкал, что связь как раз и есть — кенгуру живут в Австралии. Там же живут иностранцы, австралийцы. Он краем уха слыхал, как Надька удивленно спросила у Юрия Васильевича что-то о деньгах из Австралии. И тот ей ответил, что скоро приедет какой-то австралиец. А кто его будет встречать? Конечно, дядя Вася. И отвозить его будет он же. Если бы он не был на зарплате у Юрия Васильевича, то дважды слупил бы с этого австралийца бабки себе в карман. И таких немало — кто приезжает, потом уезжает, а бывает, шляются туда-сюда до опупения. Вот бы таких клиентов найти!
Он тут же вспомнил своего дворового приятеля Петровича. Тот на своем стареньком «жигуленке» не сильно надрывался, заведя постоянную клиентуру. Как-то хвастался своему приятелю, что у него есть парочка индусов, которых он постоянно возит за товаром, а потом на рынок. Завел он себе еще спортсмена, который на тренировки ездит только на машине Петровича, потому что нервы свои бережет. У него есть своя машина, но он, когда за руль садится, не может справиться со своим адреналином, тот его распирает, и хочется всех посшибать к черту. Петрович еще рассказывал про одну научную тетку, которая на дачу только на такси ездит, хотя дорога туда рублей шестьсот стоит. А Петрович не жадный, он с нее берет семьсот за оба конца. Иногда и по Москве ее возит. Надо бы у него спросить, нет ли у него лишних клиентов, пускай поделится. Вспомнил, что как-то уже говорил с Петровичем на эту тему. А тот, хоть и друг-приятель, смерил его жалостливым взглядом и говорит:
— Ой, Васек, не помощник я тебе. Я вообще удивляюсь, как к тебе люди садятся. У тебя же морда форменного разбойника с большой дороги. Ты бы хоть в порядок ее привел.
— А чем тебе моя морда не нравится?
— Уж больно мрачная. Ты корефан ничего, но ведь никто этого не знает. Больно лютый вид у тебя. И приодеться не мешало бы. Кафтан хотя бы смени. Он у тебя вообще уже цвета неопределенного.
— Какой, на фиг, кафтан? — возмутился дядя Вася. — Это у меня кожан, мне его еще отец подарил, когда я школу закончил. Ни у кого на всей улице такого не было.
— А сколько лет прошло с той поры, не помнишь? — поддел его Петрович.
— Ну лет тридцать… А что? Хорошей коже сносу нет, это же настоящая, командирская!
Наверное, прав Петрович. Нрав у него веселый, рожа улыбчивая, куртка на нем справная, спортивная, с надписью какой-то заграничной, вот и липнет к нему клиент. Придется дяде Васе менять свой имидж. Он тут же загордился невесть откуда выскочившим словечком — небось от Юрия Васильевича слышал. Он много таких слов нахватался, иногда даже не понимая их значения, а только догадываясь. Перво-наперво купит себе курточку приличную, чтобы клиенту нравилось. А пока суд да дело, дядя Вася подошел к зеркалу и попытался улыбнуться, чтобы как у Петровича получалось. «Хрена с два», — вздохнул он тяжело. Не давалось ему веселье. Вот бабы сволочи, своими истериками да скандалами совсем отучили его улыбаться, и он разразился проклятиями в адрес всех бывших жен. Но учиться улыбаться все равно придется, раз уж без этого нельзя завести постоянную клиентуру.
Юрочка сегодня вернулся с работы раньше обычного, и Ольга Александровна радостно обняла его в прихожей.
— Голубчик ты мой, как я рада, что ты сегодня побудешь со мной. Или тебе вечером опять уходить?
— Нет, мамуля, я сегодня намерен отдохнуть. Сколько можно пахать? Всех денег не заработаешь, правильно я говорю?
— Конечно, сынок, отдыхать тоже надо. Вот мы вчера с Еленой Львовной так время приятно провели. Почаевничали с твоими пирожными, до чего же они вкусные! Елена Львовна мне все твердила, что ты у меня кусок золота, а не сын.
Юра мыл руки, а мать, стоя за его спиной, рассказывала последние новости. Он вполуха слушал, но, чтобы не обидеть ее, изредка вставлял какие-нибудь реплики.
— Ну а как ее дети? Ее сын ведь актер, насколько я помню?
— Бывший актер, — с горечью подчеркнула слово «бывший» мать. — Он уже с полгода как на Алтай подался и всю свою семью перевез. У него и жена киношница — кинорежиссер.
— Фильм поехали снимать?
— Да какой там фильм, — досадливо отмахнулась мать, — в лесничество устроились. Он теперь егерь, а жена коз доит. Хозяйство завели.
— Что это они надумали? — удивился Юра, вытирая мягким полотенцем ухоженные руки и смазывая их кремом.
— Да киностудия их совсем уже на ладан дышала. Последнюю роль ему год назад дали. Бандеровца, представляешь? По сценарию он должен был ввалиться в хату председателя колхоза и всю его семью зарубить топором.
— Ну и как, зарубил? — Юре разговор стал интересен. Он пошел за матерью в кухню и, пока она накрывала стол, уселся на стул с высокой резной спинкой.
— Зарубил, но с тех пор бороду сбривать не стал, ходил страхолюдиной, только пугал народ. Борода от самых глаз, всю грудь закрывает.
— Может, он старообрядец?
— Ой, Юрик, сдается мне, он слегка умом повредился. Денег-то нет, ни ему, ни жене давно никто не платил. Мать помогала сколько могла. Она же на пенсии, так работать пошла в чужую семью, школьника провожает, встречает, в шахматный кружок водит, в бассейн. Повезло, что родители у мальчика не бедные, платят прилично, да и кормят ее к тому же. Ну Витя с Наташей помыкались, списались с каким-то другом, тот уже давно на Алтае обосновался, и к нему подались.
— Да, бывает, ну это еще не худший вариант. Люди нашли свое место в жизни. А как дочка Елены Львовны?
— Да тоже не слава богу. В школе историю преподает. Платят гроши, а у нее детишек двое. Муж в жизни разочаровался, сидит в прихожей, картины рисует. Нарисует — и на стенку приколотит. Весь дом в живописи.
— Красота, — восхитился Юра, — домашняя картинная галерея…
— Так если бы он их продавал, хоть какие-то деньги в семью приносил. А он не хочет, говорит — национальное достояние. Разбазаривать нельзя, люди еще спасибо скажут, что сохранил для потомства.
— Тоже сумасшедший, — сделал вывод Юра. И когда закончил ужинать и салфеткой промокнул губы, неожиданно спросил у матери: — А сколько лет этой дочери? Кстати, как ее зовут?
— Да не девочка уже, лет двадцать восемь. Ириной ее зовут. И детишек не побоялась в наше тяжелое время нарожать, — вздохнула Ольга Александровна, будто ей тоже приходилось тетешкаться с ребятней, не зная, чем покормить их завтра.
