Дарья Дезомбре - Призрак Небесного Иерусалима
– Боюсь, что я пока не понял, что вы имеете в виду, – осторожно встрял Иннокентий.
– Не понял? Ну да, ну да. Не записали в первый раз, не посчитали существенным. Или алиби мое проверили, а оно у меня – повезло в кой-то веки! – железобетонное. Мы с Солянко шли в одной упряжке – две надёжы спорткомитета, лидеры российской сборной. Мол, если не Солянко, то Снегуров точно медальку отхватит и честь своей страны защитит. Нас даже так и называли – «отряд С.С.», по первым буквам фамилии. Ну, мы, конечно, готовились, как бешеные. Как же, пока молодые еще, на пике формы, когда еще выигрывать? С Солянкой мы тогда только изредка перекидывались парой слов – не потому, что он прямо так мне с самого начала не понравился, а просто некогда было. И тут, понимаешь, слушок прошел. Мол, Снегуров-то сидит на ЕРО.
– Как, простите?
– Эритропоэтине. Препарат такой, повышает выносливость, увеличивает количество кислорода в крови, или что-то вроде этого. Суть в том, что может увеличить результат на пятнадцать процентов.
– То есть допинг.
– Уууу! Серый волк допинг! – Снегуров скорчил страшную рожу.
Иннокентий невольно порадовался, что Маши нет с ним рядом. Рожа получилась и правда жутковатая.
– Как вы меня все достали! И знаешь чем? Вот этим – слово забыл – во, лицемерием. Наши чинуши в комитетах с постными мордами: не допустим допинга до наших добрых молодцев! Искореним, понимашь, заразу! Да все принимают, слышишь? Все. Соревнования проходят уже между допингованными спортсменами. Фуросемид, ЕРО, гормоны роста мышечной массы… О тестах все умудряются узнать заранее, или пробирки с результатами пропадают, или вон переливают перед соревнованием твою же кровь, но забранную несколько дней тому назад. И тут уж допинг никакой тест не выявит. Это я к чему? Каждый спортсмен, как каждый подросток, хоть раз, да пробовал, понимаешь? Причем Всемирная федерация пловцов вообще считается особо жесткой. Но и наши чинуши… С одной стороны, очень хочется выигрывать, с другой стороны – мировая общественность, перед ней нельзя уж совсем облажаться, надо показать, что и мы, и мы как большие, боремся с допингом. А еще, с третьей – решалась судьба Олимпиады в Сочи, и президент сказал, что ежели наши опозорятся с допингом, то… И в этот момент у меня находят – в шкафчике раздевалки, заметь, – пакетик. Параллельно о пакетике узнает одна спортивная газетенка и разражается статьей. Тут уж закрыть глаза было никак невозможно, и потому решили сделать не просто скандал, а скандал «показательный». А у нас тут, как в 37-м: презумпция виновности – покуда не доказал, что не верблюд, ты – верблюд, и никаких. Отстранили от соревнований на два года. Кроме двухлетней дисквалификации – пропустил Олимпиаду. Пока адвокат доказал, что пакетик был не мой, я пролетел, понимаешь, мимо своей золотой или серебряной медали.
– А пакетик-то и правда был не ваш? – поинтересовался спокойно Иннокентий.
Снегуров мрачно усмехнулся:
– А мне врать уже незачем. Тут мы и подходим к самому интересному. Пакетик-то был не мой. И я знаю одного человека, которому было выгодно и оболгать меня перед Комитетом, и в газетенку утку пустить, и пакетик подложить – без проблем. Я его знаю, и ты его знаешь, потому что про него и пришел спрашивать. Только, видишь ли, до Олимпиады Сашок не дожил. Убийство, конечно, с допингом не связано, но ты хотел о человеческих качествах – так вот, по-моему, вполне характеризующий парня эпизод.
Снегуров встал, и Иннокентий поднялся вместе с ним. Они пожали друг другу руки.
– Не олимпийцы мы, – мотнул головой неудавшийся чемпион. – А гладиаторы, в поту и в крови добывающие себе право на то, чтобы выжить.
И Кентий понял, что несколько книжек Снегуров явно успел прочитать.
– Кто тогда выиграл? – спросил он, когда широкая спина уже полностью заполнила проем двери.
– Китаец. Син Мун Ли. – Снегуров обернулся и по-волчьи осклабился. – А через пару лет его тренера поймали с чемоданчиком гормона роста на чемпионате мира в Австралии.
Берсеневская набережная
2. Маша
Маша ждала лучшую подругу Юлии Томилиной рядом с подъездом. Подруга запаздывала. Наконец дверь приоткрылась и из темного зева появилась розовая коляска. Маша бросилась к дверям и попридержала ее, пока Татьяна Шурупова, морщась, проталкивала двухместное ландо сквозь узкую створку. По миловидному лицу катились капельки пота.
– Спасибо, – задыхаясь, сказала она, вырвавшись наконец на улицу. – Уф! – Таня вытерла невысокий выпуклый лоб и смущенно улыбнулась Маше: – Вы не против, если мы будем разговаривать в парке? Близнецы только что заснули, у нас куча времени, но их надо возить – иначе проснутся и взревут.
Маша улыбнулась:
– Девочки?
– Нет… Мальчишки. – Таня опять сконфузилась: – Это вы потому решили, что коляска розовая, да? А она нам от друзей досталась. Знаете, когда денег у самих нет, выбирать не приходится.
Они с Машей перешли дорогу, подъезжая с розовой коляской к Екатерининскому парку. Маша пригляделась к Тане – хвостик с аптекарской резинкой, круги под глазами.
– Ночью не спят еще?
– Да какое спать! То один, то другой, господи! «Скушали» меня всю совсем! Времени даже на поесть не хватает. Бабушек-дедушек у нас нет – умерли уже с обеих сторон. А государство считает, что дотации – это то, что подвигнет нас рожать.
– А что подвигнет нас рожать? – внезапно спросила Маша, которую эти вопросы обычно вовсе не волновали.
– Рожать? – Таня усмехнулась: – Рожать нас подвигнут нормальные мужики. У которых голова на месте.
– Так их еще вырастить надо, – улыбнулась Маша, кивнув на розовую коляску с двумя кульками мужеского полу.
– Я-то выращу, – недобро прищурилась Таня. – А толку? Вы телевизор смотрите? У нас же пропаганда полигамии. Это наши чиновные мужи считают, что ежели на каждого мужика будет по три бабы, то они и рожать начнут как сумасшедшие. Ан нет! Нервы мотать, это да. А рожать хочется в обществе, где с каждой радиоточки тебе говорят: плохо ходить на сторону, хреновый ты мужик и отец хреновый, если жене изменяешь.
– И перестанут ходить?
– Да не перестанут! – устало сказала Таня. – Но будут ходить меньше. В масштабах страны такая здоровая политика даст тысячи счастливых женщин, которые будут рожать. Вы не смотрите на меня сейчас – я же пять лет в консалтинге рекламном отпахала. Поверьте мне: если бы с экранов телевизоров и в кино, в аналитических статьях в Интернете любая оценка была пропитана защитой семьи, ее сохранением во что бы то ни стало, ее высшей ценностью, то уже через год-два были бы видны результаты. Что уж говорить про пять или десять лет! Русский мужик ленив, и половина из них заводит любовниц ведь только престижа ради. Да по непривычке отказывать себе в чем бы то ни было. Еще бы – женское тело доступно и дешево. Никто не осудит, ежели ты удовлетворил физическую потребность. Общество прогнило – все пишут про олигарха, который бросил свою жену ради молоденькой девочки. Так о чем пишет пресса? Да о том, какие рестораны, яхты и самолеты он дарит любимой. И ни одна журналистская сволочь не напишет, что он бросил женщину, сделав ей пять – задумайтесь только: пять! – детей. Ну да, он оставит им денег. Но детям ведь не только деньги нужны…
Таня вдруг замолчала, потом добавила устало:
– Простите, что я на вас это вываливаю. Вы молодая, у вас, наверное, и детей-то еще нет. Вам не интересно. Просто у нас самые незащищенные – это старики, дети и матери этих детей, беспросветно сидящие с ними дома. Мне вот, например, уже наплевать на то, где торчит муж до десяти-одиннадцати вечера каждый день. Я просто хочу, чтобы он меня хоть раз в неделю сменил, понимаете? Я уже до парикмахерской напротив добежать не могу три месяца – а мне подстричься максимум минут сорок. И этих сорока минут у меня нет. – Таня вздохнула, невесело улыбнулась: – Давайте лучше поговорим о Юльке. Хотя это тоже грустная тема. И знаете, она как-то связана с тем, что я вам только что сказала. Вы хотели понять, что она за человек. Так вот – совершенно обычный. Мы вместе работали. Мне нужен был карьерный рост – я рано вышла замуж, а Юлька сосредоточилась на поисках суженого и ходила в ассистентках. Поиски суженого – дело хлопотное и часто приводящее к разочарованиям. Это я к тому, что Юлька у меня, бывало, даже ночевала – приходила с бутылкой мартини поплакаться, а в полночь в пьяном виде отпустить домой я ее уже не могла – укладывала, к вящему недовольству супруга, «на диванчике в коридорчике». Были и периоды депрессии, когда она становилась совсем вялая, у нее постоянно что-то болело, она забегала ко мне в кабинет просто похныкать, как ребенок. Я даже уговорила ее однажды попринимать лекарство – легкий такой антидепрессант, под оптимистичным названием «Негрустин». – Таня снова грустно улыбнулась: – Она его еще обзывала по-разному: то «Пофигином», то «Нахренином». Так что с чувством юмора у нее все было в порядке. А был ли от лекарства толк – не знаю.
