Место встречи изменить нельзя. Гонки по вертикали - Аркадий Александрович Вайнер
– Видите ли, выморочное имущество подлежит обращению в госдоходы. Но в таких случаях у нас масса хлопот. Имущество по большей части хлам, рухлядь всякая, никому оно не нужно. Поэтому мы отбираем наиболее ценное, а остальное разрешаем взять соседям, но и они не льстятся, как правило, на это барахло…
– И всю мебель сожгли?
– Да какая там мебель? – искренне удивилась инспектор горсовета, немолодая близорукая женщина. – Я сама участвовала в составлении описи. Кушетка продавленная, хромой стол, три ломаных стула, шкафчик какой-то нелепый. Ни одного родственника, претендента на это наследство, так и не объявилось, вот и выкинули всё, ограничившись изъятием ценностей.
– Но ведь вы в этом шкафчике нашли четыреста долларов, неужели ни у кого не хватило любопытства тщательнее осмотреть все остальное?
– Да уж чего говорить теперь? Дело прошлое. Ну и, кроме того, ваши товарищи из милиции там были – они, в общем, тщательно смотрели. А я ведь не специалист в этих вопросах…
В том-то и дело. Там были наши товарищи, и поработали они неважно. А она не специалист – обычная немолодая женщина, у которой своих забот хватает, помимо наследства какого-то одинокого старика. У нее тоже праздник на носу – на подоконнике кабинетика были разложены свиные ножки для холодца и пакеты с какими-то продуктами, из-под бумаги вылезали длинные зеленые хвосты молодого лука. И мне тоже захотелось плюнуть на все это к черту и поехать в Москву доставать свиные ножки для праздничного холодца. В конце концов, я тоже люблю закусывать холодцом…
Я полистал тощую серую папочку – «…по факту смерти гр-на Сытникова…».
Так… Протокол осмотра: «…окно закрыто… на столе – остатки пищи в тарелке… бутылка с томатным соком… шкаф небольшой… Тело… на кушетке… признаков насильственной смерти не обнаружено… в морг для патанатомического исследования…» Ясно, дальше. Так, справки, счета, личные документы… Ага, вот медицинское заключение: «…значительные болезненные изменения со стороны сердечно-сосудистой системы… распространенный артериосклероз… Указанные резкие изменения протекали со слабо выраженными симптомами… обусловили смерть гр-на Сытникова… насильственная… исключается…» Ну что ж, я так и думал, царствие небесное, как говорится… А вот и опись имущества.
В описи было тридцать шесть пунктов: брюки диагоналевые б/у, полупальто бобриковое б/у, шляпа соломенная (сильно поношенная), стулья – три, кушетка – одна, вилки – три, сберегательная книжка с вкладом 134 руб. 84 коп., 400 долларов – по однодолларовой купюре, брошь женская бриллиантовая…
Сберкнижка, доллары и брошь – вот и все ценности, оставленные Сытниковым. В деле была справка о том, что доллары и брошь обращены в доход государства и переданы соответственно в местное отделение Госбанка и в отдел хранения ценностей областного финуправления.
– А что с вкладом в сберкассу? – спросил я у инспектора.
Она наморщила лоб, тщательно припоминая, наконец сказала:
– Мне кажется, в книжке была сделана запись с просьбой перевести эти деньги в местную церковь для погребения по православному обычаю…
Несмотря на пасмурный день, на улицах было оживленно. Дворники развешивали на домах флаги, повсюду алели призывы и транспаранты. Какие-то ребята, укрепив на столбе репродуктор, опробовали его, гоняя во всю мощь модный твист или шейк – что-то в этом роде. Эту мелодию я много раз слышал в утренней передаче «Опять двадцать пять», и все-таки она не надоела, и сейчас, слушая, как музыка постепенно стихает в отдалении, я подумал, что она, наверное, и ребятам нравилась, потому что они ставили ее все снова и снова, и мелодия, постепенно угасая, провожала меня до самого дома, где жил одиноко и в одиночестве умер Аристарх Сытников. В его комнату был вселен технолог мясо-молочного завода Куреев – маленького росточка человек с длинной, как дыня, головой и могучим раскатистым басом. Художественные, огромного диапазона модуляции его прекрасного голоса загипнотизировали меня, и я никак не мог влезть в поток его рассказов хоть с каким-то пустяковым вопросом. Он рассказывал мне о перспективах индустриальной обработки мяса, о том, как уместно он получил сейчас комнату, о внедрении НОТ в приготовление колбас по новой технологии, о разводе с женой, оказавшейся неспособной к высокому пониманию счастья, о получении второй премии на республиканском конкурсе рационализаторов, о новой женитьбе на простой, но очень достойной женщине, о предстоящем приглашении работать в Москве и о том, что у него, по существу, будет отмечаться сразу три праздника – свадьба, новоселье и Первомай, и я, конечно, буду дорогим гостем на этом торжестве.
Отчаявшись остановить его, я сидел и покорно слушал, и повествование Куреева представлялось мне весенним речным половодьем, неизменно выбрасывающим меня обратно на берег, как только я пытаюсь окунуться в него. Вот только о Сытникове он ничего не знал…
– …Ведь когда я пришел со смотровым ордером, здесь уже ничего не было. Месяц как его похоронили, – гремел надо мной голос Куреева. – И никто вам ничего толкового не скажет – здесь мало соседи контактуют, из-за того что у каждого, по существу, свой выход и отдельные коммунальные блага индивидуального пользования…
В комнату вошла молодая худенькая женщина, из тех, кто доставляет нам самые большие хлопоты при опознании, – их лица невозможно вспомнить, расставшись пять минут назад.
– Машуня, нежность моя дорогая! – дал оглушительный залп Куреев. – У нас замечательный гость из Москвы! Он, правда,
