Алексей Макеев - Капитан пиратского брига
Дикарь, удививший своих соплеменников, переплюнувший их в зверстве и сделавший это ярко, так, чтоб запомнилось людоедам-сородичам на всю жизнь, имеет очень неплохие шансы стать вождем. Надо только, чтобы зверство было не наигранным, шло от души.
Федор Прасолов людей терпеть не мог, но очень любил животных. Недаром его Panasonic был настроен исключительно на Animal planet. Так что в ловле енотовидной собаки под собственным столом, о коей рассказывал Баранову Геннадий Епифанов, ничего особенно удивительного не было. Чем енотовидная собака хуже черта или японского ниндзя – в нормальном состоянии любого из этих персонажей встретить затруднительно, а Белая Леди тем и характерна, что показывает своим любовникам картинки по принципу "у кого что болит, тот о том и говорит"…
К трем собакам, выводку кошек, голубям, волнистым попугайчикам и здоровущему розовому какаду Борьке Домовой получил в девяносто первом году от тираспольских собратьев по ремеслу экзотический подарок: двух полуторамесячных детенышей африканской пятнистой гиены, кобелька и сучку. Как уж они оказались в руках молдавских "братков" – неизвестно, не иначе те зоопарк сдуру ограбили… Также неизвестно, что за любитель Шекспира в прасоловском окружении посоветовал Домовому назвать щеняток Ромой и Юлей. Известно, что через год эти домашние любимцы вымахали в здоровенных жутких зверюг, а еще через полгода…
В руки Федора попался один из его давних недругов, лидер "мелькомбинатовской" группы Саня-Красавчик, из бывших спортсменов. За компанию с ним перед Домовым предстал его же, прасоловский, бригадир, о котором пошел слушок, что он, дескать, скурвился и около Красавчика трется. После недолгой беседы и тому и другому аккуратно перебили ломом голени и перенесли в подвал прасоловского особняка, отличавшийся прекрасной звукоизоляцией. Растерянные, с мутящимся от боли сознанием бандюки никак не могли взять в толк: зачем по периметру подвала ставят кинософиты и устанавливают в различных точках помещения аж три импортные студийные видеокамеры? Рома с сестренкой Юлей тоже не могли понять: зачем их загоняют из просторного вольера в тесную транспортную клетку? И еды им сегодня не давали, безобразие! Когда сладкую парочку с именами знаменитых любовников запустили в подвал и плотно закрыли его дверь, камеры включились автоматически. Они были запрограммированы на двенадцатичасовую работу: руки-то людям оставили целыми. Правда, гиены управились значительно быстрее. К огорчению хозяина, Юлечка с неделю после этого прихрамывала: кто-то из двоих, не угодивших Домовому, умудрился слегка вывихнуть ей правую переднюю лапу.
Из видеозаписи смонтировали получасовой ролик, сделали несколько копий и разослали по адресам наиболее "видных" и "уважаемых" в Славояре бандюков. Сам Курзяев этот шедевр не видел, но, говорят, все фильмы ужасов могут отдыхать.
– Вот так, Лев Иванович, – закончил майор свой рассказ. – Даже если и не все здесь правда, то само направление приукрашивания очень о многом говорит. Прасолов еще жутко пьет, особенно последние пять лет. Нарколог у него свой, на окладе, и, по слухам, уже дважды Домового из приступов "белочки" вытаскивал. А третий приступ…
– Знаю, – перебил его Гуров, – обычно кончается смертью. А что, гиены знаменитые живы?
– Роман издох год назад, а Юля жива. Седая вся стала, но страшна… Мне мой тихушник рассказывает об этом, а у самого рожа белая и ручонки ходуном ходят. Хорошо, у этих тварей щенков не было.
* * *Четырьмя часами раньше герой курзяевского рассказа просыпался в спальне своего особняка на Загородной. Уже пятый день нанятый Прасоловым за громадные деньги личный нарколог осторожно, по капельке, ступеньками снижая дозы, вытаскивал Домового из жуткого месячного запоя. Опытные люди знают: выход из такого состояния – дело трудное и опасное, именно тут подстерегает неопытного жгучий поцелуй Белой Леди. Федор Прасолов был близок к своему знаменитому скоростному штопору и в любой момент мог сорваться.
Ему казалось, что он проспал совсем немного, но, когда с трудом разлепил набрякшие веки и поглядел на часы, стрелки показывали начало десятого утра. Он приподнялся с изжеванной, несвежей простыни. Резко шатнуло. Постепенно оглушительное буханье в голове превратилось в тупую боль. Сильно болело горло. Как в детстве, когда ему вырезали гланды.
Он вспомнил, как после операции мать принесла ему в больничную палату громадный, облитый шоколадом торт-мороженое – тогда, в пятьдесят восьмом году, лакомство совершенно немыслимое. Чтобы было не так страшно перед операцией, когда надо оставаться одному, без матери, среди незнакомых людей в большой палате, врачи говорили ему, что после операции он будет есть одно мороженое, до отвала, а мать с повлажневшими глазами мелко-мелко кивала. И не обманула, достала где-то, купила на последние деньги – они бедно жили тогда. Мама, мамочка! Где ты сейчас? Услышь оттуда, как плохо твоему Феденьке, помоги ему!
Прасолов понимал, что его распадающееся сознание хватается за любую соломинку, лишь бы отогнать картинку того, что единственно может спасти его от этой адовой муки, – как он наливает себе стаканчик холодного шведского "Абсолюта" и… Спасти? Но Колька-эскулап ясно сказал ему: еще хоть сто граммов, и новый срыв. И добавил, гнида, что не отвечает за последствия. Как денежки дважды в месяц получать, так он за все отвечает! Федор яростно сплюнул под ноги. Попытался сплюнуть. Не было у него во рту слюны.
Прасолов не дошел до ванной, свернул в туалет, трясущейся рукой еле-еле попав по язычку выключателя. Желудок сжался, расслабился, затем скрутился в судороге и опять расслабился. Пить было нельзя, конечно же, нельзя. Но не выпить он не мог, это свыше его сил. Пусть маленький стаканчик эвкалиптовой настойки. Это ведь лекарство, пропади пропадом все врачи на свете!
Ему казалось, что до кухни он добирался целый час. Форточка была широко распахнута, из нее дуло сырым, холодным и упоительно свежим ветром. Шуганув со стола ярко-рыжего умывающегося Фраера, своего любимца, единственного из шести котов, которому позволялось входить на кухню, Федор достал из настенного шкафчика заветный графин с настойкой. Он ненавидел и презирал людей, давно жил один и не нуждался в собутыльнике. Ему и с Фраером хорошо! Будь здоров, кот! Хочешь, построю для тебя и твоих котят специальный дом, накуплю живых мышей, а "шестерку" – Лешку-Мордву – заставлю дверь сторожить, чтоб они не разбежались. А ты будешь их ловить, убивать и жрать. Нет, жрать не станешь. Ты вон гладкий какой. Только убивать, ме-едленно, играючи, со вкусом. Кошки умеют убивать. Я тоже. За это кошек и люблю. А бабу мерзкую, которая убираться приходит каждый день, не пущу. От нее воняет. От всех людей воняет, только звери, если пахнут, то приятно. Свежей кровью.
Через час с небольшим Федор с недоумением смотрел на кота, не в силах понять, откуда доносится этот сиплый, отрывистый смех, весьма схожий с собачьим лаем. Он повернулся и звучно, со смаком, рыгнул прямо в кошачью мордочку. Ага! Фраер настороженно прижал уши, но смеяться перестал. Настойка кончилась, а бутылка "Абсолюта" спрятана в спальне. Он не пойдет туда! Ему страшно. Как тогда, как в детстве, перед операцией. Мама, где ты? Где твой торт, он же был такой большой, я не мог съесть его сразу! Кто его украл, кто?!
И в этот миг в кухню, повиливая по-бабьи широкими бедрами, вывалив лиловый язык и глядя ему в лицо глазами без зрачков, вошла енотовидная собака…
* * *Визит в клинику мало что дал – парень лежал под системой, хотя глаза его были открыты, в них явственно плавал болотный огонек безумия. Туго перебинтованная голова, меловой бледности лицо… Он был абсолютно неконтактен, но медики утверждали, что сотрясение мозга здесь ни при чем, а все дело в той отраве, которая до сих пор плавала в его крови. Однако кое-чего Гуров добился: он узнал, что к завтрашнему утру пациента выведут из токсического шока, с ним можно будет говорить. Предупредив главного врача о том, что завтра же он наведается вновь, Лев откланялся, предстоял еще визит к Честаховскому. Курзяев как ребенок обрадовался предложению Льва помочь ему в этом темном деле с "команчем" – еще бы, у него и так завал, а тут первую беседу проведет такой ас!
Ах, как клял себя Лев потом за этот визит, а главное за то, что не предупредил он строго-настрого: нужна охрана этого больного. Но от ошибок не застрахован никто…
Глава 12
Если бы кто-то попробовал нанести на карту Славояра маршрут Льва Гурова в эту пятницу, то получился бы почти правильный квадрат, по одной из сторон которого – улице с поэтическим названием Кленовая – Лев возвращался сейчас под гостеприимный бутягинский кров.
Сырой и холодный туман, который весь день играл с городом, как сытая кошка с мышью – то отпуская призрачные лапы, то накрывая ими сумрачные улицы, дома с плачущими водосточными трубами, облетевшие деревья, – решил наконец приняться за дело всерьез.
