Фридрих Незнанский - Уйти от себя…
А Пашка пошел в парикмахерскую и попросил Катьку постричь его наголо. Словно хотел изменить не только жизнь, привыкая жить без Лиды и ее неутоленной страсти, но и внешность. Еще через неделю поставил родителей перед фактом: едет в Тихорецк. Хочет найти там работу, не все же в деревенской глуши свою молодость растрачивать… Пора выходить на широкие просторы.
Шло время. Павел перебрался в Ворыпаевку, приезжал домой нечасто. Всегда при деньгах, с подарками для родителей. Говорил, что нашел хлебное место на железнодорожной станции. Родители радовались солидному виду сына, соседи завидовали. Их сынки, которыми в свое время верховодил Пашка, выросли, но особых успехов в жизни не добились. Только Антон Верхозин выбился в люди — занимал руководящую должность в Ворыпаевке и приезжал в станицу навестить родителей на служебной машине. С Пашкой здоровался за руку, о чем-то они говорили солидно, как зрелые мужчины. Обоим было уже по двадцать четыре года. Жизнь менялась, у Павла появилась своя машина — предмет гордости родителей. Приезжая домой, постоянно вел переговоры по мобильному телефону, удивляя родителей и соседей.
— Наш Пашка — как министр столичный, — с гордостью говорила мать. — Даже на отдыхе без него обойтись не могут.
А он иногда, приезжая на три дня, срывался после очередных телефонных переговоров уже на следующий. Мог месяц не давать о себе знать, а потом гостить у родителей неделю подряд, что они почитали за счастье.
С девушками у него не складывалось. Начал гулять с бедовой Настей, дочерью механика Григория Васильевича, но очень скоро она стала бегать от него, как от чумы. С ней что-то творилось. И как родители не добивались, ничего не объясняла. Лицом почернела, смотрела затравленным взглядом, на улицу почти не выходила. Сказалась больной и стала приходить в себя, только когда Пашка уехал в город. Настины родители эти два события никак не связали. Только мать переживала, что кто-то сглазил ее живую, веселую Настю.
Как-то Пашкин отец поехал в Ворыпаевку на рынок и, пока продавал свинью, наслушался всяких страстей про банду Кудри, которая каждый месяц обирает торговцев и творит прочие непотребные дела.
— А шо ж на них — управы нет? — удивился старый Опанасенко. — Милиция куда смотрит?
— Ему в руки, — съехидничал сосед по торговому месту. — У них рука руку моет. Хорошо, шо сегодня эти бандиты не заявились. А то пришлось бы деньги отдавать.
— А хоть как он выглядит — этот Кудря? Шоб хоть знать, кого опасаться, если появится.
— Здоровый, лысый, глаза лютые. И все его бандиты при оружии. У кого нож, кто с наганом ходит. Один руки в карманах все время держит, его охранник будто. Говорят, у него в каждом кармане по нагану.
Опанасенко решил от греха подальше больше в Ворыпаевку не ездить. Знал свою горячую натуру. Представил, что бандиты начнут деньги требовать, а он полезет в драку — свое добро отстаивать. А силы у него далеко не те, что прежде.
Когда приехал на своей белой «девятке» Пашка, отец спросил:
— Слышь, Пашка, ты чув про таку банду Кудри?
— А шо? — недобро сузил глаза сын.
— Та говорят люди, в Ворыпаевке они совсем осатанели, торгующих людей обирают, какой-то рэкет чи як его там? — придумали…
— Отец, ехай лучше в Тихорецкую. В Ворыпаевке опасно, — буркнул сын.
Отец заглянул в его темные глаза, скользнул взглядом по стриженной наголо голове, и холодок заполз в его сердце. Он непроизвольно прижал руку к левой груди.
— Ты шо, батя? Тебе плохо? — подхватил его Павел под руку.
— Та шось не то… Отпусти меня, сам дойду.
Отец слег, на все вопросы отвечал односложно:
— Ничего, отлежусь трохи. Старый стал…
А сам сопоставлял все факты и думал, думал, ужасаясь своим мыслям. Жене не сказал ничего о своих подозрениях. Ни одна живая душа не знала, что творится на душе у старого Опанасенка, но все видели, что он сдавал прямо на глазах. Даже ноги стали плохо ходить.
Пашка присматривался к отцу, догадываясь, что тот что-то заподозрил, и ждал, когда отец заговорит. Но тот помалкивал. «Мало ли что на уме у старого человека?» — успокаивал себя Павел. Но никаких угрызений совести у него не возникало. И все больше чувствовал себя хозяином в своем доме, как и в соседнем городе Ворыпаевке.
Про Лиду он больше никогда не слышал и поверил, что действительно уехала она далеко-далеко, куда ни докричаться, ни рукой дотянуться. Пропала без вести его единственная страсть. А может, и любовь… Никто его так не понимал, как Лида. И одна она его не боялась.
10
Во дворе прямо под окнами кабинета старшего уполномоченного Топоркова уже минут пять скандалили женские голоса, которые перекрывал голос сержанта Королева.
— Сказано — проходите, нечего тут базарить! — наконец рявкнул он, и голоса затихли. Зато в коридоре послышался топот множества ног, и сварливые женские голоса нарушили тишину районного отделения милиции города Тихорецка.
Топорков Тимофей Иванович выглянул из кабинета.
— Что у вас тут творится?
Он окинул суровым взглядом толпу цыганок, и те при виде начальника заголосили еще громче. Понять что-то было совершенно невозможно. Все кричали разом, кто во что горазд. Кудрявые дети верещали, при этом глаза их весело блестели, девчонки порывались танцевать, но матери одергивали их. Прямо цирковое представление.
— Молчать! — рявкнул дежурный Акулов, который наблюдал этот бедлам через стекло своего поста. Цыганки на секунду замолчали. Этим воспользовался сержант Королев и доложил:
— Тимофей Иванович, вот привел нарушителей паспортного режима. Живут всем кагалом в двухкомнатной квартире на улице Жданова без прописки.
— Веди их в «обезьянник», а потом зайдешь ко мне, — распорядился Тимофей Иванович и сердито захлопнул дверь.
В коридоре опять послышались возмущенные крики цыганок, кто-то из них взвизгнул, на голову несчастного Королева обрушился поток проклятий. Вмешались зычные голоса дежурного Акулова и опера Коломийца. Подкрепление пришло вовремя. Наконец возня в коридоре прекратилась, голоса затихли.
Тимофей Иванович отложил ручку, когда в кабинет зашел сержант.
— Королев, на хрена ты их сюда притащил? Тебе что, делать нечего? — напустился на него старший уполномоченный.
— Да, Тимофей Иванович, совсем уже сладу нет с ними.
— Ты что, впервые узнал, что они без прописки? У нас дел по горло, будем еще гадалками заниматься?
— Так совсем обнаглели, — взмолился Королев. — Только что на вокзале девчонку заманили, обчистили, обматерили… Сколько можно терпеть? Пускай посидят в «обезьяннике». Хорошо бы их еще и голодом поморить.
— Девчонка где? Если тебе нечем заняться, давай веди, пусть пишет заявление. Потом этих цыганок потрясем, дело сразу и закроем.
— А девчонка уехала…
— Вот те на! Они что, все вернули ей?
— Нет, конечно. Они ее до истерики довели, она уже рыдмя рыдала. Пока я подошел, она вдруг как рванет и на автобус села. Уехала. Я с ними со всеми пытался разобраться, так они же орут как резаные. Хорошо, что народ набежал. Всем же интересно, люди у нас любопытные. Рассказали, что видели, как цыганки ей гадали и она им деньги отдала. Потом назад стала просить, очухалась, видать, а они ее все матом. Вот она и не выдержала позора. Девчонка не из наших, приезжая, похоже — студентка. Психика слабая… Они ее как пить дать загипнотизировали.
— Ты мне брось про психику заливать. Дура эта твоя студентка. Нашла с кем разговоры разговаривать. Что ей так надо было у них узнать, что она деньги им отдала? Сама виновата. А теперь что у нас получается? Девчонку обчистили, она уехала. Свидетели разошлись, показания давать некому. А ты мне этих цыган навел. А дальше что?
— Так причину для задержания я нашел, они же без прописки у нас ошиваются! Давайте их подержим в «обезьяннике», сколько сможем. Я лично их бы всех на поселение за колючую проволоку. Шоб наш народ не дурили.
— Давай тогда веди понятых. Оформляй протокол, что цыгане нарушают паспортный режим и в двадцать четыре часа должны покинуть наши края. Только куда им подаваться? У них же и паспортов нету. За колючую проволоку не удастся. Нету у нас тут такого места. А где их историческая родина — они тебе не сказали?
— Сказали, — понурился Королев. — Только я вам повторить не могу. Слово матерное.
— То-то же! Так что и не води их по такой мелочи. Вот если убийство совершат, крупную кражу — дело другое… Ну ладно, привел так привел. Пусть посидят. Хотя им это как с гуся вода. Но благодарности от меня не жди. Операцию по задержанию мошенников ты провел бездарно. Упустил и жертву и свидетелей.
— А если мы их сейчас потрясем? — не терял надежды на законное решение проблемы сержант.
— Тряси… — согласился Топорков. — А они тебе скажут, что это их деньги. На них же не написано, что они ворованные. А если произведешь изъятие, они же на тебя и заявление накатают, жалобу. Нам это надо?
