Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает
– Вот так так, – на лице мужчины плавала ошеломленная улыбка. Нефедов равнодушно изучал незнакомца. – Я тебя через окно увидел! И ринулся сразу.
– Вы, товарищ, обознались. Я никак не Алексей, – сказал Зайцев, пока улыбка незнакомца съеживалась и гасла. – И вы мне тоже не знакомы. Ну, бывайте.
И снова шагнул на мост.
– Постойте! – привязался клетчатый. – Не сочтите за назойливость. Вы напомнили мне одного человека. Может, вы его родственник?
– Товарищ, – всем телом развернулся Зайцев, теряя терпение, – родственники у всех есть. И кого вы имеете в виду, я не знаю. И по правде говоря, нет у меня времени выяснять.
– Погодите, – схватил его за рукав человек с квитанцией.
Зайцев увидел, как взгляд Нефедова окрасился опасным интересом. Его снова охватило чувство, что он в стеклянной банке.
– Гражданин, – рявкнул Зайцев, – я не прогуливаюсь тут, а по службе нахожусь, и вы меня задерживаете. А если вам побеседовать охота, то я вас провожу в отделение и с вами там побеседую.
Клетчатый стушевался, отступил.
– Извините, товарищ, – пролепетал он. – Я обознался.
Перейдя мост, Зайцев искоса глянул на тот берег. Но человека в пальто уже смыла и замешала в себя толпа Сенной.
– Что за придурок? Где я ему возьму тут родственников? – пробормотал Зайцев, но так, что Нефедов бы слышал. По лицу Нефедова, впрочем, невозможно было этого понять.
– Вы сами не из Питера, товарищ Зайцев? – спросил Нефедов.
– А как же, – энергично ответил Зайцев. – Только родственничек у меня один, детдом его зовут. Не додумался я, видишь, в свое время в цирк поступить. И потому беспризорничал. Если бы государство советское меня с улицы не вырвало, не вскормило, Нефедов, то неизвестно, как бы кончилась моя жизнь молодая. Вернее, известно.
3
Приземистый, с низко надвинутым потолком подъезд, казалось, принадлежал не театру, а какому-нибудь захолустному заводику. Впрочем, подъезд этот был служебным. Он помещался на боковой стороне здания. Длинный тесный коридор без окон уходил вглубь.
Тускло поблескивала вертушка.
Зайцев сунул удостоверение вахтеру.
– Что, Нефедов, ожидаешь увидеть Уланову? – поинтересовался Зайцев, пока вахтер звонил кому-то по внутреннему номеру.
За Нефедова ответил вахтер – голос его дышал надменной строгостью:
– Галина Сергеевна Уланова давно прошла на утренний класс.
Зайцев сделал Нефедову гримасу: понял, мол?
В храме искусств было не до шуток. Удостоверение через маленькое круглое окошко вернулось к Зайцеву вместе с картонным квадратиком пропуска.
– За вами спустятся, – буркнул вахтер.
– Товарищи, вы в костюмерный?
В коридоре стояла полноватая немолодая женщина. Седеющие волосы коротко острижены по моде, из-под синего халата виден край узкой юбки. А на ногах тапочки. Зайцев толкнул вертушку. Нефедов, толкаясь коленями в железные крылья, прошел следом.
– Это вы из милиции? – строго спросила она. В театре, по-видимому, всех остальных считали чужаками и таковых били холодом.
– Зайцев. А это товарищ Нефедов.
– Кукушкина, – выдавила женщина, держа руки в карманах халата. – Идемте, – она не оборачиваясь пошла по коридору, уверенная, что за ней следуют.
– Наделали вы здесь переполоху с вашей цепью, – сказала женщина тоном завуча, распекающего старшеклассников.
– Извините, гражданочка, – осадил ее Зайцев. – Цепь эта не наша, а пропала она из театра. И каким образом это случилось, мы и хотим выяснить.
У Кукушкиной дрогнули ноздри.
– Я совершенно уверена, что случилось недоразумение, – быстро ощетинилась она.
– С этим мы разберемся, – не дал ей продолжить Зайцев.
В костюмерных пахло утюгом и крахмалом. Пушистым ворохом лежали слоистые балетные юбки, сложенные одна на другую. Портниха с полным ртом булавок стояла на коленях перед манекеном в черном камзоле с белой грудью. Низко наклонившись над столом, хрустела ножницами другая – Зайцев видел только худую спину, обтянутую трикотажной кофточкой, и локти; со стола полз скользкий шелк.
Кукушкина щелчком сбила на кончик носа очки. Выдвинула ящичек, плотно набитый карточками. Ногти у нее были длинные, но желтоватые, птичьи. Зайцев с отвращением смотрел, как она этими когтями перебирает карточки.
В дверь просунулось милое, удивительно юное личико.
– Аллочка! – звонко позвала вошедшая. – Я пастораль из «Пиковой» мерить пришла.
– Потише, пожалуйста, здесь работают, – шикнула Кукушкина.
– Пастораль, – неуверенно повторил Нефедов как человек, который пытается запомнить новое иностранное слово.
Кукушкина удостоила его взглядом, каким смотрят на таракана.
– Сцена, – раздельно произнесла она. – Под названием «Искренность пастушки».
Девушка звонко засмеялась и, разворачивая врозь носки, быстро порхнула мимо. Прямая спина, узкие плечи и мускулистые ноги не оставляли сомнений в ее принадлежности к балетной труппе. Портниха за столом отложила ножницы и, перекинув платье через руку, прошла за ней.
Наконец Кукушкина выдернула нужную карточку.
– Вот. «Украшение нагрудное, – прочла Кукушкина. – Мужской костюм. «Иван Сусанин». Бал».
– Когда его в последний раз видели на месте?
Кукушкина пожала плечами:
– Когда последний раз давали «Сусанина»? Надо по афише смотреть. Так не вспомню точно.
– Вы уверены?
– Насчет спектакля? Конечно! Все костюмы и реквизит костюмерши принимают по списку после каждого спектакля.
– А где само украшение хранилось?
– В гардеробе. Где же еще, – процедила мегера.
– У кого есть доступ к гардеробу?
– У меня, – снова раздула она ноздри. – У костюмерш. У артистов.
– То есть кто угодно мог его оттуда позаимствовать, правильно я вас понимаю?
– Неправильно, – вскинулась Кукушкина. – У нас пропускной объект.
Зайцев доброжелательно улыбнулся.
– Что вы, я имел в виду: кто угодно в коллективе театра. Так ведь можно сказать?
– Можно, – поджала губы Кукушкина. – Уж не подозреваете ли вы, что они могли взять это украшение и снести в ломбард? – ядовито поинтересовалась она. – О, поверьте, они прекрасно понимают, что это бутафория.
– Сколько у вас костюмерш и портних?
– Сегодня здесь две: Бочкина и Петрова.
– Товарищ Нефедов, побеседуйте с гражданкой, – Зайцев кивнул на женщину с булавками во рту. Она испуганно смотрела на них, занеся руку с булавкой над камзолом. Осторожно вынула булавки изо рта, поднялась.
– Бочкина, – сказала она.
Они с Нефедовым уселись за стол, на котором лежал разрезанный шелк. Он так и горел в свете ламп. Зайцев вспомнил роскошную рубаху на убитом американце. Постучался в дверь примерочной.
– Можно! – звонко ответил голос балетной девушки.
Зайцев приоткрыл дверь.
Танцовщица стояла перед зеркалом в нежном платье с розами и вся напоминала сливочное пирожное.
У Зайцева застучало сердце: он увидел перед собой что-то, чего еще не понимал сам. А только уже знал, что это очень важно.
– Товарищ, вам кого? – спросила костюмерша, держа натянутый сантиметр вдоль подола.
– Товарищ Петрова? – припомнил он. И тут же забыл ее имя.
Голова его шла кругом, по кругу неслись сливочные розы, словно он сам бежал по спиральному лабиринту, в центре которого было что-то очень важное. Что-то надо было вспомнить. Что?
Костюмерша смотрела на него в зеркало. Она оказалась очень молодой. Ясные глаза под четкими черными бровями, черные вьющиеся волосы сколоты сзади. То ли она испугалась, то ли принадлежала к типу, который называется «английская роза», то ли все дело было в черной бархатной шторе позади нее, но лицо ее казалось ослепительно белым.
Зайцев уставился на шелковую розу. Спираль лабиринта все сужалась. Он был тогда, тем вечером в балете. Верно. Супрематический балет, или как они там это называют. Не важно. «Щелкунчик», да. Танец пастушков. Пастораль из «Пиковой», «Искренность пастушки». «Мой миленький дружок, любезный пастушок», – запело в голове. «Пастушок», – сказал в его голове голос Нефедова. «Пишите, Нефедов, рапорт, и мне на стол».
Нефедов говорил…
– Простите, мне бы побеседовать с вами, – слышал он собственный голос как издалека.
– Я только…
Он почти вспомнил.
– Ничего, Аллочка! Иди к товарищу. Мы закончили! – весело воскликнула танцовщица. И с чрезвычайной быстротой пробежав пальцами по крючкам, стащила с себя платье, сверкнув голым плоским телом.
Зайцев, чуть не рухнув, путаясь ногами в портьере, служившей дверью, ринулся вон из примерочной.
Выскочил.
Он видел Нефедова, беззвучно разевающего рот, в который смотрела костюмерша Бочкина. Видел Кукушкину, видел угли, оранжево тлевшие в черном утюге. Видел все сразу и одновременно не видел и не слышал ничего, потому что только одна деталь теперь была важна.
– Товарищ! Вы что?
Зайцев не отвечал.
Пастушок и пастушка.
