Аркадий Адамов - Круги по воде
Словом, друзья были весьма разными, и не одни они замечали это.
Тот день прошёл в обычных делах и хлопотах. И хоть из головы Виталия не выходил утренний разговор со Степаном Краковичем, он все же закончил составление справки по раскрытой, наконец, краже из аптеки, и Цветков без особых придирок подписал её. Затем были встречи, с нужными людьми, в результате которых Лосев получил интересные сведения о Леньке-Быке, который давно уже был на примете, а с недавнего времени пьянствовал с дружками на неизвестно откуда взявшиеся деньги. Федор Кузьмич внимательно выслушал его доклад. И хотя Виталий говорил, как всегда, горячо и увлечённо, временами даже спорил и не соглашался с начальством, Цветков, бросив на него в какой-то момент быстрый взгляд, тем не менее спросил как бы между прочим:
— Ты что, вроде не в себе?
— Да нет, показалось вам, — поспешно возразил Виталий.
— Ну, галстук тогда поправь, — усмехнулся Цветков.
Виталий, заметно смутившись, сердито и небрежно поправил галстук. Потом, уже машинально, снова проверил его. Этого ещё не хватало! Обычно так подсмеивается над ним только Игорь. А тут Федор Кузьмич себе позволяет.
К вечеру настроение испортилось окончательно. Во-первых, Светлана сообщила, что приехали какие-то любимые родственники из Воронежа и она прийти не сможет.
Во-вторых, исчез Игорь. Его срочно услал куда-то Федор Кузьмич. Игорь успел только перед уходом сунуть Виталию рецепт и попросил получить заказанное лекарство. Конечно, для Димки. Просто ненормальный какой-то отец. Алка все-таки воспитала его на свой лад. Небось парень чихнул один раз, а они уже с ума сходят.
Но и Светлана со своими родственниками, и исчезновение Игоря, и этот рецепт, и ирония Федора Кузьмича — все это накладывалось на главное, на сообщение Краковича, на то непонятное и страшное, что случилось с Женькой Лучининым в далёком, незнакомом Окладинске.
…Когда Виталий, наконец, приехал домой, было уже около девяти, вечера. Из столовой доносились голоса. Виталий сразу заметил Степкин плащ на вешалке — синий аэрофлотский плащ. И кстати, не обнаружил пальто отца. Опять на какой-нибудь конференции. Сколько они вечеров не виделись! Хотя чаще всего где-то пропадает вечером сам Виталий! И не где-то, а со Светкой. Или, конечно, на работе.
Он повесил плащ, машинально поправил перед зеркалом галстук, пригладил волосы и направился в столовую.
Толстый, до синевы выбритый Степан в своём форменном щеголеватом кителе при виде Виталия тяжело поднялся и, улыбаясь, широко раскинул короткие руки.
— Ну-у, сколько лет, чертушка! Сколько лет!..
Мама растроганно наблюдала, как они обнимались. Потом сказала:
— Иди мой руки и садись. Голоден, конечно? — И, обращаясь к Степану, добавила: — Теперь перед сном наестся. Если бы вы знали, как это вредно. Чтобы человек сам своими руками разрушал собственное здоровье. Дикарство какое-то!
— Знаем, Елена Георгиевна. Знаем, — раскатисто подхватил Степан. — Но этому мужику здоровья хватит на двоих.
— Ах, мы всегда так говорим до поры до времени. Да! — спохватилась вдруг Елена Георгиевна. — Знаешь, кто тебе звонил? — она сделала загадочную паузу. — Вера Афанасьевна! Ужасно стыдно, но я её просто не узнала, — и горестно всплеснула руками. — Все насчёт ужасного случая с Женей Лучининым. Мне Стёпа уже рассказал.
— Да, старина, ужасного случая, — хмуро и напористо повторил Степан, снова усаживаясь к столу. — Я тебе сейчас доложу все, что мы узнали. Это так нельзя оставить, черт побери.
— Но сначала иди помой руки, — вмешалась Елена Георгиевна.
Потом Степан рассказывал. Первой обо всем узнала Валя Корсакова: у неё, оказывается, тётка живёт в Окладинске.
Лучинин приехал туда с женой всего год назад из Ленинграда. Ему предложили принять завод. Собственно, это только одно название — завод. Просто большие мастерские. С допотопным оборудованием. Там работает сосед этой тётки. Он ей все и рассказал. Женька то ли что-то проворонил, то ли допустил какие-то злоупотребления или даже хищения. Никто толком ничего не знает, всякие разговоры идут. Но ему грозил суд. Вот он и покончил с собой. Милиция констатировала самоубийство.
Степан говорил отрывисто, глухо, еле сдерживая волнение. Про чай он забыл, и тот стыл в стакане. Степан курил одну сигарету за другой и, каждую минуту прерывая себя, обращался к Виталию с гневным вопросом:
— Ты можешь себе это представить?.. У тебя в голове это умещается?.. Ну, ведь чушь, чушь, верно?
Виталий оглушенно молчал. Он всего этого действительно не мог представить. Чтобы Женька Лучинин что-то похитил? Чтобы его судили? Чтобы, наконец, он покончил с собой?! Нет, это действительно чушь! Этого быть не может!
Он так потом и сказал:
— Этого быть не может!
— Но тогда… Что тогда? — насторожённо спросил Степан. — Ведь в живых-то его нет. Это факт.
— Надо выяснить, как все случилось. По нашим каналам.
— Так ведь именно «ваши каналы» и утверждают, что это самоубийство.
Степан не скрывал насмешки.
— Попросим ещё раз разобраться. Повнимательнее.
— Слушай! — вспылил Степан. — Не притворяйся наивным! Они что, по-твоему, сами себе враги?
— Я не притворяюсь. И наивных у нас нет. В конце концов, поедет кто-нибудь из министерства.
— Ты сам должен поехать! Ты знал Женьку! Это твой долг, черт возьми! Товарищеский, человеческий, гражданский, какой хочешь!
Елена Георгиевна нервно вязала, время от времени с тревогой поглядывая на сына. Внезапно она отложила вязанье, двумя руками поправила пышные белокурые волосы с еле заметкой сединой и строго, как, вероятно, говорила со своими пациентами, сказала:
— Стёпа прав, Витик. Это тебе и папа скажет.
— Меня никто не пошлёт, — буркнул Виталий.
— Пошлёт! — запальчиво возразил Степан и энергично взмахнул рукой. — Мы твоему министру письмо написали, если хочешь знать! Всем бывшим классом! И не мы одни! Из Окладинска, говорят, тоже писали. И откуда-то ещё. Не верят люди! Многие не верят!
— Найдут неопытней, кого послать.
— А мы просим тебя. — Степан вскочил со стула, сопя прошёлся по комнате и остановился перед Виталием. — Пусть пошлют ещё кого-нибудь. Но и ты должен поехать. Обязательно! Именно ты! — он ткнул Виталия в плечо толстым пальцем.
В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Георгиевна поспешно поднялась со своею места.
Друзья, прислушиваясь, на минуту умолкли.
— Вера Афанасьевна, — первым догадался Степан. — Иди, иди…
Виталий со вздохом отодвинулся от стола и направился к двери.
Мать передала ему трубку.
— Слушаю вас, Вера Афанасьевна, — немного смущаясь по давней привычке, сказал Виталий.
— Во-первых, здравствуй, Виталий.
— Здравствуйте…
— Во-вторых, — голос Веры Афанасьевны звучал так же, как и раньше, звонко и строго, словно и не прошло с тех пор больше десяти лет. — Во-вторых, я надеюсь, Кракович тебе все уже рассказал.
— Да, да…
— Так вот. У меня есть письма Лучинина. Последнее — из Окладинска, получила с полгода назад. Я тебе его передам. Не знаю, пригодится ли оно. Сам посмотришь. И, пожалуйста, не торопись с выводами. Это с тобой бывало.
— Бывало, Вера Афанасьевна, — улыбнулся Виталий. — Что бывало, то бывало. Вы даже отметки мне за это снижали.
— Вот именно. Надеюсь, ты этот недостаток преодолел. Завтра зайди в школу, я письмо с собой захвачу. Так ты поедешь?
— Если договорюсь с начальством…
— Пожалуйста, не откладывай.
— Ну что вы, Вера Афанасьевна!
Виталий и сам не мог сказать, когда в нем вдруг появилась эти решимость. Ему казалось, что он с самого начала уже знал, что в Окладинск поедет непременно, и сомнения его, и спор со Степаном к этому не имели ровно никакого отношения — всего лишь некая инерция прежнего состояния, прежних его забот и дел. Ну как же можно не поехать, раз такое случилось, да ещё столько, людей требуют этого! Втайне Виталий был даже польщён таким безоговорочным доверием к нему, уверенностью, что именно он разберётся во всем, как надо.
— Ты хорошо помнишь Лучинина? — вдруг спросила Вера Афанасьевна.
— Ну, ещё бы!
— Все-таки вспомни его как следует. Объективно. Ну да мы с тобой ещё завтра поговорим.
Виталий задумчиво вернулся в столовую, машинально поправив на ходу галстук. Он не заметил насторожённого взгляда, каким встретил его Степан, и тревоги в глазах матери. Они слышали его разговор, они поняли главное: Виталий решил ехать.
— А я тут рассказывал Елене Георгиевне про нашу аллею девятого «Б», — бодро прогудел Степан, пожалуй, даже слишком бодро.
— Я её помню, — рассеянно улыбнулась Елена Георгиевна.
— Это была Женькина идея. И мы вместе ездили выбивать саженцы в питомник. Ох и кипятился он там, — продолжал Степан. — Не давали сначала. А мы письма всякие привезли — от школы, от райкома комсомола, от шефов…
