Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
Отчего так происходит? Оттого, видимо, что все настойчивее заявляет о себе аспект сопротивления общественной системе, плодящей преступников. Чем принципиальнее, честнее и проницательнее детектив, тем недоверчивее к нему «столпы» общества, у которых зачастую рыльце в пушку. Ему сплошь и рядом приходится сражаться на два фронта — и против нарушителей закона, и против тех групп и слоев общества (включая полицию и правосудие), которые подвержены коррупции и так или иначе связаны с преступным миром. Неудивительно, что сил донкихотствующих правдолюбцев–одиночек теперь зачастую оказывается недостаточно, чтобы справиться с завалами зла. Когда честность исключение, а преступление норма, устойчивое социальное равновесие в принципе не может быть достигнуто. Вот почему, сталкиваясь лицом к лицу с действительностью, мастера сыска все чаще пасуют перед ней. Волей–неволей им приходится отказывать себе в удовольствии подтвердить могущество своего интеллекта и покрасоваться перед читателем в финале.
* * *
У швейцарского детектива, сегодня достаточно популярного в мире, своего «классического» периода не было. Он начинается с Фридриха Глаузера (1896—1938) — писателя, который пришел к детективу в то время, когда под пером его предшественников и современников, прежде всего Сименона, Чандлера и Хэмметта, привычный роман–кроссворд стал обогащаться социально–психологическим содержанием, впитывать в себя общественный климат, затрагивать глубокие и сложные связи между индивидуальной и социальной психологией.
Глаузер легко и естественно вписался в этот процесс. У него есть слова о том, что «действие детективного романа легко пересказать на полутора страничках. Остальное — сто девяносто восемь машинописных листов — начинка. И все дело в том, как с этой начинкой обойтись». В качестве «начинки» Глаузер использовал собственную жизнь. Это был смелый, новаторский шаг: ведь использование автобиографического материала в детективе столь же редко, сколь оно обычно в других разновидностях романа. Как правило, жизнь писателя–детективщика интересует читателя куда меньше, чем его ремесло (если, разумеется, он сам не выступал в роли сыщика, как Д. Хэмметт, повышавший свою квалификацию у знаменитого Н. Пинкертона). Конечно, с социальным опытом автора, так или иначе воплощенным в детективе, мы сталкивались и раньше — достаточно сослаться на описание жизни среднего класса у Жоржа Сименона или у Агаты Кристи. Но у Глаузера этот опыт выступает непосредственнее, резче, тенденциознее. Его жизнь являет собой цепь нескончаемых злоключений и выглядит кошмаром на фоне традиционного швейцарского благополучия. Рано порвавший со своим окружением (он родился в состоятельной буржуазной семье), Глаузер упрямо, невзирая на жестокие удары судьбы, шел против течения, разоблачая расхожие социальные мифы, показывая неприглядные стороны «либерального рая». В написанной им незадолго до смерти сверхлапидарной автобиографии мелькают, сменяя друг друга, названия приютов, интернатов, лечебниц и других «закрытых» заведений, куда его раз за разом упрятывали власть имущие за «неподчинение порядку». «Перевоспитывался» он не без помощи жестокого, но в педагогическом отношении совершенно беспомощного отца и в Иностранном легионе, в маленьком французском форту, затерянном в песках марокканской пустыни. Потом был мойщиком посуды в Париже, шахтером в Бельгии, чернорабочим в садово–огородных питомниках Швейцарии. И, само собой, писателем, «свободным художником», так и не добившимся признания при жизни.
Фридрих Глаузер был кем угодно, только не социальным отщепенцем, не бродягой по призванию. Он хотел быть полезным людям, хотел делать работу, к которой чувствовал душевную склонность. Но лишенное внутренней динамики общество, высокомерно отворачиваясь от всего, что говорило о боли, страдании, смерти, упорно выталкивало его на периферию существования. Глаузер же с не меньшим упорством отстаивал свою концепцию искусства, выстроенную на фундаменте сострадания и соучастия, полагая, что без них немыслимы полнота и целостность бытия. Свою «болезненную тягу к катастрофам», к житейским срывам он объяснял желанием преодолеть однообразие и односторонность сытого, безбедного существования. «Я ищу страдания, ищу, само собой, неосознанно, какая–то частичка моего «я» нуждается в нем, — писал он, признаваясь, что «катастрофы» странным образом его успокаивали, избавляли от чувства смутной вины. — Только благодаря страданию я снова прихожу в тесное соприкосновение с жизнью, это моя внутренняя потребность». [Glauser F. Dada, Ascona und andere Erinnerungen. Zurich, 1976. S. 95.]
Что побудило Глаузера, художника, проявлявшего неподдельный интерес к бессознательному, к глубинам души и ее таинственной диалектике, обратиться к детективному жанру? Причин можно назвать несколько, но первая и важнейшая — желание найти своего читателя, свою аудиторию. В начале творческого пути у Глаузера, автора автобиографического романа об Иностранном легионе и ряда психологически точных и тонких рассказов–зарисовок, такой аудитории не было. Ее надо было завоевать, но не потакая невзыскательным вкусам, а, наоборот, поднимая малоподготовленного читателя до уровня большой литературы. Поэтому в своих литературно–критических работах Глаузер требует глубокого проникновения в жизнь не только от «серьезного» романа, но и от его «младшего брата» — детектива, за которым признается право не только развлекать, но и воспитывать читателя, «популяризировать разумные идеи». «Наша обязанность — с помощью отпущенных нам скромных сил и средств заставить читателя задуматься, осмыслить прочитанное, — пишет он. — Поверьте, стоит разочаровать тех, кто, прочитав первые десять страниц, тут же заглядывает в конец книги, чтобы узнать, кто преступник…» [Glauser F. Dada, Ascona und andere Erinnerungen. S. 161.]
Отвергая способы создания искусственного напряжения, Глаузер выступает против строгой функционализации частей, против канонизированной техники, согласно которой все, о чем идет речь в детективе, направлено на разгадку тайны преступления, когда каждый персонаж должен быть подозреваемым, каждый упомянутый предмет — вещественным доказательством, напротив, он не прочь отдать должное случайности, он отстаивает право художника останавливать свое внимание — если это диктуется художественной целесообразностью — на людях, предметах и явлениях природы ради них самих, а не обязательно в связи с раскрытием преступления. В романе «Власть безумия» читатель найдет сколько угодно примеров такого отступления от канонов жанра.
Помимо романа «Власть безумия» Глаузер написал еще пять детективных романов: «Чаепитие трех старух», «Вахмистр Штудер», «Температурный листок», «Китаец» и «Крок и компания». Вес они созданы в короткий промежуток, между 1935 и 1938 годами. И почти все связаны образом вахмистра Штудера. Создание этого образа, как бы отделившегося от своего творца и зажившего самостоятельной жизнью, — крупная удача Глаузера. Надо сказать, внешне Штудер совсем не похож на своего создателя, хотя его «внутренний портрет» схож с нравственным обликом писателя. Оба они аутсайдеры, неудачники, только Штудер — аутсайдер неявный, затаившийся, он сохраняет для себя возможность жить в обществе и в то же время держаться от него в стороне. На службе в полиции он лишь для видимости, на деле же служит внутреннему закону — совести. У него нет оснований отстаивать устои собственнического мира, душой он на стороне тех, против кого эти устои направлены. Роль следователя дает ему возможность незаметно вносить коррективы в отправление буржуазного правосудия, наказывать зло и помогать торжествовать добру.
Глаузер наделил своего героя отличной профессиональной подготовкой. В молодые годы Штудер участвовал в международных конгрессах криминалистов, у него много знакомых и друзей среди известных мастеров сыска. Однако положение вахмистра в полицейской иерархии — всего лишь нижний чин! — никак не вяжется с его знаниями и способностями. Чтобы устранить это противоречие, Глаузер вводит в биографию сыщика эпизод с некой банковской аферой, когда Штудер, проявив принципиальность, отказался, несмотря на советы и указания начальства, замять дело, в котором были замешаны местные финансовые воротилы, — и в результате поплатился карьерой. Блестящего комиссара столичной полиции разжаловали в рядовые. Теперь он, снова дослужившись до вахмистра, трудится в кантональной полиции, слывет чудаком и мечтателем, к нему относятся с известной долей недоверия и пренебрежения, но все же поручают самые сложные и важные дела. Такое положение Штудера как нельзя более соответствует функции, возложенной на него автором. Будь он, в соответствии со своими данными, высокопоставленным чиновником, он не имел бы возможности сталкиваться с миром отверженных и обездоленных. Сделай его писатель заурядным полицейским, тогда неестественной выглядела бы его поразительная проницательность. Банковская афера, отголоски которой всплывают и в романе «Власть безумия», в эпизоде с полковником Каплауном, снова пытающимся сначала запугать, а потом подкупить строптивого следователя, все поставила на свои места.
