Николай Леонов - Явка с повинной
Гуров повел плечами, оглянулся. Никого. Виринея, тихо всхрапнув, ткнулась лбом в прутья денника, потянулась к нему. Гуров погладил мягкую теплую кожу.
– Известная попрошайка, – из соседнего денника вышел молодой парень, хлопнул Виринею по морде. – Иди, иди, бегать научись сначала. Сахар потом.
Конюху было лет двадцать с небольшим, звали его Колей.
– Мария Григорьевна уже звонила, Нина Петровна сейчас на кругу, тренирует Лотоса. – Все это он сообщил Гурову, вытирая белые веснушчатые руки ветошью и глядя равнодушно в сторону, затем вернулся в стойло и, опустившись на колени, начал бинтовать ноги вороной лошади по кличке Роковая.
– Не брыкается? – после долгой паузы спросил Гуров и чуть было не откусил себе язык. Ведь надо такой вопросик придумать. Парень-то считает, что Логинов погиб от удара своей лошади.
– Привыкла, – односложно ответил Коля.
Гуров разозлился.
Тишина и уют, прохлада и приятные запахи, конюх Коля с веснушчатыми полными руками. Кобыла с издевательской кличкой Роковая, а Логинова убил якобы Гладиатор, на самом же деле убийцей может быть конюх Коля, такой спокойный и флегматичный с виду.
Почему он так спокойно и беспечно сидит у самых копыт, если считает, что Логинова конь пристукнул точно в такой ситуации?
Гуров изучил все анкетные данные как этого Коли, так и остальных работников конюшни. Штат малюсенький, выбор невелик: мастер-наездник, она же руководитель отделения, Григорьева, практически отпадает. И биография ее безупречна, и не женское дело проламывать головы. Коля, как известно Гурову, прошлой осенью демобилизовался, хочет стать наездником, второй конюх – Рогозин Михаил Яковлевич, шестидесяти двух лет, работает здесь с сорок шестого. Два молодых наездника, оба недавно из армии. Известно о них крайне мало. Еще здесь бывает прикрепленный к отделению кузнец Петрушин.
Из этих и выбирай, Гуров. Если даже никто из них не убивал, все равно хотя бы косвенное отношение к убийству иметь должен. Так ему вчера говорил Константин Константинович. Анкетные данные всех работников тренотделения Гуров выписал из протоколов допросов, подшитых в уголовном деле. Результаты экспертизы им неизвестны, все, кроме убийцы, естественно, считают, что произошел несчастный случай.
Тихо в конюшне, уютно, лошади шуршат в денниках, изредка всхрапывают или трутся боком о перегородку. Идиллия. Человека убили, и все тихо, спокойно. Мастер занят своим делом, конюх – своим, остальных вообще не видно. Гуров прошел до конца конюшни, насчитал шестнадцать денников с одной стороны, соответственно столько же – с другой.
Знаменитый рекордист и дербист Гладиатор от своих соседей внешне не отличался – темно-гнедой, статный и выхоленный. Гуров взглянул на него мельком, не стоило останавливаться рядом с местом убийства, ведь кто-то может наблюдать за ним, «писателем», со стороны. Кто-то, имеющий отношение к убийству, напряжен и нервен, он подозрителен, может элементарное любопытство истолковать по-своему. Тогда легенда Гурова, конспирация и весь план розыска полетят к черту. План? А в чем он, собственно, состоит? Познакомиться с людьми, постараться понять их. Все было ясно и понятно в кабинете Константина Константиновича. Здесь же с тобой и разговаривать-то никто не хочет. Попробуй разберись.
В конце конюшни две расположенные друг против друга комнаты. В правой отдыхают наездники. Гуров заглянул. Наездники отдыхали в полном смысле слова, сладко спали, один даже храпел. На столе пакеты с молоком, мятая газета, хлеб, колбаса. В комнате напротив пусто, резиденция начальства. Григорьева Нина Петровна, двадцать восемь лет, незамужняя… Гуров вошел, сел около круглого стола, покрытого красной плюшевой, кажется пыльной, скатертью, огляделся. Говорят, вещи рассказывают о человеке правдивее, чем он сам. Что же, начнем, слева направо, по часовой стрелке, как при обыске.
У стены, рядом с дверью, огромный деревянный сундук. Лет сундуку столько, что его вполне можно назвать историческим. На сундуке стояли вполне современные весы. В углу, по другой стене – комод. Не шкаф, не сервант, а комод – дубовый, резной. Он брат, племянник, возможно, отец сундука. Ну, еще вот стол, на который он, Гуров, облокотился. На нем приемник, молодой сравнительно, сорока лет не будет. Вазочка с очаровательной восковой розочкой, на лепестках пыль. Дорожка-половичок, между комодом и шкафом половичок хорошо смотрится. Напротив двери окно, при поверхностном осмотре – его не открывали и не мыли… в этом-то году уж точно. Главное украшение комнаты – картина. Она висит на стене. На ней изображен конь. Плоский, мертвый конь сундучно-комодного цвета.
Что же можно сказать о хозяйке такой комнаты? Конечно, Григорьева здесь не живет, но ведь какое-то время проводит? Гуров сделал в блокноте несколько пометок, услышал у входа в конюшню цокот подков, голоса, вышел из комнаты. На фоне яркого проема распахнутых ворот были четко видны лошадь, коляска и человеческие фигуры.
Лошадь, на которой приехала Григорьева, была вся в мыле. Наездница и конюх быстро распрягли, Коля повел лошадь прогуливать, а Григорьева, даже не взглянув на Гурова, сказала:
– Помогите мне.
Он понял, что надо откатить коляску, и тут же убедился, что она совсем не такая изящная и легкая, какой выглядит со стороны. Григорьева была невысокого роста, с чуть косолапой походкой, шлем закрывал волосы, поднятые очки – лоб, лицо было грязное и злое. Гуров смущенно отвел глаза и стал наблюдать, как конюх Коля подвел лошадь к расположенной неподалеку площадке, в центре которой торчал столб с приделанными к нему параллельно земле шестами. Сооружение напоминало детские карусели. Конюх пристегнул лошадь к концу шеста, и она пошла по кругу, тряся головой, роняя хлопья пены.
Наездница возилась со снаряжением и украдкой разглядывала гостя. Чистенький, вылощенный, похож на эстрадного артиста. Лицо растерянное, удивленное, а уж молод-то, двадцать два, двадцать три, не больше. Лева действительно выглядел моложе своих лет и от этого еще больше стеснялся. Нина оглядела свой покрытый пылью мужской костюм, который делал ее похожей на водолаза.
– Эй! – умышленно грубо окликнула она Гурова. – Писать сюда пришли?
– Простите? – Гуров залюбовался лошадью, которую мыл конюх. Он вылил на нее несколько ведер воды, теперь чистил, а она фыркала, раздувала ноздри, блестела шелковыми боками, была нереально красива, будто пожаловала сюда прямо из сказки.
– Неужели ее может кто-то обогнать? – забыв, что к нему обратились с вопросом, пробормотал Гуров.
– Это Лотос. Ленька, – подчеркивая мужской пол, насмешливо сказала Григорьева. – Ленька лодырь, еще не жеребец, а так себе. Кроме королевских кровей и таланта, ничего нет.
– Чего ничего? Разве талант…
– На одном таланте далеко не уедешь, – Нина ударила хлыстом по сапогу и рассмеялась. – Запомните и деньги на этого бездельника не ставьте.
Гуров задрал подбородок и высокомерно оглядел наездницу. Он мгновенно забыл, что он инспектор уголовного розыска, «писатель», расследует убийство, что ему нужны хорошие, доверительные отношения, что он разговаривает с мастером-наездником, хозяйкой тренотделения, в котором ему необходимо провести не один день. Он был уязвлен и ответил заносчиво и глупо:
– Послушайте, как вас там, Нина Петровна, кажется?
Глядя на пылающие щеки юноши, Нина расхохоталась еще громче.
– Писатель! Знаю, знаю. У меня тут скульптор был, – давясь от смеха, говорила она. – Эдакий мэтр, с трубкой. Не только лошадей, меня ваять собирался. В соседней конюшне художник, к Василию фотокорреспондент похаживал…
– У Прохорыча один журналист ден пять навоз убирал, – вставил вышедший из конюшни молодой наездник.
В пылу гнева Гуров не заметил, что его окружили работники конюшни. Проснулись и вышли на него посмотреть два молодых наездника, неизвестно откуда появился старый конюх Рогозин. Все улыбались, смотрели на пришельца с любопытством и насмешкой. Гуров пересилил себя, хотел тоже улыбнуться и пошутить.
– Хватит! – Нина вновь ударила хлыстом по сапогу. – Михалыч, выводи Риту.
Все занялись своим делом. Рогозин (видимо, его здесь звали Михалычем) побежал выводить Роковую, вот почему Коля бинтовал ей ноги. Коля завел в стойло Лотоса-Леньку. А он, вымытый и вычищенный, тут же упал на солому и стал кататься, поджимая ноги, словно собака.
– Дурак, он и есть дурак, – ласково сказала Григорьева шедшему за ней Гурову. – А вам работать надо, иначе ничего не узнаете.
– Не помешаю?
– Нам нужен любой человек, – сделав ударение на предпоследнем слове, ответила Григорьева. Она остановилась, протянула руку. – Нина.
– Лев, – Гуров впервые назвал свое имя без запинки.
– Работайте, Лева, – она оглядела его костюм. – Мы начинаем в семь утра.
