Хеннинг Манкелль - Неугомонный
6 ноября У-137 была отбуксирована в нейтральные воды и исчезла. Итак, в тот раз в шведских водах, без сомнения, находилась именно советская подлодка. Но шла ли речь о сознательном нарушении или о пьянстве на борту, выяснить не удалось. Поскольку русские упорно настаивали на погрешности гирокомпаса, все восприняли это как подтверждение, что капитан вправду был пьян. Никакой уважающий себя флот конечно же не признает, что один из его командиров пьянствует на службе.
Тогда имелись доказательства. Но где они сейчас?
Что давний министр обороны говорил в свою защиту и в защиту расследования, никому не известно. Сам он никаких записей не сделал, и Улоф Пальме, которого через несколько лет убили, тоже никаких свидетельств не оставил.
Оке Леандер в свою очередь воздержался как от письменных, так и от устных комментариев по поводу вспышки ярости в кабинете премьер-министра. В канун нового, 1989 года он ушел на покой, удалился в свою квартиру, к «эфирным» друзьям. Тогдашний премьер тепло поблагодарил его за работу, а когда осенью 1998-го он тихо скончался, ни у кого позднее не возникало ощущения, будто в канцелярии премьер-министра является его призрак.
Стало быть, началось все с этой вспышки ярости. История о произволе политики, путешествие в трясину, где правда и ложь поменялись знаками и в итоге, собственно, ничего выяснить не удалось.
Часть 1
Вступление в трясину
1
В тот год, когда Курту Валландеру стукнуло пятьдесят пять, он, к собственному удивлению, осуществил мечту, которую вынашивал очень давно. После развода с Моной, состоявшегося почти пятнадцать лет назад, он начал подумывать, что надо бы оставить Мариягатан, где стены пропитаны великим множеством тяжких воспоминаний, и перебраться за город. Каждый раз, придя домой вечером после более или менее безнадежного рабочего дня, он вспоминал, что когда-то жил здесь с семьей. Теперь же мебель смотрела на него как бы с давним упреком.
Он не мог свыкнуться с мыслью, что так и будет жить в этой квартире, пока не состарится настолько, что, возможно, не сумеет сам о себе позаботиться. Хотя ему даже шестидесяти не было, он все чаще вспоминал одинокую старость отца и твердо знал, что отнюдь не желает повторить его судьбу. Достаточно и того, что по утрам, когда брился перед зеркалом, он видел, что становится все больше похож на отца. А вот в юности походил скорее на мать. Но теперь отец упорно настигал его, словно бегун, который далеко отставал, а теперь, по мере приближения незримой финишной ленты, мало-помалу догонял соперника.
Жизненная философия Валландера особой сложностью не отличалась. Он не хотел превращаться в ожесточенного отшельника, не хотел одинокой старости, когда его лишь изредка будет навещать дочь да, может, кто-нибудь из давних коллег, внезапно вспомнивший, что он еще жив. И не имел утешительных религиозных надежд, будто на другом берегу черной реки ждет что-то еще. Там только мрак, тот же, из которого он некогда пришел. До пятидесяти лет он носил в себе смутный страх смерти, в мозгу вечной мантрой звучало: ведь я умру. На своем веку он видел многих и многих умерших. И ничто в их безмолвных лицах в общем-то не говорило, что их души отправились на небеса. Подобно многим другим полицейским, он сталкивался со всеми мыслимыми разновидностями смерти. И вот однажды, сразу после своего пятидесятилетия, отмеченного в Управлении полиции тортом и стандартной пустопорожней речью тогдашней начальницы Управления Лизы Хугоссон, он открыл новенький блокнот и стал вспоминать и записывать покойников, которых ему довелось видеть. Жутковатое занятие, он и сам толком не понял, чем оно его привлекло. Дойдя до десятого самоубийцы, сорокалетнего наркомана, отягощенного практически всеми проблемами, какие только можно себе представить, он сдался. Этот человек по фамилии Велин повесился на чердаке развалюхи, служившей ему пристанищем. Повесился так, чтобы шея оказалась сломана и ему не грозило медленное удушье. По словам судмедэксперта, Велин добился своего. Казнил себя как умелый палач. На этом Валландер бросил вспоминать самоубийц и сдуру еще несколько часов пытался припомнить подростков и детей, которых нашел мертвыми. Но в конце концов тоже бросил — слишком уж отвратительно. После он устыдился и сжег блокнот, словно занимался чем-то извращенным и запретным. Ведь, собственно говоря, по натуре он был оптимистом. Только не позволял себе признать именно эту сторону своего «я».
Однако же смерть всегда находилась рядом. При исполнении служебных обязанностей он сам стрелял на поражение и убивал, но неизбежное в таких случаях внутреннее расследование сочло применение оружия вполне обоснованным.
А все-таки смерть двух человек — его личный крест, который, хочешь не хочешь, надо нести. И если смеялся он не слишком часто, то виноваты здесь испытания, какие уготовила ему жизнь.
Словом, в один прекрасный день он принял окончательное решение. Произошло это в окрестностях Лёдерупа, неподалеку от дома, где когда-то жил его отец; он ездил побеседовать с крестьянином, жертвой жестокого разбойного нападения. А возвращаясь обратно в Истад, заметил на обочине объявление риелтора, которое указывало на неширокую щебенчатую дорогу, что вела к выставленному на продажу дому. Решение возникло внезапно. Он притормозил, свернул туда и разыскал дом. Еще не выходя из машины, понял, что недвижимость требует ремонта. Раньше это была фахверковая крестьянская усадьба, выстроенная покоем. Теперь одного крыла недоставало, вероятно, уничтожил пожар. Валландер прошелся по двору. Стояла ранняя осень. Он до сих пор хорошо помнил, как прямо над головой тянулись на юг перелетные птицы. Заглянул в окна и скоро смекнул, что серьезного ремонта требует только крыша. Зато какой обзор — дух захватывает: вдали угадывалось море и вроде бы даже один из паромов, идущий из Польши в Истад. В тот сентябрьский день 2003 года Валландер сразу влюбился в этот уединенный дом.
В Истаде он поехал прямо к риелтору. Цена оказалась приемлемой: если он возьмет ссуду, то вполне сумеет ее погасить. На следующий же день он снова осматривал дом, на сей раз вместе с риелтором, молодым парнем, который говорил каким-то деланым тоном, словно мыслями был совсем в другом месте. Последние владельцы дома, молодая супружеская пара, переехали сюда из Стокгольма и почти сразу, не успев даже обставить свое жилище, решили развестись. Но для Валландера в стенах пустого дома не таилось ничего пугающего. А самое главное, стало совершенно ясно: переехать можно хоть сейчас. Крыша еще год-другой продержится. Пока что достаточно перекрасить некоторые комнаты, пожалуй, заменить ванну и в случае чего купить новую плиту. Отопительный котел установлен всего лет пятнадцать назад, трубы и электрика тоже вряд ли старше.
Перед отъездом в город Валландер спросил, есть ли другие претенденты. Риелтор сказал, что есть еще один, и изобразил огорчение, будто искренне желал продать дом именно Валландеру и безмолвно намекал, что лучше дать согласие прямо сейчас. Но Валландер не собирался покупать кота в мешке. Он потолковал с коллегой, брат которого занимался инспекцией домов, и сумел договориться, чтобы тот завтра же осмотрел дом. Иных недочетов, кроме обнаруженных Валландером, не нашлось. После этого Валландер наведался в свой банк и узнал, что получит ссуду, вполне достаточную для покупки. За годы службы в Истаде он, особо не задумываясь зачем, регулярно откладывал часть денег. Теперь их хватит, чтобы внести аванс наличными.
Вечером он сел за кухонный стол и составил подробную финансовую смету. Почему-то ситуация казалась ему торжественной. Около полуночи он окончательно принял решение купить дом, носивший эффектное название Черный Холм. И, несмотря на поздний час, позвонил своей дочери Линде, которая жила в новом районе, у вылетной магистрали на Мальмё. Дочь еще не спала.
— Приезжай, — взволнованно сказал Валландер. — Есть новости.
— Посреди ночи?
— Я знаю, у тебя завтра выходной.
Несколько лет назад, когда однажды на прогулке по пляжу Моссбю Линда сообщила, что решила пойти по его стопам, она застала его врасплох. Но уже через несколько минут Валландер осознал, что рад ее решению. Дочь как бы наполнила новым смыслом те долгие годы, что он сам служил в полиции. Закончив Академию, она начала работать в Истаде. Первые месяцы жила у него на Мариягатан. И это было уже не так хорошо, ведь он, как старый пес, привык сидеть где вздумается, а вдобавок ему стоило большого труда воспринимать ее как взрослого человека. Спасло их отношения то, что Линда нашла себе квартиру.
Тем вечером он сообщил дочери о своем намерении. Наутро она вместе с ним съездила посмотреть дом и без обиняков сказала: он должен купить именно этот дом. Не какой-нибудь другой, а именно этот, в конце дороги, на отлогом холме, с видом на море.
