Лоуренс Гоуф - Случайные смерти
— Ему было, наверное, лет двадцать. Он был с приятелем, но тот остался снаружи, на тротуаре. Этот, который вошел, увидел, что я одна. Муж был сзади, принимал товар.
Уиллоус спросил:
— Это было вчера?
— Нет, сегодня рано утром.
— Ладно, что было дальше?
— Он подошел прямо к ящику с бататом, взял один клубень, подкинул и поймал обеими руками. Потом улыбнулся мне. У него были холодные глаза, и я очень испугалась. Приложил палец к губам, чтобы я молчала. Прошло не больше минуты. Вот он тут, а вот его и след простыл.
— Мужу рассказали?
— Нет, ни в коем случае.
Паркер сказала:
— Видимо, он крутого нрава. Раньше он держал за прилавком биту. Помахал перед носом у одного парня прошлым летом, а на следующий день этот парень явился с целой компанией, и у каждого своя бита. Месяц спустя ограбили магазин в соседнем квартале, а владельца пырнули мясным ножом в ногу. Тогда Тони и купил обрез.
— Чтобы защитить эти беззащитные манго, — подхватил Уиллоус, — эти невинные груши. — Он обернулся и глянул через дверь. Минотти смотрел на них из машины. — Могли бы вы опознать вашего утреннего посетителя?
— Думаю, да.
Паркер сказала:
— Миссис Минотти уже вызвалась поехать с нами и взглянуть на фототеку. Но ей очень не хотелось бы закрывать магазин, это принесло бы значительные материальные убытки.
Уиллоус, пристально глядя на миссис Минотти, медленно кивнул.
— Мы снимаем Тони с крючка, он управляется с магазином, а тем временем его жена помогает нам раскрыть убийство — такая задумка?
— Такая задумка, — подтвердила Паркер, не удержавшись от улыбки.
Глава 12
Малыш Ньют сидел за столом в кабинете своего дома в Лагуна-Бич. Кабинет располагался на первом этаже южного крыла. Любимое Ньютово место, когда у него мешалось в голове, потому что там было тихо, единственная нормальная комната в доме. Во всех остальных понатыканы портативные телевизоры с тараторящими Опрами, Донахью и прочей братией или портативные радиоприемники размером с холодильник, откуда несутся латиноамериканские мотивы. У Ньюта служила добрая дюжина мальчишек-мексиканцев, и все до единого они обожали музыку, причем на полную громкость.
Но только не в кабинете. Строжайшая звукоизоляция и звуконепроницаемость. Даже горничные входили сюда лишь с позволения хозяина.
Ньют откинулся на спинку кожаного кресла. Издал горловой звук, наподобие клича карате, и выкинул ногу. Каблук башмака отколол сверкающую полировкой щепку от палисандровой столешницы. Сукин сын! По счастью, сила удара развернула вращающееся кресло на двести семьдесят градусов. Оказавшись спиной к повреждению, Ньют смог забыть о нем.
Он позволил взгляду поблуждать по роскошным, сделанным на заказ книжным полкам, которые закрывали три из четырех стен от пола до потолка. Полки, хоть и массивные, пригибались под чудовищным моральным грузом более тысячи Библий Гедеонского общества[2].
Каждая была украдена из гостиницы или мотеля. Не то чтобы Ньют страдал клептоманией — просто он так вел подсчет. Если с ним бывала подружка, он просил ее написать дату, название отеля и место на форзаце Библии и расписаться. Если она находила нужным прибавить два слова о том, как чудесно провела время, просто незабываемо, что ж, тоже неплохо.
Время от времени случалось, что Ньютовы милашки недурно владели устной речью, но не отличались умением облекать мысли в письменную форму. В подобных обстоятельствах Ньют соглашался на одну лишь подпись, черт с ним, с подхалимажем. Если и это было не под силу, то в ход шел простейший набор: напомаженный поцелуй и неловко накарябанный крестик.
Ньют хранил воспоминания и в виде фотоснимков, вложенных в Библии. Некоторые карточки были на грани пошлости, но большая часть — вполне невинные кадры, запечатлевшие девиц, бурно веселящихся в бассейне или у автомата с кока-колой или облокотившихся на стойку, или на «порше», или в любом другом месте, где ему удалось заставить их постоять минутку спокойно.
Отнюдь не в каждой Библии было по фотографии или даже по автографу. Прежде чем умер отец, Ньют трудился в семейном деле, проводил множество одиноких ночей в дороге. Теперь, когда Феликс приказал долго жить, Ньютовы разъезды почти прекратились. Он вырос в Лос-Анджелесе и чувствовал себя в этом городе уютно и безопасно. Палм-Спрингс — куда ни шло, Вегас. Майами-Бич на худой конец. Все остальное, на взгляд Фрэнка, пустошь, захолустье. Поэтому, когда нужно было выполнить выездную работу, он не брался за нее сам, а посылал кого-нибудь вроде Фрэнка. Да, Фрэнк.
Ньют развернулся на недостающие девяносто градусов и снова оказался лицом к окну с безупречным видом на пляж и дюны, неспокойный океан, пустое голубое небо и расплывчатые черные пирамиды, примостившиеся на горизонте, — буровые вышки.
Фрэнк, Фрэнк. Эй, Фрэнк. Черт бы тебя драл, Фрэнк, где ты, Фрэнк? Появись, Фрэнк.
Он подался вперед в кресле и ткнул указательным пальцем в кнопку повторного набора. Красный огонек мигал, пока электронные внутренности аппарата переваривали одиннадцатизначный номер.
Телефон позвонил дважды, затем в гостинице сняли трубку.
Ньют сказал:
— Дайте номер пятьсот восемнадцать.
— Минутку, сэр.
Пауза, соединение, затем начал звонить телефон Фрэнка. Ньют закурил «Мальборо». Где, черт побери, он шляется? Ньют отрегулировал громкость, прикрутил колесико до упора, затем обратно, очень медленно. И, увеличивая звук, стал орать:
— Фрэнк! Фрэнк! Где тебя черти носят?
Ньют все прибавлял и прибавлял звук, все громче и громче орал, пока пронзительные безответные гудки не заполнили комнату, голос его сорвался, и он не мог больше кричать.
Вмешалась телефонистка и попыталась объяснить, что Фрэнка нет, не хочет ли он передать что-нибудь.
Ньют швырнул трубку, злобно уставился на миллионодолларовый вид и тут с ужасом и удивлением увидел, что в его сторону несется маленькое черное пятно. Пятно двигалось с огромной скоростью и прямо и неуклонно на него. Ньютово сердце затрепыхалось в груди, словно пытаясь сбежать из обреченного тела. Какой-то мерзкий ублюдок запустил в него ракету! Боже, как она несется! Он вскочил на ноги. Сигаретный пепел рассыпался по столу. А потом время кончилось. Снаряд ударился в окно, и бледно-зеленое пуленепробиваемое стекло бешено затряслось. Но не разбилось, и взрыва не последовало.
Холостой снаряд?
Ньют подошел к окну. В тени от дома, на гравии лежала большая коричневая птица. Это определенно была не чайка и, вероятно, не дрозд. А там — кто же его знает? Ньют понимал толк в наркотиках, рэкете, но уж никак не в орнитологии.
Он встал на четвереньки, чтобы разглядеть получше. Крылья птицы были плотно прижаты к телу, голова свернута на сторону. Маленькие блестящие черные глазки смотрели в никуда. Может, она оглушена? Клюв был раскрыт, и наружу вывисал узкий черный язык. Ньют никогда раньше не видел птичьих языков. Не особо сексуально. Он постучал по стеклу перстнем. Никакой реакции. Птица казалась мертвой и, возможно, таковой и была, но как знать?
Ньют вернулся к столу и по местной связи вызвал Рикки, своего слугу.
— Эй, Рикки, я в кабинете. Да, маленькая комната, где я храню коллекцию Библий. Рикки, тут птица ударилась в окно, врезалась в окно. Да, это безумный мир. Слушай, я хочу, чтобы ты сходил и принес ее в дом. Посмотри, можно ли еще что-нибудь сделать, понял?
Ньют заметил горстку пепла на столе, скривился и вытер полированную поверхность ладонью, быстро отряхнул руку. Рикки был не на шутку озадачен: Ньют, который ни разу в жизни до сих пор не посочувствовал ни единой живой душе, проявляет заботу о птице.
— Птичку? — спросил Рикки.
Ньют сказал:
— Да, верно ты понял. Птичку. С крыльями, перьями и прочим хозяйством. Она прямо под окном. Да.
— Es muerte?
Мертвая. Это слово Ньют знал очень хорошо. Он сказал:
— Проверь, Рикки. Мертвая? Это я и хочу узнать.
Рикки переспросил:
— Ты говоришь, что ты хочешь узнать, наша птичка дохлая или нет?
— Да, да!
— О'кей, слушаюсь. — Рикки, дурачась, завопил: — «Скорая помощь» выезжает!
Ньют повесил трубку. Рикки проник в Лос-Анджелес нелегально из трущоб Мехико. Неплохой парень, только малость чокнутый. Что называется не все дома. Зато руки золотые. Художник ножа. Artista de joja. Нанимаясь на работу, Рикки похвастался, что может срезать с коровы ломоть мяса на бифштекс так чисто и ласково, что та даже не замычит. Ньют посмеялся байке и взял его. Месяца два спустя он был в клубе и сцепился с одним хмырем в уборной, поскандалил на полную катушку, кто следующий в очереди в туалет. Рикки ошивался в холле. Услышал шум, вошел, встал между Ньютом и двухсотпятидесятифунтовым жирдяем и велел жирдяю дождаться своей очереди: «Ты самый большой придурок в мире, другой такой нет. Но не значит, что ты можешь влезать без очереди». Жирдяй не обратил на него ни малейшего внимания, смотрел поверх его головы, не сводил взгляда убийцы с Ньюта.
