Николай Леонов - Идеальная афера
Они поднялись по широкой, украшенной чугунным литьем лестнице с отполированными поколениями студентов перилами на второй этаж, повернули направо, затем еще раз повернули. Ну вот она, «Экспертно-аналитическая лаборатория при НИИХ СГУ», ишь, табличка богатая какая, золотом по красному. Замок, кстати, цифровой, очень недешевый, просто так с улицы не войдешь.
Прежде чем набрать известный ему код, Калюжный вяло поинтересовался:
– С чего начнете? Будете опрашивать всех подряд по обстоятельствам смерти Беззубовой?
– А зачем? – недоуменно пожал плечами Гуров, обратив внимание на то, что подполковник упорно не желает произносить применительно к произошедшему с Алиной Васильевной слово «убийство». – Что они мне нового скажут, такого, что вам за неделю не поведали? Нет, я прежде всего хочу на них на всех посмотреть. Они уже, конечно, знают о гибели Бортникова. Интересуюсь реакцией.
– Откуда им знать? – по-прежнему далеким от дружелюбия тоном спросил Калюжный.
– Ну-у, Виктор Павлович, чтобы в двух шагах от входа в корпус произошло такое, и до сих пор никто ничего... Да об этом сейчас весь НИИХ болтает, уверяю вас. А уж за этой дверью – подавно. Мне очень интересно – что именно? – Ни на тон, ни на постную мину подполковника Лев демонстративно не обращал ни малейшего внимания. – Вы открывайте, открывайте, что мы с вами тут как бедные родственники?
Итак, что же там, за дверью? Ничего особенного. Довольно длинный узкий коридор, четыре комнаты в ряд по одну, правую, сторону. Лабораторное помещение, затем небольшой склад – препараторская, кабинет завлабораторией, а в конце коридора еще одна рабочая, лабораторная комната, самая большая. Она же, как с первого взгляда ясно, тутошняя кают-компания, место обеденных посиделок, чаепитий, совещаний. В ней стайка разного возраста дам и девиц, меж женщинами «примкнувший к ним» парень лет двадцати с небольшим, стажер-исследователь Леша.
Лица у всех разные, выражения этих лиц – тоже, а вот поди ж ты, появилось что-то неуловимо общее, когда Калюжный представил им московского сыщика и официально сообщил о смерти их коллеги, а последнюю неделю и начальника Александра Григорьевича Бортникова. А может, не появилось. Может, с самого утра наличествовало. Хотя почему неуловимо? Очень даже легко все улавливается.
Ах, люди-люди! Как все-таки интересно реагирует средний человек на известие о смерти своего ближнего!
Если умерший совершенно незнаком, то почти никак, отделываясь привычным «все там будем» и побыстрее выбрасывая из сознания печальную новость. Правильно делает, иначе жизнь в сплошные поминки превратилась бы. Варианты подлинно трагические, когда уходит из жизни человек действительно близкий, настоящий друг, учитель, родственник, просто родной, любимый человек – чего их рассматривать? Тут все ясно, только душу травить, а конкретных реакций на такой ужас столько, сколько на земле людей. Остается милосердного господа молить, что раз уж совсем без этого нельзя, так чтоб пореже нам, грешным, такие испытания выпадали.
Но вот когда посередке!.. Не то чтобы совсем бог весть кто этот мир покинул, но и не так, что хоть в свежую могилку за ушедшим, а вот знали его, работали вместе или там рыбу ловили, в преферанс сражались изредка. Чай-кофе с покойным пили, а то и водочку, над одними анекдотами смеялись, закурить друг у друга не стеснялись спросить.
Тогда-то почти у всех нас – лишь святых со злодеями в расчет принимать не будем! – помимо понятной горечи, боли, жалости, досады, нет-нет да мелькнет на периферии сознания: «А хорошо, что он. Что не я. Рядышком молния ударила, значит, шансов, что мой черед следующий, вроде как поубавилось? В одно место два раза подряд не лупит, а место-то, считай, одно, чем мы больно с покойничком различались? Да ничем, по большому счету. Ох, как здорово, что он помер, а я, любимый, жив! Ух, как славно, что не наоборот!» Прямо словно бы радуешься втихомолку чужой смерти, хоть и одергиваешь себя, укоряешь, последними словами костеришь. А уж в случае смерти неожиданной, страшной, нелепой, насильственной, вся эта душевная муть в квадрат, если не в куб, сама собой возводится.
С вами такого не бывало? Что ж, остается позавидовать, счастливый вы человек, прямо божий любимчик.
Вот такое выражение горечи, чуть приправленное облегченно-радостным: «Ну, не меня же!» – и густо замешанное на любопытстве, заметил Гуров у дважды за неделю осиротевших сотрудниц экспертной лаборатории.
Стасикову пассию Любочку, Любовь Сергеевну Липатову, он узнал сразу, словесные портреты Крячко всегда удавались, да к тому же глазками она в его сторону стреляла, несмотря на серьезность момента, весьма кокетливо. Существует такой – далеко не самый, кстати, худший – тип представительниц прекрасного пола, которым позарез необходимо понравиться, произвести впечатление на любого встречного мужчину. От глубокого старика до зеленого пацанчика. В любой ситуации, хоть бы на краю собственной гибели. Они без этого просто не могут: чахнут, заболевают, бедняжки. Истинные дочери Евы.
«А умные глазки-то у Любаши, – подумал Лев, – здесь Станислав не соврал!»
– Господин полковник, – спросила после неизбежной суетливой неразберихи взаимных представлений и общих ознакомительных вопросов неугомонная Липатова, безошибочно почуяв в Гурове старшего, – а у нас тут вчера объявился такой симпатичный мужчина, инженер из Подольска. Так говорят, что он сам бандита этого задержал, а потом его вместе со злодеем милиция забрала. Ой, значит, правда?! А у него неприятностей не будет?
– Не волнуйтесь, – успокоил Любашу Гуров, подумав, что дело, которым в эти минуты занимается в морге Крячко, «приятностью» точно не назовешь.
Пришла пора перейти к главному, к тому, ради чего он так спешил сюда сегодня, взвалив на Стаса возню с тремя трупами. Необходимо было проверить гипотезу Семена Семеновича.
– Я попрошу, – сказал Гуров, стараясь, чтобы голос звучал поофициальнее, – всех пока оставаться здесь, в лаборатории, возможно, у меня появятся конкретные вопросы к каждой из вас, уважаемые. А вот вас, Любовь Сергеевна и... – он на секунду задумался, кого бы взять вторым. Это не понятые в истинном значении термина, но важно, чтобы в случае, если он впрямь обнаружит то, на что надеется, присутствовали независимые свидетели, которые подтвердили бы – да, обнаружил при нас. А не в кармане с собой принес. Умненькая любопытная Липатова сразу чем-то пришлась ему по душе, а кого второго? – И вас, Леша, проследовать со мной и подполковником Калюжным в кабинет Алины Васильевны.
– Это зачем? – не скрывая раздраженного удивления, спросил Калюжный.
– За надом! – тоже раздраженно, устав сдерживаться, ответил Лев.
Подполковник нарушал важнейшее неписаное правило оперативной работы: когда рядом свидетели, потерпевшие, да какие бы то ни было гражданские лица, сотрудники розыска должны быть едины! А не спорить, не противоречить друг другу. Амбиции на потом положено оставлять, когда с глазу на глаз останутся.
Кабинет был похож на тысячи других кабинетов «среднего начальствующего состава». Пара сейфов, неплохой книжный шкаф финского производства, набитый специальной литературой, «Пентиум» с периферией на компьютерном столике в углу, хороший ксерокс, два телефона и факс на здоровенном полированном двухтумбовом письменном столе. Три стула в рядок у стеночки – это для своих, два мягких кресла около стола – для посетителей. Кресло начальницы напротив посетительских за столом, мощное, с эргономичной спинкой и вращающимся обшитым кожей сиденьем.
Недовольно посапывающий подполковник, Липатова и «примкнувший» Леша уселись на стулья, а Гуров стал осматривать комнату.
Дверной замок. Простейший «английский», вот небось англичане обижаются. Открывается при определенном навыке «английской» же булавкой за десять секунд, но вот впрыснуть через него что-либо в комнату – это дудки! Под дверь тоже не получится, она плотно примыкает к полу. Та-ак, достали ящики стола, по три на каждую тумбу, проверили пазы и заднюю стенку. Содержимое ящиков Гурову совершенно до лампочки сейчас. А вот пазы, по которым они двигались, не до лампочки! Нет, все чисто.
Калюжный смотрел на его действия со все возрастающим изумлением. Лев мрачновато усмехнулся про себя. Видать, коллега решил, что у расхваленного москвича серьезные проблемы с головой. А если он не найдет того, что ищет? Вот и объясняйся потом. Осталось начальственное кресло. Не мог Липкин ошибиться!
Ведь не ошибся, старый черт!
Резко, рывком отогнув поролоновое сиденье от полистироловой рамы, на которой оно лежало, Гуров с минуту осторожно шарил в получившейся в результате этого акта вандализма щели и вдруг сначала ойкнул, чертыхнулся, а затем радостно сказал, извлекая из недр раскуроченной мебели что-то совсем маленькое, блестящее:
