Елена Топильская - Мания расследования

— «Вы боретесь»? — зло сощурился Горчаков. — Ты уже себя противопоставляешь?

— Да! — заорала я. — Противопоставляю!

— И мне тоже?

— Если ты можешь сфальсифицировать доказательства, то и тебе тоже! — от волнения я запуталась в словах «противопоставляю» и «сфальсифицировать», но Горчаков даже не улыбнулся.

— А зачем ты вообще тогда пришла? От меня сочувствия не дождешься! Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме! И трудовому народу безразлично, как ты его туда посадишь! А ты целуйся со своей Барракудой! Тьфу, со своим Барракудом!

Я гордо встала и пошла из кабинета, изо всех сил стараясь не показать Лешке, что в глазах у меня стоят слезы. Перед дверью я остановилась, и не оборачиваясь, потому что слезы уже текли у меня по лицу, сказала Горчакову:

— Знаешь, Леша, если следователь считает возможным подбрасывать компромат и подделывать доказательства, то это профессиональная смерть. Если ты фальсифицируешь доказательства, то будь готов к тому, что и в отношении тебя их могут сфальсифицировать.

И хлопнула дверью.

Придя к себе, я заплакала, уже не стесняясь. Наверное, это было слышно через стенку, потому что очень скоро зашуршал у себя в кабинете Горчаков, заскрипели половицы под его внушительной массой, потом он тихо, как, наверное, думал, выбрался в коридор, встал около моего кабинета и приник ухом к двери. Мое сопение и всхлипы, видимо, деморализовали его, потому что он постоял некоторое время и понесся за подкреплением в лице Зои. Через пять минут Зоя уже заскреблась в мою дверь, но я не отвечала. Никого не хотелось видеть, в том числе и Горчакова с Зоей. К тому же вахта под моими дверями, похоже, их опять сблизила, потому что, не добившись от меня отклика, они стали горячо шептаться, а потом прокрались к Лешке в кабинет и затихли. Вот тогда я вытерла слезы салфеткой, запудрила красные веки, с отвращением глядя на себя в зеркало, и пошла домой, потому что продолжать работу сегодня не имела никакого желания.

Ну и пожалуйста, думала я, ожесточенно ступая прямо в мокрую снежную грязь, раз так,.. Раз я не права, раз вы все считаете, что «вор должен сидеть в тюрьме», и наплевать какой ценой, раз вы считаете, что понятие профессиональной этики, чести и совести — это пустой звук… После того, как я поймала удивленный взгляд пожилой тетеньки, стоявшем на трамвайной остановке, я поняла, что разговариваю сама с собой, да еще и плачу во весь голос.

Даже не помню, как я добралась до дома, уже тыркаясь ключом в замочную скважину родной квартиры, вспомнила, что забыла купить хлеб, минералку и масло. Однако махнула на это рукой и вошла домой, смутно надеясь на то, что за продуктами отправлю peбенка.

Но не тут-то было. Сегодня определений был не мой день. Грязнущие Хрюндиковы ботм валялись посреди прихожей, а самого было не видно и не слышно, хотя обычно ареалы его нахождения в квартире помечаются разбросанными корками от мандаринов, огрызками чипсов, вопящей музыкой, включенным и забытым видео, пультом от телевизора, лежащим почему-то в туалете…

Я разделась, перепрыгнув через башмаки сыночка (принципиально их не убираю, в надежде, что он когда-нибудь споткнется о них сам), мимоходом глянула на себя в зеркало и содрогнулась от омерзения, потом пошла искать ребенка. Ребенок обнаружился в своей комнате, свет был выключен, музыка, что удивительно — тоже, а Хрюндик лежал лицом к стене, скрючившись на неразобранном диване. Я подошла к нему и наклонилась, он тихо сопел. Я позвала его, но ребенок не откликнулся. Тогда я легонько потрясла его за плечо, он дернулся и забормотал что-то неразборчивое, а потом опять отвернулся к стене и затих. Тут я испугалась. Наклонившись к нему почти вплотную, я принюхалась — спиртным не пахло; Гошка опять шевельнулся и проговорил какую-то абракадабру, что еще больше укрепило меня в подозрениях о самом страшном — о наркотиках. Спотыкаясь и выпадая из домашних туфель, я бросилась к телефону.

Сашка, похоже, ничего не понял из моих сбивчивых объяснений, но тут же коротко сказал, что приедет, и бросил трубку. Пока в замке не повернулся его ключ, я сидела около сына и слушала его дыхание.

Когда Сашка вошел в комнату, я кратко изложила ситуацию и вышла, решив подождать на кухне. Через пять минут муж заглянул туда, обнял меня за плечи и совершенно спокойно сказал:

— А ты фонарь у него под глазом видела?

— Какой фонарь? — простонала я слабым голосом.

— Вот такой, — и Сашка показал диаметр синяка двумя руками, но сразу придержал меня, поскольку я ринулась было осматривать телесное повреждение.

— Не надо никуда нестись, поверь мне на слово.

— Его избили, что ли? — я с трудом приходила в себя.

— Нет, — Сашка поцеловал меня в макушку и сел на стул напротив. — Всего лишь подрался.

— Из-за чего?

— Из-за девочки. По крайней мере, говорит так.

— А ты уверен? — видимо, мой голос звучал так трагически, что Сашка рассмеялся.

— «Рука! Его пытали!» Нет, Маша, это не из той оперы. И никакого наркотического опьянения, поверь мне.

— А почему он говорил неразборчиво? И не реагировал, когда я его трясла?

— Бормотал спросонья. А не поворачивался, потому что боялся предъявить тебе заплывший глаз.

Видя, что я снова подскочила, Сашка положил мне руку на плечо и надавил, заставим сесть обратно.

— Я ему оказал первую помощь. И учти, он еще будет много раз драться, и синяков получит ого-го сколько.

— Ну почему он обязательно должен драться?!

— Да потому что парень растет.

— Но не все же парни дерутся?

— Нет, не все, — серьезно ответил мой остроумный муж. — Некоторые не дерутся, а потом делают операции по перемене пола.

— И ты, что ли, дрался? — недоверчиво спросила я.

— Представь себе. Я тебе больше скажу: я еще школу прогуливал и врал родителям, что меня на улице встретил дяденька милиционер и попросил последить за шпионом, и я в школу не пошел, выполняя задание Родины.

Я прыснула.

— И что, тебе верили?

— Нет.

Из коридора донесся шорох, это в туалет брел мой драчливый ребенок. По дороге он заглянул в кухню. Та часть его физиономии, которая не была скрыта под неприлично отросшими лохмами, была синего цвета, а глаз не открывался.

— Привет, — сказал он мне хрипло.

— Привет, — откликнулась я, подавляя в себе желание немедленно броситься к ребенку и закрыть его от опасного мира крыльями, как наседка. — Кто это тебя так?

— Это мы с Васькой помахались, — ухмыльнулся расслабившийся Хрюндик, поняв, что показательной порки не будет.

— Надеюсь, что Васька такой же красивый?

— А то! — гордо ответил ребенок. — Но мы сразу помирились, мы же друзья.

Тут я опять испугалась.

— А Васька твой ведь дзюдо два года занимался, — вспомнила я. — И ты ему успел плюх; навешать? И он тебя не победил?

— Да ну, — махнул рукой Хрюндик. — Он дзюдо не применяет, когда дерется.

— Как интересно! — я удивилась. — А зачем же он столько отходил в спортивную секцию? Он что, не научился приемам?

— В принципе, научился, — пояснил мне Гоша снисходительно. — Но он говорит, что проще дать в нос.

— Или в глаз, — со смехом уточнил мой легкомысленный муж.

Я напряженно всматривалась в сына, но, признаков воздействия каких-либо одурманивающих веществ, слава Богу, не находилось, ни явных, ни скрытых.

— Ладно, давайте есть, — сказала я наконец. — Только у нас нет ни хлеба, ни масла, ни воды, минеральной.

— А мы это есть и не будем, — хором сказали они.

Глава 8

Сашка тоже не поехал больше на работу. Выспавшийся ребенок показательно засел за уроки, глядя в учебники одним глазом, а мы со Стеценко собирались провести редкий вечер вместе, без моих выездов и Сашкиных дежурств. Я нуждалась в поддержке и утешении, планировала поплакаться мужу на коварство друга и коллеги Горчакова, посплетничать насчет киллера Барракуды и обсудить глобальные вопросы профессиональной этики, но когда в полшестого вечера раздался телефонный звонок, отчетливо поняла, еще не сняв трубку, что мирный вечер в кругу семьи отменяется.

Звонила Лена Горчакова.

— Маша, — проговорила она в трубку так, будто у нее перехватывало горло, — ты дома? Можно, я приеду?

Я удивилась, но быстро сообразила, в чем дело. Мы с Леной обязательно виделись по праздникам или по торжественным поводам, когда случались семейные мероприятия; бывали экстремальные обстоятельства — Горчаковы бросались мне на выручку или я им, но в будние дни мы с Леной просто так друг друга не навещали и даже созванивались не часто. А в данном случае не надо было быть следователем, чтобы понять, что семейная лодка Горчаковых уже зачерпнула обоими бортами и терпит крушение. Лена тоже, видимо, нуждалась в поддержке и утешении, и отказать ей в этом я не смогла. Слава Богу, муж у меня все понимал правильно.

Появилась она буквально через пятнадцать минут, с мороженым и бутылкой мартини, сбросила пальто и сапоги, с отсутствующим видом прошла на кухню и села в угол, прижавшись спиной к теплой батарее. Сашка посмотрел на нее, потом на меня и тактично испарился.