Александр Шкляревский - Секретное следствие
Крюковская вскочила и выпрямилась во весь рост. Вся красота ее исчезла. Передо мною стояла высокая худощавая женщина с желтым, злобным лицом и блуждающими глазами, олицетворенная Мегера.
— И стрельный яд также отыскан, — прибавил я тихо.
Она вздрогнула и всплеснула руками.
— Вы отдадите мне эти письма? — прошипела она внезапно, наклоняя ко мне свое лицо.
— Нет, — отвечал я, невольно отшатываясь.
Крюковская постояла молча несколько секунд, тревожно и быстро посматривая то на меня, то на дверь, и вдруг, упав передо мною на колени, она схватила меня за руки и умоляющим голосом, со сдерживаемыми рыданиями, проговорила:
— Спасите меня!
Произошла тяжелая сцена… Крюковская выказала замечательную слабость, совершенно противоречащую ее железному характеру и силе воли, какую она обнаруживала при совершении своих злодейств. Как дитя, она плакала, бросалась целовать руки, просила прощения, делала странные предложения и порывалась в залу умолять жандармского офицера и полицейского чиновника скрыть ее преступление.
Я сообщил, что мне известно отравление ею Чернодубского, мужа и Зинаиды Можаровской, рассказал о встрече своей с доктором Михайловским и решительно объявил, что я не могу ничего для нее сделать, кроме совета: дать полное и правдивое показание, которое одно только и может сколько-нибудь облегчить ее участь.
— В смерти Чернодубского, — возразила Крюковская, — я почти невинна… Я отравила его, сама того не зная… Ах! Зачем я тогда не выдала Кебмезаха?! Что же касается до мужа и Зинаиды, то… но пощадите меня! Я так расстроена, не соберусь с мыслями… Сегодня я ничего не могу рассказать вам… Позвольте, я лучше напишу все… Завтра же, утром, вы получите полное мое признание…
— Следовательно, вы сознаетесь? — спросил я.
— Да, — отвечала она, и, упав на диван, Крюковская разразилась истерическими рыданиями.
В тот же вечер она была отправлена в тюремный замок. Матвеева, по возвращении своем из театра, также была арестована, как сообщница. Обыск, произведенный у них в доме, не дал ничего нового.
Отставного корнета Атоманиченкова я застал у себя в квартире уже спящим. Он очень был удивлен, когда, поутру, я рассказал ему об аресте Кебмезаха и все дело об отравлениях, которое перестало уже быть тайною. Я употребил все старания, чтобы корнет мог отправиться в Тифлис, как только ему вздумается.
IX
Я получил показание Крюковской довольно рано утром, еще до возвращения Можаровского из Ораниенбаума. Оно было изложено в форме полуписьма, полурассказа.
«Не судите меня строго, — писала она, — я самая несчастнейшая женщина в мире. Мне выпал такой жребий, что я могла устроить свое счастие единственно путем преступлений. Известна ли вам моя жизнь? С девятнадцати лет я уже узнала нравственные пытки, терзания и угрызения совести. Меня выдали замуж по расчету, за человека, которого я не любила, черствого и жестокого, позволявшего себе бить и тиранить меня. Сблизиться с ним я не могла, потому что была молода, неопытна и избалована. Мать, вместо того чтобы примирить меня с мужем, своим вмешательством и советами не уступать и не покоряться мужу еще более усиливала вражду. Наконец мы расстались, и я приехала с матерью в Петербург. У меня было желание начать другую жизнь и была потребность полюбить кого-нибудь. И что же? Все мои мечты разлетелись… В первый же месяц мы были ограблены Кебмезахом, остались без средств и попали в полную зависимость от этого страшного человека. Встреча с ним составляет величайшее несчастие моей жизни и корень всех зол. Из писем моих вы видели, что я была любовницею Кебмезаха. Как произошло это, я не постигаю. Между нами не было ничего похожего на любовь. Я никогда не чувствовала к нему ни малейшего расположения; он также не обременял меня изъяснениями, да я бы и расхохоталась над этим. Но между тем я не отдалась ему и по расчету. Мое падение, само по себе чернее грязи, совершенно бессмысленно. Кебмезах воспользовался тем, что я свободно себя держала, была без всякого постороннего надзора и в несчастный вечер находилась под влиянием выпитого вина… Мой поступок возмутил меня самое, но прервать связь я никак не могла, по тем бесцеремонным отношениям, какие существовали между Кебмезахом и нашим домом. Сказать Кебмезаху, что я им гнушаюсь и что он поступил со мною бессовестно, мне препятствовала странная гордость: мне не хотелось признаться в своем бессилии и в той роли глупой жертвы, которую я сыграла, а поэтому я делала вид, будто бы действовала всегда сознательно. Это послужило мне к новому вреду: Кебмезах составил самое невыгодное понятие о моей нравственности и на основании этого отнесся ко мне с предложениями — быть обольстительницею и приманкою молодым людям, для его корыстных целей. Поделиться своими нравственными страданиями мне было не с кем; бороться не было сил, а просить пощады мешала та гордость, о которой я уже упомянула. И я приняла на себя личину наглой и подлой женщины, какой я вовсе не была в глубине души. Каждый день клал на меня новый слой позора и бесчестия. Я падала в омут все глубже и глубже. Не прекращая своих отношений к Кебмезаху, я переходила в то же время из одних рук в другие… Положение мое было ужасно! О подвигах моих трубил весь город. Оставленная, брошенная и презираемая всеми своими знакомыми, я гнушалась самое себя… В это время умер Чернодубский, и начался новый период моей жизни. Смерть его произошла следующим образом. Чернодубский, как вам, может быть, известно, был богатый приезжий помещик. Кебмезах познакомил его с нами, и он бывал у нас очень часто, ухаживая за мною, на что я отвечала кокетством. Накануне происшествия, вечером, у нас, по обычаю, шла большая картежная игра. Чернодубский хорошо знал все шулерские проделки, а потому Кебмезах должен был вести с ним игру как следует и проиграл около двух тысяч, которые обещал представить Чернодубскому, у нас же в доме, завтра или послезавтра.
Вечером Чернодубский высказал сомнение в этом, но Кебмезах заверил его честным словом, и дело кое-как уладилось. По окончании игры Кебмезах шепнул моей матери, чтобы она задержала Чернодубского, а мне, чтобы я вышла в другую комнату переговорить с ним.
— Вы должны непременно меня выручить, — сказал мне Кебмезах, когда мы были наедине, — кроме этих проигранных сегодня двух тысяч я еще очень много должен Чернодубскому. Отдать ему долг у меня решительно нет средств, а не отдать невозможно, потому что чрез это он может повредить мне, и я проиграю другое интересное дело, выше этого долга ему. Поэтому нужно выиграть время. Пожалуйста, подойдите сейчас к Чернодубскому, вовлеките его в объяснительный разговор — он влюблен в вас — и назначьте ему где-нибудь свидание… Например, в Пассаже.
— Для чего же это? — спросила я.
— Так нужно. Я буду у вас утром, тогда расскажу, теперь некогда. Прошу вас…
— Пожалуй, — отвечала я, пожимая плечами, и, вошедши в комнату, где был Чернодубский, сделала все, о чем меня просили.
— Объясните же, как мне действовать и что говорить на этом странном свидании с Чернодубским? — спросила я у Кебмезаха, когда он явился к нам на другой день утром и я была уже готова ехать в Пассаж.
— Скажите ему, — отвечал он, — что вы не можете сегодня провести с ним время, потому что у вас заболела мама или вы ждете к себе знакомую, и подарите ему, шутя, при прощании, взамен вот эту маленькую конфекту, с тем чтобы он непременно ее съел…
— А что это за конфекта? — спросила я.
— Не беспокойтесь, она совершенно безвредна, но только заставит Чернодубского пробыть несколько дней дома, а за это время я успею собраться с деньгами для отдачи ему долга.
— Не отрава ли это? — вновь спросила я подозрительно.
— С чего же вы это взяли? — отвечал Кебмезах оскорбленным тоном голоса.
Я поверила и, поехав в Пассаж, при встрече с Чернодубским, смеясь, подарила ему конфекту. Чрез час после этого, когда я возвратилась домой, в мою комнату вошел Кебмезах. Он был очень встревожен.
— Ужасный случай! — проговорил он. — Знаете ли вы новое происшествие? Сейчас скоропостижно умер Чернодубский.
Я вздрогнула.
— Значит, мы его отравили? — испуганно произнесла я.
— Не отравили, — отвечал Кебмезах, — а произошла несчастная ошибка. Я вместо одного порошка насыпал в конфекту яд, привезенный мною из-за границы. Сделал я это без умысла, но вы будьте покойны: яд этот мало известен в России и не оставляет после себя никаких следов, так что никакое анатомическое исследование не докажет присутствие яда. Никто не догадается, что Чернодубский отравлен. Умейте только выдержать себя, при случае, если с вас будут снимать показание, так как вы виделись с Чернодубским за несколько минут до его смерти. Не видел ли кто, как вы давали ему конфекту?
