Елена Топильская - Овечья шкура

Увидев склонившегося надо мной в недвусмысленной позе незнакомого мужика, Горчаков крякнул и захлопнул дверь. Я не выдержала и засмеялась в голос, хотя на самом деле на душе кошки скребли. Васильков же и не подумал смущаться. Я ждала, что он отскочит от меня, как ошпаренный, но он даже не шелохнулся. Видимо, имел большой опыт.

— Васильков, ты меня скомпрометировал, — сказала я ему, — и теперь, как честный человек, обязан…

Тут в голос засмеялся Васильков.

За стеной что-то стукнуло и стихло. Видимо, Лешка услышал смех и вообще перестал что-то понимать. Я поднялась и пошла к нему в кабинет, чтобы познакомить их с Васильковым. И вообще как-то прояснить ситуацию. Горчаков и Стеценко молча сидели друг напротив друга и напряженно прислушивались. Между ними на столе лежал огромный букет цветов. Заметив, что я смотрю на букет, Горчаков мстительно улыбнулся, потом вскочил и за руку вытащил меня в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

— Я не понял, ты чего, Стеценко насовсем бросила, что ли?

— Леша, мы со Стеценко давно разошлись. Я что, обязана хранить ему верность до гроба?

— Да, — твердо заявил Горчаков. — Не ты ли мне говорила, что вернулась бы к нему, если бы он у тебя в ногах валялся с букетом?

— Ну так он еще не валялся, — раздраженно ответила я.

Некоторое время мы с Горчаковым злобно смотрели друг на друга. Потом я вздохнула и спросила:

— Чей букетик-то?

Ответить Горчаков не успел. Дверь его кабинета хлопнула, с независимым видом оттуда вышел Стеценко и, холодно кивнув мне, пошел по коридору.

Мы с Лешкой обалдело смотрели ему вслед, потом Лешка опомнился и прошипел:

— Ну что, доигралась?

Догонять Стеценко было уже поздно. Мы с Горчаковым постояли еще немного и вернулись к нему в кабинет. Букет сиротливо лежал на столе, распространяя вокруг неестественный аромат.

Лешка подошел и потрогал синюю гофрированную бумагу, художественно оформлявшую цветочки, а потом украдкой глянул на меня. Я поморщилась:

:

— Можешь ничего не говорить.

— А что за чувак у тебя там? Опер какой-нибудь? — строго спросил Горчаков после паузы. — Голову ему кружишь? Приключений захотелось?

— Леш, ты дуэнью-то из себя не строй, — сказала я с досадой, в основном для порядка. Ну кто же знал, что Лешка всерьез воспримет наш ночной телефонный разговор и притащит сюда Стеценко с цветами.

Горчаков вздохнул. Сейчас я, наверное, представлялась ему непутевой девчонкой, а он, забыв о собственных сексуальных заблуждениях, себе мнился праведным папашей.

— Ну что, пойдем, посмотрю, на кого ты Стеценко променяла, — говоря, как солидный папаша, Лешка сгреб со стола цветочки и стал совать их мне в руки. Я его отпихивала.

— Ну ты чего? — недоуменно спросил друг и коллега. — Бери, тебе же принесли.

— Но не ты же принес, — возразила я. — Или ты будешь вместо Стеценко на коленях стоять?

— Нет, я не буду, — подумав, ответил он. — Так не возьмешь?

Я покачала головой.

— Не возьму.

— А мне куда его девать?

— Куда хочешь. Подари Зое, — предложила я.

— А зачем? — искренне удивился Лешка. — Я же с ней уже помирился.

В конце концов они с Васильковым перестали коситься друг на друга, а поначалу ведь дело дошло до взаимных оскорблений. Горчаков сразу полез в бутылку, как будто незнакомый ему опер прямо у него на глазах вероломно отбил любимую женщину у его, Горчакова, лучшего друга.

Я, конечно, не ожидала, что они подерутся в моем кабинете, поэтому достаточно спокойно слушала Лешкины гневные выкрики и язвительные ответы Василькова. И посмеивалась, вспоминая, как Горчаков, этот борец за воссоединение Швецовой со Стеценко, сводил меня поочередно со всеми мужиками, которые ему были симпатичны, надеясь таким образом устроить мою несчастную женскую судьбу. Забыл, небось. А может, он разоряется потому, что не он мне Василькова предложил? Процесс вышел из-под его контроля?

Погруженная в воспоминания, я не успела оглянуться, как эти два гамадрила уже попивали чай за одним столом (причем за моим) и оживленно беседовали на темы, далекие от женской верности и мужской солидарности.

Когда речь промеж них ни с того ни с сего зашла об убийстве Вараксина, я взревновала. И вмешалась в их воркование. Не в силах удержаться, я стала рассказывать Лешке про феноменальные способности нашей сегодняшней свидетельницы. Потом разговор сам собой перекинулся на всякие отклонения от нормы.

— А помнишь, — обратился ко мне Лешка, — у нас в одном районе следовательница была, Лукашенко? Ничего из себя не представляла, за исключением одного. Каким-то образом она видела, где у человека что болит.

— Как это? — заинтересовался Васильков. — Экстрасенс, что ли?

— Ну, типа того. Она сама говорила, что не понимает, как это у нее выходит, но она видит, где “горячие точки” в человеческом организме.

— Могла бы обогатиться, — заметил Коленька.

— Во-во. А вместо этого сидела в прокуратуре и свидетелей пугала. Придет к ней чувак какой-нибудь и готовится лепить горбатого, с мыслями собирается. А она ему вдруг: что ж вы к зубному не идете, у вас ведь зуб болит под пломбой, крайний справа на нижней челюсти. У свидетеля эта самая челюсть и отпадает. Ну его, думает. Раз она видит, что у меня под пломбой болит, значит, вся моя душонка до печенок у нее как на ладони. И начинает говорить правду.

— Эх, Леша, все это ерунда, — вздохнула я, вспоминая сегодняшний допрос. Пока я рассказывала ему про необычную свидетельницу, Васильков только кивал головой и изредка вставлял пояснения.

Лешка, вообще-то, не особо и удивился феноменальным способностям свидетельницы.

— Я ж говорю, бывает. А вы, кстати, машину этого Вараксина осмотрели? — вдруг спросил он, и мы с Васильковым переглянулись.

— Нет, — ответила я. — Интересно, когда мы это могли сделать?

— Да что ты сразу в бутылку лезешь? Я ж просто спросил.

— Да нет, Леша, ты прав. Машину нужно осматривать. Я вообще не понимаю, ребята, что за киллер такой педантичный: труп вывозит, а машину аккуратно ставит на место?

— Колян, а тебя твоя свидетельница не грузит? — Лешка обернулся к Василькову. — Действительно, странно. Если Вараксина увозят из дома, и труп выбрасывают в лесопарке, зачем машину назад пригонять? Не она ли сама его грохнула?

— Нет.

Это мы с Васильковым сказали одновременно. Надо было видеть Люду, чтобы понять, что она не только не могла грохнуть своего сожителя, но и что она готова сама умереть, чтобы отомстить за Вараксина.

Но возвращенная машина путала все карты, и у меня даже мелькнула совершенно безумная мысль, что Вараксин так виртуозно покончил с собой в рощице лесопарка, а его знакомый, забиравший его из дома, — всего лишь помог ему в этом, потому и машину пригнал на место.

А что, надоела Вараксину жизнь с наркоманкой, требующей не только дорогостоящего лечения, но и постоянного напряжения нервов. Думаю к тому же, что деньги шли не на одно лечение, но и на покупку наркотиков. А может, он удержаться не мог и ей составлял компанию, и медленно катился в пропасть, вот и оборвал это все одним махом.

(Между прочим, вопрос об ответственности за причинение смерти или вреда здоровью по желанию потерпевшего в теории уголовного права до сих пор является дискуссионным. То есть по нашему закону, конечно, накажут, если кто-нибудь по доброте душевной лишит жизни тяжело больную бабушку или близкого друга, чья любовная лодка разбилась о быт, а сами эти пострадавшие от жизни более жить не хотят, а покончить с собой или физически не в состоянии, или не решаются. Но теоретики спорят, правильно ли это.)

Но через минуту эта мысль меня оставила. Какими бы ни были жизненные трудности Вараксина, его гипотетическая суицидальность явно не была заразной. А ведь и Шиманчик тоже убит. Уж не говоря о том, что следы на местах обнаружения обоих трупов оч-чень похожи. Вряд ли руководителей “Олимпии” вдруг охватила эпидемия самоубийств, и они их дружно совершают чужими руками. Надо бы вообще-то наведаться в их контору.

— Коленька, — спросила я, — а офис какой-никакой у этих “олимпийцев” был?

— Был, — ответил Коленька. — Так, подвальчик со складскими помещениями. Я и сам думал, что надо туда нос сунуть.

— Надо. И Красноперова искать надо. Ты ищешь?

— Да ищу я, ищу, — с досадой отозвался Васильков. — Давай прямо сейчас и съездим. В контору “Олимпии”.

— Давай, — сказала я, и полезла в ящик стола за бланками, но поехать нам куда-либо сегодня было не суждено. В дверь робко постучали, я пригласила заходить, и на пороге живым укором показалась младшая сестра Кати Кулиш — Алиса.

Она была одета и причесана немножко иначе, чем во время нашего первого знакомства, чуть более по-взрослому, коса была свернута в пучок, губы слегка подкрашены, и от этого Алиса смотрелась строго, как секретарша какого-нибудь большого начальника. Только испуганные глаза выдавали ее юный возраст. Но она без смущения прошла к столу, поискала свободный стул и присела на него, вытащив из сумки школьную тетрадку. Мужики затихли и вопросительно поглядывали на меня.