Аркадий Адамов - Петля
— Это как понимать? — спрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
— А вот так и понимать. Велела, значит, еще висячий повесить. То есть, значит, петли под него врезать. Ну, и за все, понимаешь, дыней расплатилась. «Ты, говорит, ее продай. У тебя ее с руками схватают. Она не наша, она, говорит, с Ташкента». Ну, я и снес. Верно, дали неплохо. На две… этих… хватило. Извиняюсь, конечно.
Я догадываюсь, что речь идет о второй Вериной соседке, работающей на железной дороге. Но на всякий случай спрашиваю:
— Где же она работает?
— А с бригадой поездной мотается туды-сюды, значит. Очень даже самостоятельная баба… и!..
Жилкин неожиданно громко икает, все его тщедушное тело сотрясается, и он чуть не сваливается с краешка стула. Взмахнув руками и вновь утвердившись в этом зыбком положении, он сердито бурчит:
— Ух, берет. Определенно соснуть надо…
— Уже скоро, — подбадриваю я его. — Так вы говорите, самостоятельная она женщина?
— А то! Другой раз спросила, продал я ту дыню али нет. Сколько дали. И, значит, еще мне две сунула, на продажу, — довольно толково поясняет Жилкин и с горечью заключает: — Моя б такая была, и-их… бонба, а не женщина, я так скажу. Усе разорвать может.
При этом он энергично взмахивает руками и снова чуть не сваливается с кончика стула, на котором только что с таким трудом утвердился. Я сознательно не предлагаю ему сесть поудобнее, опасаясь, как бы он тут у меня не уснул, а рискованное положение, которое он сам же избрал, заставляет его не терять бдительности.
Мне кажется, что сам Жилкин непосредственно в преступлении не замешан, он, скорей всего, не грабил комнату Веры и тем более не участвовал в убийстве. Но где-то рядом с этими событиями он все-таки находится. Ведь принимает же он всякие поручения. Вот о дынях он рассказал весьма охотно. Интересно, не расскажет ли он так же охотно и о костюме, с которым его задержали, и о тех, кто поручил ему этот костюм продать.
— Так, насчет дынь ясно, — говорю я и небрежно спрашиваю: — Ну, а костюм за сколько велела продать?
— Чего?.. — словно не расслышав, переспрашивает Жилкин и, деликатно прикрыв рот, снова икает, на этот раз, правда, не так болезненно. — Чего говорите?..
Я все так же небрежно повторяю вопрос.
Жилкин скребет свалявшиеся темные волосы на затылке и неуверенно говорит:
— Вот уж… ей-богу… чтой-то запамятовал. Это уж со мной завсегда так. Как с рельс сошел, все из головы вон.
— Как выпьете, так, значит, с рельс и сходите?
— Ну зачем? — обиженно рокочет Жилкин, отводя глаза в сторону. — От этого дела я с рельс нипочем не сойду. А вот как, значит, меня из рынку вынули и сюда, значит, на новые рельсы поставили… Так ведь?.. Ну, и колесики у меня здесь, — он не очень твердо указывает корявым пальцем на лоб, — того… в другую сторону, значит, завертелись. Вот ежели бы соснуть дозволили…
— Дозволим, дозволим, — утешаю я его. — А пока напомню, что костюм тот вы продавали за восемьдесят рублей. Сколько же себе оставить собирались?
— Я-то?..
— Да, вы.
— Ну, значит, что ж… я, значит…
Глаза у Жилкина неудержимо слипаются. Весь он клонится набок, но тут же вздрагивает и испуганно хватается обеими руками за сиденье стула.
— Ух, берет, зараза… — уважительно рокочет Жилкин, снова утверждаясь на краешке стула.
— Отвечайте, Жилкин, — строго говорю я, начиная уже терять терпение. — Чей костюм вы продавали?
— А ничей! — с вызовом отвечает он, вздергивая вверх небритый подбородок. — Свой. Велик мне, вот я…
— Да костюм-то женский.
— Женский?.. — озадаченно переспрашивает Жилкин. — Ну, тогда чего ж… Другое дело, значит…
Я прошу принести костюм, показываю его Жилкину и снова терпеливо спрашиваю:
— Чей же это костюм, а? И кто велел вам его продать?
Жилкин задумчиво скребет затылок и наконец неуверенным тоном изрекает:
— Небось Сидор…
— Это кто такой?
— Сидор-то?
— Да, да, Сидор.
— Известное дело кто. Кум мой.
— Где работает?
— Да в бане. Ба-альшой специалист. Бывалоче, мы…
Я встаю.
— Едем в баню, Покажете мне этого Сидора.
— Ни-ни, — Жилкин откидывается на спинку стула и машет перед собой руками. — Нипочем не поеду. А может, это не Сидор? Почем вы знаете?
— Это не мы, это вы должны знать.
— Ни-ни. Я своего друга не продам, — упрямо крутит головой Жилкин. — Меня хоть на куски, хоть как. Слова не скажу.
— Ну, а если этот друг кражу совершил? — спрашиваю я. — Или еще чего похуже? Тогда как?
— Тогда пущай сам и кается.
— Что ж, у вас и вовсе совести нет, Жилкин?
— Как так — нет? У меня ее знаешь сколько? Да я скорее руку дам отрубить, чем куда ею залезу. Я лучше как-никак заработаю, допустим сказать, на бутылку, чем ее, допустим сказать, украду. Извиняюсь, конечно.
— А другие, значит, пусть что хотят, то и делают?
— Это меня не касается. У меня совести только-только на себя хватает.
Нет, кажется, с ним сейчас не сговоришься. Но как отпустить Жилкина домой? Он же может побежать к тому человеку, который дал ему для продажи костюм, и все ему рассказать. А человек этот конечно же участник ограбления квартиры. Это по меньшей мере. И он, конечно, немедленно скроется. Нет, Жилкина отпускать нельзя. Я имею право задержать его на несколько часов. За это время я доложу о нем Виктору Анатольевичу, он уже, наверное, пришел к себе в прокуратуру. И мы посоветуемся, что делать с Жилкиным дальше.
— Думаю, вам и в самом деле надо отоспаться, — говорю я Жилкину. — Что-то не получается у нас разговор.
— Во. В самую точку!.. У-у-ы-ых!.. — Жилкин мучительно потягивается всем своим худеньким телом в грязной рубашке, согнутые в локтях руки он судорожно и несколько картинно разводит в стороны, потом вытягивается вверх.
— Ладно. До вечера, — соглашаюсь я и добавляю. — У нас поспите.
— Это еще зачем? — вполне искренне изумляется Жилкин. — На кой я вам сдался?
Как будто я не бьюсь с ним вот уже целый час, как будто он уже ответил мне на все вопросы и всякая надобность в нем миновала. И смотрит на меня широко открытыми, удивленными глазами, словно только что с неба упал. Ишь ты, артист какой нашелся!
— Рано нам еще расставаться, Жилкин, — сухо говорю я. — Вот проспитесь, ответите мне на все вопросы, и тогда распрощаемся. А сейчас спрашивать вас, я вижу, бесполезно.
— Нет, сейчас спрашивать! — Вдаряется в амбицию Жилкин и даже притопывает ногой. — Сей момент! Желаю у себя дома спать, понятно?
— Ну хорошо. Чей костюм продавал?
— Эх, мать твою так! — неожиданно кричит Жилкин. — Да что я, некрещеный, что ли?.. Петька дал! Петькин костюм. Мне с него только десятка причитается.
— Где же он сейчас, Петька этот?
— По железной дороге укатил. Служит он на ней.
— А живет где?
— Как так — где? Да в квартире четыре, где же еще ему жить. С Надькой со своей, с волчицей, проще сказать.
— Погодите, Жилкин, — озадаченно говорю я. — Это что же за квартира? Это не та, где Полина Ивановна живет?
— Во. Та самая. Петька ж сосед ихний.
— Когда же он вам этот костюм передал?
— Когда?.. Погоди, погоди…
Жилкин мучительно хмурится и шевелит губами, потом для верности начинает загибать пальцы, пристально вглядываясь в них и словно мысленно советуясь с каждым, прежде чем его загнуть. В результате загнутыми оказываются сначала три пальца, потом четыре, затем снова три, и на этом процедура заканчивается.
— Во, — с удовлетворением говорит Жилкин, показывая мне загнутые пальцы. — Выходит дело, три дня, как он мне его выдал.
— Три дня назад? — переспрашиваю я. — Да три дня назад он не мог дома появиться. Он неделю уже как в отъезде.
— Может, дома он и не появлялся, а у меня появился.
Но у меня в голове никак не укладывается такой вариант ограбления комнаты Веры. Что же, этот самый Петр Горбачев на минуту появился в квартире и снова исчез? И как это он вдруг решился на такое преступление? И еще. Почему Горбачев дал именно Жилкину поручение продать этот костюм? Потому, что его супруга поручала тому продавать дыни? А впрочем, все эти рассуждения ничего не стоят. Ведь Горбачева уже неделю нет в Москве, так же как и его супруги.
— Ох, Жилкин, — говорю я, вздохнув, — подумайте еще раз как следует. Был Сидор, теперь Петр. Может, еще кого назовете?
— Ни боже мой! — истово кричит Жилкин и бьет себя зажатой в кулак кепкой по груди, при этом он снова чуть не скатывается со стула, но, отчаянно взмахнув руками, все же удерживается на нем. — Да чтоб мне белого света не видеть! Чтоб подавиться и не встать! Петька дал. Утречком пришел, с кровати меня стянул. Еще и выпили мы с ним, и закусили… этими… как их?.. Ну да… Гранатами. Он по той же линии, что и Надька, мотается, на Азию, проще сказать.