Элизабет Джордж - ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Когда в дом вошла Катя, Ясмин бросила взгляд на часы и отметила про себя, что она сегодня вовремя. Хотя иначе и быть не могло, ведь Катя Вольф никогда не была слепа к тому, что происходит в душах окружающих ее людей. Эту технику выживания она освоила за решеткой. Несомненно, утренний визит Ясмин в прачечную был для нее открытой книгой, которую она легко прочитала. И решила, что должна вернуться домой вовремя и быть готовой.
Однако она не могла знать, к чему нужно быть готовой. Это было единственным преимуществом Ясмин. Все остальные козыри держала ее любовница, и самый сильный из них, самый главный все это время сиял как маяк, хотя Ясмин упорно отказывалась замечать его.
Целеустремленность. Катя не сошла с ума за двадцать лет заключения только потому, что всегда имела цель. Она была женщиной с планами, всегда была, с молодости. «Ты должна знать, чего хочешь и кем станешь, когда выйдешь отсюда, — не раз внушала она Ясмин. — Не думай о том, что они с тобой сделали. Если ты проиграешь, это станет их победой». И Ясмин со временем начала восхищаться Катей за ее упрямую решимость стать тем, кем она всегда собиралась, несмотря на ситуацию. Восхищение переросло в любовь к Кате Вольф, и любовь эта стала надежной опорой для них обеих, даже когда они еще сидели в тюрьме. Она говорила Кате:
— Ты проведешь здесь двадцать лет! Думаешь, в один прекрасный день ты выйдешь за ворота и в сорокапятилетнем возрасте, не имея ни знаний, ни опыта, начнешь создавать модели
одежды?
— У меня будет жизнь, — твердо отвечала Катя. — Я смогу, Яс. У меня будет жизнь.
И эту жизнь надо было с чего-то начинать, после того как Катя отсидела срок, прошла этап подготовки к выходу на свободу, доказывая свою законопослушность, и была выпущена на свободу. Она нуждалась в месте, где никто не стал бы показывать на нее пальцем, где она смогла бы начать строить свою жизнь заново. Внимание общественности, шум, известность теперь были бы ей совсем ни к чему. Она не осуществит свою мечту, если ей не удастся влиться в сообщество обыкновенных людей. И даже если здесь она преуспеет, трудности на этом не закончатся, ведь ей предстоит завоевывать положение в конкурентном, жестком, ревнивом мире моды, не имея за спиной ничего, кроме школы выживания в системе исправительных учреждений.
Когда Катя поселилась в Кенсингтоне вместе с Ясмин и Дэниелом, Ясмин понимала, что подруге потребуется период адаптации перед тем, как она сможет приступить к работе над претворением в жизнь планов, о которых было столько говорено в стенах тюрьмы. Поэтому Ясмин предоставила Кате время на возобновление знакомства со свободой. Она не спрашивала, почему Катины речи о целях и целеустремленности не превратились в действие сразу после освобождения. Все люди разные, говорила себе Ясмин. Неважно, что она сама впряглась в работу с яростью и упорством, как только вышла из тюрьмы. У нее была совсем другая ситуация — надо было кормить сына и готовиться к приезду любовницы, воссоединения с которой она ждала столько лет. То есть у нее был сильнейший стимул как можно скорее привести свою жизнь в порядок: она хотела дать Дэниелу, а потом и Кате дом, которого они заслуживали.
Но теперь Ясмин видела, что Катины слова были всего лишь словами. Катя не имела ни малейшего желания заново пролагать свой путь в мире, потому что ей это было не нужно. Место для нее давно уже было припасено.
Ясмин не шевельнулась, когда Катя скидывала в прихожей пальто, бормоча под нос:
— Mein Gott, как же я устала!
Потом Катя вошла в комнату, увидела Ясмин и спросила:
— Что ты тут делаешь в темноте, Яс?
Она пересекла комнату и включила настольную лампу, а затем, как обычно, схватилась за сигареты. Миссис Крашли не разрешала ей курить в прачечной. Катя чиркнула спичкой из коробка, который достала из кармана, прикурила и бросила спички на кофейный столик рядом с пачкой «Данхилла». Ясмин нагнулась и взяла коробок в руки. На нем было напечатано: «Кафе-кондитерская "Фрер Жак"».
— А где Дэниел? — спросила Катя, окидывая квартиру взглядом. Она заглянула на кухню, увидела, что стол накрыт только на двоих, и сделала логичное предположение: — Ушел к приятелю поужинать, да, Яс?
— Нет, — ответила Ясмин. — Он скоро вернется.
Она специально все устроила таким образом, чтобы у нее не было возможности струсить в последний момент.
— Тогда почему стол…
Катя умолкла. Она была женщиной с железной волей и умела не выдавать своих чувств и мыслей. Ясмин видела, как Катя применила эту силу, чтобы оборвать вопрос.
Ясмин горько улыбнулась. «Понятно, — мысленно обратилась она к подруге. — Ты и не думала, что малышка Яс когда-нибудь откроет глаза? А если бы и открыла, то уж, конечно, не стала бы делать первый шаг, ведь тогда она могла бы остаться одна, перепуганная и никому не нужная. Так ты думала, Катя? Потому что у тебя было пять лет на то, чтобы влезть ей под кожу и убедить ее в том, что без тебя у нее не может быть будущего. Потому что с самого начала ты догадалась, что если кто-нибудь покажет этой маленькой сучке возможности там, где она не видела даже надежды, то она, безмозглая корова, отдаст себя этому человеку целиком и полностью и пойдет на все, чтобы сделать этого человека счастливым. А тебе только этого и надо было, так, Катя? Именно на это ты и рассчитывала».
Вслух она сказала:
— Я ходила в дом номер пятьдесят пять.
Катя насторожилась.
— Куда? — переспросила она.
В ее произношении снова стали заметны немецкие звуки, эти некогда казавшиеся очаровательными знаки ее непохожести.
— В дом номер пятьдесят пять по Галвестон-роуд, Уондсуорт, Южный Лондон, — безжизненным голосом доложила Ясмин.
Катя не ответила. Ее лицо было абсолютно непроницаемо. Это в тюрьме она научилась прятаться под маской каждый раз, когда замечала на себе чей-то взгляд. Маска говорила только одно: «Здесь внутри ничего нет». Однако глаза Кати слишком пристально смотрели на Ясмин, и поэтому Ясмин догадывалась, что Катя напряженно думает.
Еще Ясмин заметила, что Катя вернулась домой потная и грязная после работы. Ее лицо блестело жирным блеском, пряди светлых волос прилипли к голове. «Сегодня вечером она туда не ходила, — бесстрастно сделала вывод Ясмин. — Решила принять душ дома, наверное».
Катя приблизилась к креслу, в котором сидела Ясмин, несколько раз глубоко затянулась. Она по-прежнему усиленно размышляла, и Ясмин не только видела сам процесс мышления, но и могла с уверенностью предположить, о чем думает Катя. Катя думает, не уловка ли это со стороны Ясмин, задуманная с целью заставить Катю признаться в чем-то, чего Ясмин наверняка еще не знает, а только предполагает.
— Яс, — произнесла она наконец и провела рукой по косичкам, которые Ясмин убрала от лица, чтобы не мешали при важном разговоре, и связала на затылке шарфом.
Ясмин отдернулась.
— Что, сегодня не было необходимости мыться у нее? — сказала она. — Сегодня ты не измазалась в ее соках? Да?
— Ясмин, что ты такое говоришь?
— Я говорю о доме номер пятьдесят пять, Катя. На Галвестон-роуд. Я говорю о том, что ты делаешь, когда туда приходишь.
— Я хожу туда, чтобы встретиться со своим адвокатом, — возразила Катя. — Яс, ты ведь слышала, что я сказала сегодня утром детективу. Ты считаешь, что я вру? Но зачем мне это? Если хочешь, позвони Харриет и спроси у нее, куда мы с ней ходили и зачем…
— Я сама туда съездила, — без выражения сообщила Ясмин. — Я сама там была, Катя. Ты слышишь, что я говорю?
— Ну и? — спросила Катя.
Такая спокойная, такая уверенная в себе. Или, по крайней мере, способная делать вид, что это так. А почему? Потому что она знает, что днем в доме никого нет. Она полагает, что Ясмин или любой другой человек, позвонивший в дверь на Галвестон-роуд в середине дня, не получит ответа и не узнает, кто живет за этой дверью. А может, она просто тянет время, чтобы придумать, как все объяснить.
— Никого не было дома, — сказала Ясмин.
— Понятно.
— Тогда я пошла к соседям и спросила, кто там живет. — Ясмин ощущала, как предательство набухает внутри ее, растет, как надувной шар, поднимаясь к самому горлу. Она с трудом выговорила: — Норин Маккей.
И стала ждать ответа любовницы. Что она скажет? Придумает оправдание? Свалит все на какое-то недоразумение? Попытается дать правдоподобное объяснение?
Катя с придыханием произнесла:
— Яс… — А потом выпалила: — Проклятье!
Это типично английское ругательство прозвучало так странно в устах немки, что на миг Ясмин показалось, будто она разговаривает не с Катей Вольф, которую любила последние три года в тюрьме и все пять лет, что последовали за освобождением, а с совершенно другим, чужим ей человеком.
— Не знаю, что тебе сказать, — вздохнула Катя.
Она обошла кофейный столик и села рядом с Ясмин, которую передернуло от ее близости. Катя заметила это и отодвинулась.
