Елена Топильская - Темные силы
— Господи, они что, еще и жаб мучили? — я вспомнила свою покойную Василису и содрогнулась.
— Ну, жаб и я в детстве мучил. Не думал, что на тебя это произведет такое впечатление… Так вот, хозяин козла написал заявление, все ж таки козел дорого стоит. Уничтожение личного имущества.
— Ну ясно. Всё один к одному. И этот Паша туда же. Дебил, да еще сатанист… Это конец. Закономерный финал. Принесение в жертву самых мерзких существ, созданных природой: жабы, козла и следователя прокуратуры.
— Да брось ты, Маша! — похоже, Синцов даже разозлился. — Это еще вилами по воде… Капиталист этот съехал через год после того, как коттедж купил. Но бывал тут иногда, примерно раз в полгода. Последний раз его видели зимой.
— А почему он, интересно, потом не приезжал?
— Некуда было. Домик его сгорел дотла.
— Сгорел?!
— Сгорел. Причина возгорания не установлена. И вскоре после этого Паша Иванов куда-то сорвался. Но не факт, что к нему. Это раз. Два — это то, что ничего криминального за мужиком не числится. Ну, возился он с Пашей, тот вообще был тогда малолеткой. Все еще надо проверять.
— Ну да, конечно, — безрадостно согласилась я. — А как фамилия этого благодетеля? — странная догадка вдруг поразила меня.
— Эринберг.
— Что?!
Хоть я и ожидала подсознательно такого ответа, но когда он прозвучал, не смогла сдержаться. Синцов удивленно повернулся ко мне, и я вцепилась ему в руку, лежащую на руле.
— Притормози!
Он послушно остановил машину у обочины и включил аварийку. Только сейчас я обратила внимание, что вокруг стемнело; проехав поле, мы встали напротив хвойного леса, мрачного и угрожающего, невесть какие ужасы таящего за черными, почти неразличимыми в сумерках стволами. Я вытащила из газеты папку с договором и сунула ему прямо под нос.
— Смотри!
Он, бросив на меня опасливый взгляд, включил свет в машине и уткнулся в договор; куда ему смотреть, я ткнула пальцем.
— Что за черт!
— Вот именно! — я даже ощутила что-то похожее на торжество.
Илья Адольфович Эринберг — так звали человека, заключившего с комбинатом договор займа. Главный инженер комбината подозревал, что этого человека в природе не существовало, что за него расписался сам директор, но я-то теперь знала, что такой человек есть. Оказывается, он облагодетельствовал не только комбинат, но и глупенького подростка Пашу Иванова. И других глупых подростков, которые отрывали головы живым петухам, жабам и козлам, чтобы их гуру мог расписываться в договорах кровью. Хорошо, если не человеческой…
— Послушай-ка, а чем это он расписывался? —вот уже и до Синцова дошло. Он даже поковырял краешком ногтя подпись на договоре.
— Вот именно! — повторила я. Вот теперь, вертелось у меня в голове, вы все поймете, насколько серьезной опасности я подвергалась. И подвергаюсь, потому что этот теневой сатанист вообще неизвестно где находится и чем занимается. И я все больше укрепляюсь в мысли, что это ему я зачем-то понадобилась, а вовсе не придурку Паше, который только выступил слепым орудием в руках этого незаурядного господина. Незаурядного, судя по тому, какую аферу он придумал и прокрутил с комбинатским оборудованием, и судя по тому, что в делах осужденных подростков он никак не засветился, хотя я была уверена, что это он заказывал музыку.
И не просто незаурядного, а еще и с больной психикой. А что еще можно подумать о человеке, который не только в Библии чирикает кровью, но и кровью же подписывает серьезные бумаги, в присутствии нотариуса. Тут уже пахнет серьезной патологией.
— Так, значит, ты его ищешь по своему хозяйственному делу? Интересно…
— Вот именно.
— Хочешь посмотреть на пепелище?
— А ты знаешь, где?..
— Найдем. Поехали?
— Поехали.
Дорогу Синцов спросил всего два раза, и вскоре мы стояли у пожарища. Дом действительно сгорел дотла. Несмотря на то, что было это давно, и место пожара было обильно залито пеной, потом побывало под снегом, а сейчас сквозь угли уже пробивалась травка, оттуда все еще неприятно пахло гарью. Андрей нагнулся, подобрал камешек и бросил туда. Камешек испугал ворон, бродивших по пепелищу. Они взлетели, громко каркая, шумно хлопая крыльями, и меня мороз продрал по коже.
— Андрюша, позвони в больницу, куда Иванова запихали, — попросила я, вцепившись в рукав Синцова. Он не стал отцеплять мою руку, а положил поверх свою.
— Маша, успокойся, все нормально.
— Да-а, — мне хотелось плакать. — По-моему, ничего нормального. Все ненормально. И все вокруг ненормальные. Поехали отсюда быстрей, — этот областной городишко вдруг показался мне зловещей вотчиной приспешников сатаны, а вонища, распространявшаяся несчастным комбинатом, — запахом разложения. Л может, так оно и было.
— Поехали отсюда быстрей, — повторила я. —Только сначала позвони в больницу.
— Зачем?
— Я хочу убедиться, что псих там. Заперт на все замки и завязан в смирительную рубашку.
— Машуня, так оно и есть. Он заперт на все замки, закручен в смирительную рубашку, обколот лекарствами и спит себе в палате, — Синцов ласково погладил меня по руке.
И хотя ничего другого он сказать не мог, я, неожиданно даже для себя самой, взорвалась и заорала:
— Не надо со мной разговаривать, как с психованной! Я еще понормальнее вас всех буду!
Я визжала, одновременно абсолютно трезво оценивая ситуацию и понимая, что веду себя как классическая истеричка, и что меня саму впору закатать в смирительную рубашку. Понимала — и визжала еще громче, но Синцов и бровью не повел. Держа меня за руку, он свободной рукой вытащил мобильный телефон и набрал номер.
Ласково поглядывая на меня и ободряюще мне улыбаясь (а я в это время думала, что на месте Синцова я бы меня убила, ей-богу, а не улыбалась бы так по-человечески), он прижал трубку к уху и стал ждать ответа.
— Алло! Пятое отделение? — спросил он доброжелательно, подмигнув мне, — мол, сейчас мы узнаем, что псих под надежным присмотром, и ты успокоишься. — Это из ГУВД, Синцов, по поводу Иванова, который вчера доставлен из милиции. Что? — улыбка медленно сползла с его лица, а я вдруг мгновенно успокоилась. Я уже знала, что ему скажут: что псих сбежал.
— Вот как? — продолжал он говорить в трубку, уже не глядя на меня. Он перестал поглаживать мою руку, вцепившуюся в рукав его куртки, и крепко сжал ее. Дослушав до конца то, что сказал ему невидимый собеседник, он разъединился, повернулся ко мне и через силу улыбнулся.
— Ну что? — безразлично спросила я. Мне казалось, что я так спокойна, как может быть спокоен приговоренный к смерти, знающий, что через пять минут приговор будет приведен в исполнение. Биться уже не за что, все, что впереди, ясно до боли, поэтому какой смысл дергаться? Спокойствие и безразличие, вот что испытывает человек в такой ситуации.
— Ты только не волнуйся. Они сказали, что выписали его.
— Ну правильно? Какие основания у них были его держать? Сначала прокурор отпустил, потом из больницы выпустили, — мне казалось, что я говорю не просто спокойным, а веселым голосом, но я почувствовала, как Синцов сжал мою руку еще сильнее.
— Ну-ка, перестань дрожать! Что ты трясешься, как осиновый лист?
— Я трясусь? — искренне удивилась я.
— А то! Еще как. Не трясись. Я завтра все выясню подробно. Но уже сейчас могу сказать одно: раз его выписали, то он не опасен. Врачи ведь не могут ошибиться.
— Это ты меня уговариваешь или себя?
— Обоих.
— Ладно, поехали, — попросила я.
Мы сели в машину. Но как только машина тронулась, я схватила Синцова за многострадальный рукав:
— Стой! Давай назад!
— Зачем?
— В церковь. У нас фигурирует Библия. Не может быть, чтобы местный батюшка ничего про это не знал. — Про что?
— Про Пашу. Ты же сам говорил, что он ходил в церковь. Хорошие священники, как хорошие участковые, должны знать своих прихожан.
— Ну поехали, — согласился Андрей и развернул машину. — Надеюсь, что хороших священников больше, чем хороших участковых.
До церкви мы доехали в мгновение ока. А может, мне так показалось. Окошки церкви светились умиротворяющими огоньками, почему-то вызвавшими у меня воспоминания о новогоднем празднике. Мне сразу захотелось туда зайти. Говорят, что в Средние века, если человека преследовали, можно было забежать в церковь, крикнуть: «Убежище!», и тебя никто не мог тронуть, пока ты там.
Внутри было пусто. Горели свечи перед иконами, покачивались тени. Пахло хвойной корой и сладковатым дымком, как обычно пахнет в церкви. Мы с Андреем прошли вперед, к узкой дверце, которая виднелась за алтарем.
— А ты крещеная? — тихо спросил меня Синцов; Я помотала головой.
— Нехристь. А ты? — А я крещеный.
— А чего не крестишься? — я вспомнила, как однажды в Прибалтике зашла в маленькую псевдоготическую церковь, где шел ремонт. Рабочие таскали мимо алтаря гигантские шпалы, и меня поразило, что каждый раз они останавливались перед алтарем — или как там называется в католических храмах это сооружение, — опускали на пол шпалу, становились на колени, вдумчиво крестились, потом поднимались, дружно подхватывали шпалу и тащили дальше. А возвращаясь, все проделывали снова.
