Александра Маринина - Посмертный образ
– Ой, Зоенька, ну ты подумай, какая же все-таки стерва эта Алина! – тут же заверещала Катя, чмокая приятельницу в щеку. – Андрею Львовичу так неудобно, он прямо сам не свой ходит.
– Ты о чем? – подозрительно спросила Семенцова, сразу же почуяв недоброе.
– Ну как же! Смулову твои пробы не понравились, но все равно он хотел тебя снимать, потому что знает, что ты – хорошая актриса. А Алина стала всем рассказывать, что пробы плохие и Андрей Львович берет тебя на роль из жалости, потому что всем известно, что ты сильно пьешь, так он тебя морально поддержать хочет. Ты понимаешь, он с ней поделился как с близким человеком, а она тут же понесла по всем студиям. И кражу какую-то припомнила столетней давности. Якобы ты у кого-то что-то украла. Конечно, дошло до Зарубина, тот вызвал к себе Смулова и запретил тебя снимать.
Зарубин был коммерческим директором фильма, он отвечал за то, чтобы смета расходов на производство не превысила определенного процента от суммы ожидаемой прибыли. Он придирчиво считал каждую копейку, выискивая, где можно сэкономить, чтобы фильм вышел как можно дешевле. Но, надо отдать ему должное, никогда не скупился, если дополнительно вложенные деньги сулили увеличение прибыли. Снимать Семенцову, по его разумению, не было никакого резона. Она много лет назад получила звание заслуженной артистки, и, стало быть, платить ей, даже и за эпизод, полагалось по довольно высокой ставке. Зачем, когда на роль можно взять никому не известную актрису и заплатить ей намного меньше? Кроме того, если Смулову пробы не понравились, то не исключено, что и сыграет Семенцова плохо. Эпизод, конечно, но ведь и одна фальшивая бусина может испортить все ожерелье. К чему такой риск?
Дрожа от ярости, Зоя дошла до комнаты, в которой собиралась взять сценарий. Навстречу ей попадались знакомые актеры, администраторы, реквизиторы, и у всех на лицах было написано: «Да, то, что рассказала Катя, – правда». У одних выражение лица было сочувственное, у других – откровенно злорадное, но все они, Зоя была уверена, уже знали о том, как ее «бортанули». И не кто-нибудь – эта стерва Вазнис. Во второй раз.
Этот разговор на лестнице с гримершей и последующий проход по коридорам особняка был последним, что Зоя Семенцова смогла изложить более или менее внятно. Дальнейший ее рассказ был путаным и неуверенным. Она не помнила, с кем разговаривала, куда заходила, кому звонила. Всплывали только какие-то обрывки сведений. Она, например, помнила, как решила поговорить со Смуловым и стала выяснять, где он. Ей сказали, что до часу дня он снимал в арендованном павильоне и примерно часам к трем должен приехать в офис, привезти отснятый материал.
– Вы его дождались? – спросил Стасов, уже догадываясь, что, услышав неприятное известие, Зоя тут же начала прикладываться к рюмке. По-видимому, спиртное она постоянно носила с собой в сумке. Это объясняло «провалы» в ее памяти. Единственное, в чем она была уверена, – она была в офисе. Это точно. Ее видело множество людей, она с ними разговаривала, но деталей разговоров не помнит.
Но могло быть и другое объяснение. Никаких провалов памяти у Зои не было. Просто она пытается что-то скрыть от Стасова. И ему нужно быть очень осторожным и внимательным с этой женщиной, чтобы, с одной стороны, не обидеть ее, а с другой – не насторожить.
– Я… Нет, не дождалась. Он, вероятно, где-то задержался, а мне нужно было спешить.
– Куда? – невинно поинтересовался он.
– По делам.
Семенцова метнула в него быстрый взгляд и тут же налила себе новую порцию алкоголя.
– Хорошо, пойдем дальше, Зоя Игнатьевна. Значит, из офиса вы ушли примерно… в пять? В шесть?
– Около пяти.
– И куда направились?
– Послушайте, Славик, там, куда я направилась, не велись и не могли вестись разговоры об Алине. Обо всем, что происходило в офисе, я вам рассказала. Алину я там не видела и по телефону ей не звонила. А то, что я слышала о ней, говорило только о том, что она жестокая, безжалостная и глупая самка. Я понимаю, что ей на меня наплевать, кто я ей? Никто. Бывшая соперница. Так это когда было! Но как она могла так поступить с Андреем Львовичем? Он с ней поделился, разоткровенничался, а она так его подставила. Ему же в глаза мне теперь стыдно смотреть.
– И все-таки, Зоя Игнатьевна, куда вы отправились около пяти часов?
– В парикмахерскую.
– И сколько вы там пробыли?
– Часов до семи, я думаю. Знаете, теперь все очень долго в этих парикмахерских. Технология модных причесок сложная – химия, мелирование, все требует времени.
– А после парикмахерской?
Чем ближе к рассказу о вечере пятницы, тем явственнее ощущалась паника, которая охватывала Семенцову. Стасов припомнил вчерашний разговор с Каменской: Дегтярь, по ее словам, ни секунды не сомневался, что Зоя по своим психическим данным вполне могла убить Алину Вазнис. А что до физических кондиций, то тут, конечно, сомнения есть, и немалые, но только если Алина не была в бессознательном или беспомощном состоянии. А если была? Что-то уж очень сильно Зоя нервничает.
– После парикмахерской я поехала к массажистке…
У нее был готов ответ на все вопросы, касающиеся ее местопребывания вплоть до десяти часов вечера, когда она, по ее словам, вернулась домой и легла спать. И ответы эти были куда более гладкими, нежели ее сумбурный рассказ о трех с половиной часах, проведенных в особняке «Сириуса». Стасову это совсем не нравилось.
– Зоя Игнатьевна, у меня такое чувство, будто вы чего-то недоговариваете, пытаетесь что-то скрыть от меня. Я прав?
Реакция Семенцовой оказалась настолько бурной, что Стасов даже немного испугался.
– Ничего я от вас не скрываю! Слышите? Ничего! Что мне скрывать? О моем позоре и так уже знают все поголовно. Все знают! Все! Эта Вазнис – просто ненасытная дрянь. Ей мало того унижения, через которое мне пришлось пройти пять лет назад, когда она спихнула меня с роли Азучены. Я ведь домой к ней ходила, рыдала, умоляла отказаться от Азучены, сыграть Леонору, как и планировалось с самого начала. Я же все ей объяснила, все! И про то, как важно для меня было получить эту роль. И про то, что я пережила, когда моя семья погибла! И как меня мучительно лечили! Я же все ей сказала! А она? Выслушала меня, ничего не ответила, а сделала по-своему. Если бы вы только знали, чего мне стоило наступить себе на горло и пойти к ней просить. К ней, к девчонке сопливой, студентке! А я, заслуженная артистка, в ногах у нее валялась, лицо потеряла, плакала, умоляла. Разве такое можно простить? Она заслужила свою смерть, вот что я вам скажу. Кто бы ее ни убил, ему памятник надо при жизни поставить.
Зоя тряслась как в лихорадке, брызгала слюной, и Стасову показалось, что сейчас с ней случится припадок.
– Зоя Игнатьевна, успокойтесь. – Он ласково взял ее за руку и легонько сжал. – Не волнуйтесь вы так. Я все понимаю, Алина вас очень обидела, но ведь столько лет прошло, все уже и забыли о той истории, и вам пора забыть. Ну успокойтесь же, прошу вас…
От Семенцовой он ушел с тяжелым чувством, которое всегда возникало у него при виде жалких обиженных людей. Зоя не развеяла его сомнений, но, по крайней мере, дала отправную точку для дальнейшей работы. Теперь нужно проверять ее рассказ, адреса и имена парикмахерши, массажистки и всех остальных, кого упоминала Зоя, он записал. Дай бог, если все подтвердится. Ну а уж если нет…
Алина Вазнис за десять лет до смерти
За эти годы она смирилась. Он продолжал появляться, возникал неожиданно на ее пути, когда вокруг было темно и безлюдно. Алина старалась не ходить по вечерам одна, но все равно иногда приходилось идти по темной пустынной улице, и он, словно специально поджидал ее, тут же подходил. Теперь она уже знала смысл и значение всех тех слов, которые он нашептывал ей, глядя прямо в глаза. Одной рукой он держал ее за руку, другой трогал ее густые каштановые волосы, гладкие и шелковистые. И говорил, говорил, говорил… Ей было страшно, ей было противно, но она терпела. О том, чтобы закричать, позвать на помощь или хотя бы попытаться вырваться, она и подумать не могла. Он ведь жил где-то по соседству, и она не сомневалась – свою угрозу, которую он всегда повторял, прежде чем уйти, он выполнит тут же.
Она привыкла считать себя нечистой. С того самого дня, когда подружка в детском саду сказала ей, что она испорченная и заразная. Рядом с Алиной тогда не оказалось человека, который объяснил бы ей, что никакой ее вины тут нет, что она такая же, как все остальные дети. Не оказалось рядом с ней взрослого, который пошел бы в милицию и заявил о том, что где-то поблизости проживает молодой человек, пристающий к детям. Она носила свой страх в себе, и в ее детской душе росло и крепло чувство собственной вины и горького одиночества.
Со временем она сумела заметить, что появления страшного человека (про себя она называла его Психом) имеют некоторую периодичность. Во всяком случае, подходил он к ней не чаще одного раза в два-три месяца. Поэтому после каждой встречи с ним Алина вздыхала свободнее, ибо знала: теперь пять-шесть недель она может ходить по улицам спокойно, не вздрагивая и не оглядываясь. Проходило около двух месяцев, и она начинала ждать. Скорей бы уж, тоскливо думала она, пережить это, перетерпеть, а потом снова почти два месяца мирной жизни. Доходило до того, что, когда ожидание ужаса становилось невыносимым, она специально выходила из дома вечером и сидела в скверике неподалеку. Это почти всегда срабатывало. Псих появлялся откуда-то из-за ее спины, садился рядом, отвратительно осклабившись, запускал руку в ее длинные шелковистые волосы и начинал нашептывать свои обычные мерзости о том, как он спустит с нее трусики, будет гладить и ласкать ее пальцами… Она старалась не слушать, думать о чем-нибудь постороннем, например о школе, об уроках, о мачехе и братьях. Алина знала: нужно внутренне зажмуриться и перетерпеть. Зато потом – два месяца относительного покоя. Или три, если повезет.
