Аркадий Вайнер - Город принял
Пронзительно заверещал телефон.
— Дежурная часть. Помдежурного капитан Дубровский слушает…
Я сказала Стасу:
— Ну и работенка у вас!
— А что? — удивился он.
— Никогда не представляла себе, что такое в мире творится…
— Ничего не попишешь — девять миллионов населения. Это тебе не шуточки.
— Не знаю, у меня прямо голова идет кругом: то воруют, то режут, то дерутся… И сплошным потоком: ты глянь — телефон ни на минуту не замолкает…
Тотчас зазвонили сразу два телефона.
— Дежурная часть. Помдежурного Дубровский…
— Дежурная часть. Замдежурного Микито…
Стас засмеялся:
— За телефоны не беспокойся — после ноля притихнут. А что касается «потока», то вспомни, как ты первый раз к себе в «Скорую» на практику пришла? Тоже, наверное, не очень-то весело показалось?
— Ах, это так давно было! Мне тогда казалось, что весь мир состоит из больных и болезней.
— А мир, Ритуля, состоит, к счастью, из здоровых людей. Вот и здесь свежему человеку покажется черт те что…
Отворилась дверь — пришел Севергин, и сразу же раздался трезвон на пульте. Он снял трубку и, прижав ее плечом, стал что-то быстро записывать. А разговор его как кибернетическая формула: «Да… да… нет… да… нет… да…» И замкнул напоследок: «Добро!» Бросил трубку и сразу же набрал новый номер:
— Алексей Иваныч! Севергин у аппарата. Забронируй на меня местечко до Бреста… На ближайший… Восьмая? Добро… Привет… — и повернулся ко мне: — Ну вот, разыскали в поезде бабушкина внучка…
Сережка, Сережка, прыгаешь ты в заячьих ушах на своем празднике, без белых колгот, весь совершенно ущемленный, и не представляешь, что уже нашелся бабушкин внук Ленечка, неведомый нам с тобой паренек, твой ровесник, пятилетний человечек, единственный спокойный во всей этой поисковой суете. А чего ему волноваться: он ведь, как и ты, безусловно уверен, что миллиард лет — это очень скоро…
А Севергин уже объяснял старушке:
— Порядок, Ксения Ивановна, едет ваш Ленечка в Брест с гражданкой Левитиной, поезд шестой, вагон одиннадцатый, купе третье…
— Господи, а как же я теперь? Как же его заполучить? — И бабка вся в испуге и радости.
— Вот здесь моя фамилия, — Севергин протянул ей листок бумаги. — Сейчас вас подбросят в Аэрофлот, восьмая касса, возьмете билет — и в Брест. Там своего маленка и встретите. Задирака, давай быстренько…
— А поспею? — с надеждой спрашивает старушка.
— Их на всякий случай встретят на вокзале работники милиции…
— Милый ты мой, дай тебе Бог…
Миллиард лет. В самом деле, что это — много?
— …Говорит Севергин… Передаю сводку: с одиннадцатого по тринадцатое ноября сего года в политехническом музее пропала со стенда трубка оптического газового квантового генератора «ЛГ-55». Розыск ведет сорок шестое отделение. Обстоятельства проверяются. Отбой…
16. Станислав Тихонов
Я нажал рычажок тумблера вперед — желтый пузырек сигнальной лампочки на пульте вспыхнул и пропал. Как в кабине самолета: циферблаты, лампы, ручки, микрофоны. Куда мчишься, сумасшедший самолет?
Севергин повернулся, через плечо спросил:
— Ну, что там обещают?
— На контроль поставили. Как будут новости — сообщат…
На пульте перед Григорием Ивановичем перекидной календарь, испещренный десятками понятных только ему значков. По какой-то своей системе он заполняет оба листочка, наползая на типографские жирные литеры: «13 НОЯБРЯ, понедельник. Восход солнца — в 8.01, заход — в 16.27, долгота дня — 8.26».
Ошибочка имеет место. Для нас, во всяком случае. Долгота нашего дня — 24 часа. 1440 минут. 86 400 секунд. Арифметика вроде бы, но у нас секунды тоже считаются.
— Неважный денек сегодня, — сказал я Севергину.
— А что? — невозмутимо затянулся он сигаретой.
— Тринадцатое число, понедельник, месяц ноябрь, високосный год. И дождик…
— Не считается, — мотнул головой Севергин. — Я тринадцатое люблю. И родился я тринадцатого. А судьбу хулить — что ценного кобеля дразнить…
Он глянул на табло электрических часов и сказал Рите и мне:
— Вам, друзья ситные, обедать пора. Сейчас придут Халецкий с Задиракой, и сразу же вы — аллюром.
Рита тоже подняла глаза на красные цифры, удивленно сказала:
— Как быстро время пролетело…
Севергин аккуратно раздавил окурок в пепельнице, приплюнул на него для верности, усмехнулся бегло:
— Здесь как в космосе: на земле — год, у нас — десять.
И стороннему человеку не понять было, шутит он или говорит всерьез.
Я протянул Рите значок-жетон с надписью «ОПЕРГРУППА»:
— Пошли, доктор Ушакова. По этому значку всюду и везде без очереди. Даже в столовой.
Мы вышли из дежурной части во внутренний двор. Косой ветер рвал дождь в хлесткие холодные брызги. В коричнево-серых лекалах луж расплылись яркие цветные пятна бензина, мерцавшие зеленью и синевой, как засохшие фиолетовые чернила.
У дверей собачника стояли кинологи Юра Одинцов и Вася Шаров. Они смотрели на своих собак — Юнгара и Шаха, которые, как щенки, носились по двору, налетали друг на друга, рычали несердито, понарошке грызлись, сшибаясь грудью и становясь на задние лапы наподобие геральдических львов.
Рита опасливо посмотрела на громадных псов, спросила осторожно:
— А ничего, что они вот так здесь бегают? Без привязи?
— А что?
— Куснуть ведь могут, наверное?
Я засмеялся:
— Служебная собака может куснуть прохожего только по команде хозяина.
Но на всякий случай — чтобы ей спокойнее было — взял ее под руку. Она невольно прижала мою руку крепче к себе, и прикосновение к ее мягкому теплому боку ударило меня током.
Ах, память! Зыбун-песок. Все истаяло, утекло, пропало. Вот так же, прижавшись друг к другу, мы прыгали через лужи, в которых дымились сиреневые шары фонарей, бежали в кафе «Синяя птица», неподалеку отсюда, на улице Чехова в переулочке, шесть ступенек в полуподвал. Колышущиеся серые клубы дыма, плотные, как хлопковые тюки, пятна желтого света от бра, важные бородатые мальчики, кислое разбавленное вино, тонконогие девочки в коротеньких юбочках, остывший кофе, пляшущий ритм сердца, радостно-грустное томление, сладкие зазывные кошачьи голоса джазистов, скачущий всхлип бит-музыки, тощий севрюжий профиль поэта на крошечной эстраде:
…Обернулся шар земной,Как яблоко в руках!Пробежало десять лет— Следа не увидать…
Помнишь, как ты смешно говорила: «А не пора ли устроить очередную оргию в злачных местах?» Это означало — пойти в кафе-мороженое или на танцы. Наверное, ты потом рассказала мужу о наших «оргиях в злачных местах», и он добро, снисходительно ухмыльнулся: «Милые, глупые ребятки!..»
— Рита, а помнишь, как ты рассердилась на меня из-за крючка? — спросил я.
— Из-за крючка? — Рита удивленно взглянула мне в глаза, она морщила лоб. — Что-то припоминаю, но…
Ничего ты не припоминаешь. Да и помнить-то, собственно, нечего. Так, пустяки… Но вся моя нынешняя жизнь состоит из запоминания пустяков. Крючок…
Она пришла на свидание очень гордая. В кафе на улице Горького, бывшем коктейль-холле, уселись мы чинно за столик. Рита расстегнула сумку, достала из нее складной крючок. Двойной крючок в виде скрипичного ключа. Верхней загогулиной крючок прицепила к краю стола, а на нижнюю повесила сумочку. Совершенно загранично, крайне элегантно. И посмотрела на меня — ну как?
А меня обуял дикий хохот. Ну, просто я помирал от смеха, — не понимаю теперь, что мне показалось тогда таким смешным в этом анодированном симпатичном крючке. Может быть, я ощущал ужасную несовместимость этого жалкого атрибута маленькой светской жизни с нашей студенческой бедностью? Не знаю, в общем, почему мне показался этот крючок таким нелепым и смешным. Эх, дуралей, мне бы хоть разок им восхититься…
Нет, я безудержно смеялся. Пока не увидел, что в глазах у нее слезы…
А столовая управления переполнена. Обеденный час, и все столики огромного, как вокзал, помещения заняты. Только один, у самой раздачи, пуст, четыре чистых прибора — никаких табличек, объявлений, но, как бы ни торопился алчущий милиционер, он никогда не сядет сюда. Все знают, что этот стол занимать рискованно, могут «попросить», — здесь обедает Опергруппа Дежурного по городу: тот, кто в ней занят, выходить из управления не имеет права. А за всеми остальными столами бушует море человеческих забот, служебных и личных дел-делишек — неизбежная приправа к суточным щам и гуляшу «по-африкански».
— …Я тебе говорю точно — он ко мне придирается…
— …Нет, нам за этот квартал в министерстве загривок намылят…
— …Да Карпов ему в эндшпиле всегда воткнет…
— …Эх, если теща к нам не переедет, что с девочкой делать — ума не приложу…
