Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов - Леонид Семёнович Словин
Никола не отвел взгляд. Бесцветно–желтоватые, как у уличного кабелька, зенки его ничего не выражали.
— Чего ж?! Алеха — фраерок. Это его дела.
— От него записка пришла. Следователь — его земляк. Он ему сказал, кто его вложил…
— Ну?!
— И почему ты на свободе…
" Продажные менты… Вот и помогай вам…»
— Мусору веришь…
Кавказец оставил слова без внимания.
— И за что тебя прописали в Москве. Управление милиции на железке… Так?
На карту была поставлена его жизнь.
— Тогда ответь… — У Николы был существенный аргумент в его пользу. — Тебя с Алексеем посадили ко мне? Или меня бросили в камеру к вам?!
Его посадили к ним.
Это было важным. Менты, как правило, первым сажали своего человека. Обосновавшийся в камере он получал, таким образом, неоспоримое преимущество старожила над вновьприбывшими….
Никола мельком взглянул на «мокрушника».
Его кавказские кенты вряд ли знали, что он провел ночь в камере в 33–ем как залетный из Нерехты…
Никола намеренно обходил его, рассчитывая на ответную помощь.
— Вы ведь уже сидели, когда меня привели?!
Но катала только отмахнулся.
— А как меня самого взяли в гостинице в ту же ночь! Кто мог знать, что я там? Только ты и Алексей!.. Но он сидел! И сейчас еще сидит…
Никола выругался.
— Да в московских гостиницах вертухай на вертухае!
— Менты приехали четко за мной! Знали что у меня пистолет!
— Менты тебе что хочешь скажут!
— У меня там баба — администратор. Я ей плачу… Она все слышала.
Кавказец оглянулся — вокруг по–прежнему никого не было. Что–то негромко добавил по–своему.
— А брали меня как раз транспортные менты. С этого вокзала. Соображаешь? Начальник розыска. Фиксатый. Знаешь его?
Тайное, в конце концов, всегда становится явным.
Никола погибал.
В огромном набитом конторой зале рядом с лестницей ни одна сволочь не смотрела по сторонам — а только на херотень, что шла по телевизору.
Богатый чемодан–ловушка все стоял у стены.
" Хоть бы кто нибудь толкнул…»
Сирена мгновенно бы подняла всех.
Кавказцы взяли Николу в кольцо — даже при желании он не смог бы теперь из него вырваться.
" Вот как бывает…»
Из десятков разборок выходил он невредимым, незапятнанным авторитетом, никогда — с пацанов еще — не знал страха за жизнь.
Что–то в нем дрогнуло.
— Погоди! — он обернулся к «мокрушнику». — Ты–вор! Я вижу людей… Скажи свое слово!
Тот был сейчас его союзниковм по жизни — когда–нибудь его непременно ждало то же.
" И начальство в 33–ем не погладят по головке, если выяснится, что их человек участвовал в мокрухе…»
Никола не сомневался в намерениях бригады.
" Залетный» его понял:
— Я лично к тебе ничего не имею, браток…
Кавказец покосился:
— Помолчи! С тобой тоже будет разговор!
Разборка закончилась тут же, у лестницы.
Эдик взглянул на мужика с зонтом, стоявшего позади.
И тут же короткая металлическая трубка в черном чехле с виду несильно коснулась шеи Николы.
Вор упал, но еще прежде голова Никола свалилась набок, как верхушка на сломаном стебле.
— Уходим! — скомандовал Эдик.
СМЕРДОВ
Подрезанный накануне Николой у винного магазина амбал все еще находился в стационаре. Смердов появился, когда огромная многоэтажная больница уже забылась в тревожном неглубоком сне.
Заместитель начальника 33–ьего и его опер — молодой дембель с Алтая двинулись нескончаемо–длинным узким коридором, в котором им не встретился ни один человек.
Проплутав в больничном подвале, они попали в приемный покой.
— С кем тут можно поговорить? — Смердов наугад открыл одну из дверей. В
кабинете никого не было. На сломанной кушетке спал пьяный бомж, лицо его было в крови.
Наконец Смердов нашел дежурную бригаду.
Врачи только что поужинали, включили магнитофон. Никто не спешил взяться за работу.
Узнав, что требуется ментам, бородач–хирург вызвался помочь, он был чуточку поддатый.
— Сюда…
Лифт поднял их на пятый, к блоку интенсивной терапии. Длинный, метров на триста, коридор был полуосвещен.
Больные спали.
— Идемте.
Бородач и менты двигались мимо неосвещенных столовых и ординаторских. На постах у ночных сестер светились неяркие настольные лампы.
— Сюда. Это здесь… — позвал хирург.
Раненый лежал у окна, под капельницей, он слышал, как скрипнула дверь, открыл глаза. В палате лежали еще двое, тоже с капельницами, они не пошевелились.
— Лежи, лежи…
Все трое подошли к кровати.
— Мы на два слова! — Смердов сказал жестко: — Преступник, который тебя подрезал у магазина, задержан. Он у нас. Надо кое что уточнить.
— Я уже сказал… — чуть прошептал раненый.
— Что именно?
— Упал я!
Смердов прервал грубо:
— Мозги нам не парь, малый!
— Я сказал…
— Доктор, — Смердов обернулся к хирургу. — Вы посмотрите пока других больных. А мы пошепчемся…
— Хорошо… — Бородач растерялся.
— Прикрой дверь, — скомандовал Смердов оперу–алтайцу, едва хирург вышел.
Вчерашний дембель отошел к двери.
— А ну, быстро рассказывай! — Смердов нагнулся над раненым. — А то я сейчас посмотрю, какой ты герой, если тебе швы распустить…
— Я…
— Ну!
Он поднял одеяло. Справа на животе амбала белела наклейка.
— Быстро!
Наклейка была уже в руке у Смердова. Безобразный, большими стежками шов заканчивался коротким шнурком.
— Он молодой, в годах?
Смердов уже держал конец шнурка.
— Ну!
Раненый сдался.
— В годах…
— Высокий? Среднего роста?
— Среднего.
— Худощавый.
— Да.
— А одет?
— В осеннем пальто. Дедок…
— Правильно. За что он тебя?
— Сам я полез, пьяный был.
— Опознать сможешь?
Раненый колебался. Угроза его жизни была вполне реальной.
— Да.
— Ладно, давно бы так.
Смердов прихлопнул наклейку. Раненый застонал.
Появился хирург. Самолюбие его было уязвлено. Он не намерен был больше терпеть бесцеремонность ментов.
— Все! Больному нужен покой!
— Уходим. Где у вас телефон, чтоб поменьше ушей. Фу, черт! — Смердов чуть не сбил капельницу.
— В ординаторской. Но там спят…
— А автомат?
— Рядом с отделением травмы конечностей.
Смердов ответил со смешком.
— Мог бы и сам сообразить: лежачие мало звонят. Тут недалеко?
— В конец коридора.
Из автомата Смердов связался
