Пер Валё - Исчезнувшая пожарная машина
— Тебя выпишут послезавтра?
— Наверное.
— А потом ты, очевидно, будешь неделю на больничном?
— Очевидно, — с отсутствующим видом ответил Гюнвальд Ларссон.
Рённ посмотрел на свои часы.
— Ну, мне пора. У моего сына завтра день рождении, и мне надо купить ему подарок.
— А что ты собираешься ему подарить? — не проявляя особого интереса, спросил Гюнвальд Ларссон.
— Пожарную машину, — ответил Рённ.
Гюнвальд Ларссон уставился на него так, словно он сказал что-то ужасно неприличное.
— Он ее хочет, — объяснил Рённ. — Она примерно такого размера и стоит тридцать две кроны.
Он развел руки, чтобы показать, какого размера пожарная машина.
— Понятно, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Ну… в таком случае, пока.
Гюнвальд Ларссон кивнул. Он ничего не говорил до тех пор, пока Рённ не взялся за дверную ручку.
— Эйнар…
— Да?
— Эти цветы… ты их сам нарвал? На какой-то могиле?
Рённ с обидой посмотрел на него и вышел.
Гюнвальд Ларссон лег на спину, сплел пальцы своих могучих рук за головой и устремил взгляд в потолок.
На следующий день был четверг, четырнадцатое марта; никаких признаков весны пока не наблюдалось, хотя, если верить календарю, она уже наступила. Напротив, ветер стал более холодным и пронизывающим, чем обычно; твердые крупинки снега стучали в окна Южного управления. Колльберг сидел и пил кофе с булочками, разбрасывая крошки по письменному столу Мартина Бека. Сам Мартин Бек пил чай, тщетно надеясь, что его желудку станет лучше. Была половина четвертого, и бóльшую часть дня Колльберг посвятил ворчанию на Скакке. Когда объект его насмешек время от времени удалялся за пределы слышимости, он смеялся до колик в животе.
Раздался тихий стук в дверь и вошел Скакке. Он бросил робкий взгляд в сторону Колльберга и осторожно положил лист бумаги на стол Мартина Бека.
— Что это? — поинтересовался Колльберг. — Еще один случай мнимой смерти?
— Копия протокола из Института судебной экспертизы, — едва слышно прошептал Скакке и направился к двери.
— Скажи нам, Бенни, — спросил Колльберг с невинным выражением лица, — как это тебе пришла в голову мысль стать полицейским?
Скакке нерешительно остановился и принялся переминаться с ноги на ногу.
— Отлично, — сказал Мартин Бек, взяв документ в руки. — Спасибо. Можешь идти.
Когда дверь закрылась, он взглянул на Колльберга и сказал:
— Может, на сегодня уже достаточно?
— Ладно, — весело ответил Колльберг. — Я могу продолжить завтра. Что это?
Мартин Бек пробежал глазами протокол.
— От Хелма, — сказал он. — Он обследовал ряд предметов с места пожара на Шёльдгатан. Как он говорит, для того, чтобы установить возможную причину пожара. Результаты отрицательные.
Он вздохнул и положил протокол на стол.
— Эта девушка, Мадлен Ольсен, умерла вчера, — произнес он.
— Да, я читал об этом в газетах, — безо всякого интереса сказал Колльберг. — Кстати, а ты не знаешь, почему это ничтожество решило стать полицейским?
Мартин Бек ничего не ответил.
— А я знаю, — сказал Колльберг. — Я читал в его деле. Он написал, что хочет воспользоваться профессией как трамплином в своей карьере. Его цель стать начальником управления полиции.
Колльберг зашелся в очередном приступе смеха и едва не подавился булочкой.
— Не нравится мне это дело с пожаром, — сказал Мартин Бек.
Прозвучало это так, словно он разговаривает сам с собой.
— Что это ты там сидишь и бормочешь? — отдышавшись, спросил Колльберг. — А кому оно нравится? Разве недостаточно, что четыре человека сгорели заживо, а этот слабоумный великан получил медаль?
Колльберг внимательно посмотрел на Мартина Бека и заговорил серьезным тоном:
— Все ведь совершенно ясно, разве не так? Мальм открыл газ и покончил с собой. О том, что произойдет потом, он не думал, а когда дом взорвался, был уже мертв. Погибли трое ни в чем не повинных людей, а полиция лишилась свидетеля и шансов на поимку Олафсона или как там его зовут. Тебе или мне здесь делать нечего. Разве я не прав?
Мартин Бек тщательно высморкался.
— Все сходится, — решительно подвел итог Колльберг. — Только не говори, что сходится слишком хорошо. Или что твоя знаменитая интуиция…
Он осекся и критически оглядел Мартина Бека.
— Черт возьми, по-моему у тебя какая-то депрессия.
Мартин Бек пожал плечами. Колльберг покачал головой.
Они были знакомы давно и отлично понимали друг друга. Колльберг прекрасно знал, что мучит Мартина Бека, однако не мог первым, без его разрешения заговорить на эту тему и поэтому весело предложил:
— Да черт с ним, с этим пожаром. Я уже о нем почти забыл. Как насчет того, чтобы сегодня вечером пойти ко мне? Гюн уходит на какие-то курсы, мы сможем выпить и сыграть партию в шахматы.
— Да, — согласился Мартин Бек. — Почему бы и нет.
Теперь у него был повод прийти домой хотя бы на несколько часов позже.
XI
Гюнвальда Ларссона действительно выписали пятнадцатого марта после утреннего обхода. Доктор велел ему не волноваться и освободил на десять дней от работы, то есть до понедельника, двадцать пятого.
Спустя полчаса он вышел на продуваемое ветром крыльцо Южной больницы, остановил такси и поехал прямо в управление полиции на Кунгсхольмен. Ему не хотелось встречаться с коллегами, и он прошел в свой кабинет никем не замеченный, за исключением дежурного внизу. Он заперся в кабинете и позвонил по телефону в несколько мест. Если бы хоть один из этих разговоров услышало его начальство, он бы схлопотал строгий выговор.
Разговаривая но телефону, он делал записи на листе бумаги, на котором постепенно образовался список из нескольких имен и фамилий.
Из всех полицейских, которые так или иначе занимались пожаром на Шёльдгатан, Гюнвальд Ларссон являлся единственным выходцем из высшего общества. Его отца можно было отнести к богатым людям, хотя после продажи недвижимости от этого богатства мало что осталось. Гюнвальд Ларссон вырос в фешенебельном районе Стокгольма Эстермальм и посещал лучшую школу. Однако вскоре оказалось, что он стал белой вороной в семье. У него были совершенно противоположные взгляды, к тому же он объявлял об этом в самые неподходящие моменты. В конце концов отец счел, что нет другого выхода, как позволить сыну стать моряком.
Гюнвальду Ларссону не понравилась служба в военно-морском флоте и через несколько лет он перешел в торговый флот. Здесь он очень быстро понял, что все его знания, полученные в училище и на борту допотопных военных кораблей, совершенно ничего не стоят.
Все его братья и сестры получили высшее образование и к тому времени, когда умерли родители, уже успели сделать карьеру. Он не поддерживал с ними контактов и, честно говоря, почти забыл об их существовании.
У него не было стремления до конца своих дней оставаться моряком, поэтому ему пришлось подыскать себе другую профессию, которая, желательно, не обрекала бы его на сидячий образ жизни и позволила бы извлечь преимущество из его отличной физической подготовки. К огромному изумлению и невообразимому ужасу его родственников в Лидингё и Эстермальме он стал полицейским.
Мнения о нем, как о полицейском, были самыми различными. Однако почти все недолюбливали его.
В большинстве случаев он поступал не так, как все, а его методы, как правило, были, мягко говоря, не совсем обычными.
Таким же необычным являлся список, лежащий сейчас перед ним на письменном столе.
Гёран Мальм, 42, вор, мертв (самоубийство?);
Кеннет Рот, 27, вор, мертв, похоронен;
Кристина Модиг, 14, несовершеннолетняя проститутка, мертва, похоронена;
Мадлен Ольсен, 24, рыжеволосая проститутка, мертва;
Кент Модиг, 5, ребенок (детский дом);
Клари Модиг, 7 месяцев, грудной ребенок (детский дом);
Агнес Сёдерберг, 68, старуха, дом престарелых в Розенлунде;
Герман Сёдерберг, 67, старый алкоголик, Хёгалидская лечебница;
Макс Карлсон, 23, бандит, Тиммермансгатан, 12;
Анна-Кайса Модиг, 30, проститутка, Южная больница (психиатрическое отделение);
Карла Бергрен, ?, проститутка, Гётгатан, 25.
Гюнвальд Ларссон просмотрел список и решил, что имеет смысл допросить лишь трех последних. Из оставшихся четверо мертвы, двое — маленькие дети, которые еще ничего не понимают, и двое — беспомощные старики.
Он сложил вчетверо лист бумаги, сунул его в карман и вышел из кабинета. Внизу он не сделал даже попытки кивнуть дежурному. Нашел на стоянке свою машину и поехал домой.
Субботу и воскресенье он просидел дома, запоем читая роман Сакса Ромера.[6] О пожаре он совершенно не думал.
В понедельник утром, восемнадцатого марта, он проснулся рано, снял последние повязки, принял душ, побрился и долго выбирал, что надеть. Потом сел в машину и поехал на Гётгатан, где жила Карла Бергрен.
Ему пришлось подняться по двум лестничным маршам, пересечь наискосок заасфальтированный двор, преодолеть еще три грязных лестничных пролета с облупившейся коричневой краской и разболтанными перилами, и наконец он оказался перед щелястой дверью, на которой висел металлический почтовый ящик и был прикреплен клочок картона с написанными от руки словами «Карла Бергрен, манекенщица».
