Ольга Лаврова - Третейский судья
— Ладно заливать, — прерывает Ландышев, хлопая ее по заду. — Приступим к первому наслаждению. Скажи, чтоб нам дали водки и соленых огурцов.
— Да, господин, — пышечка удаляется.
Вскоре приносит водку и огурцы. С низким поклоном ставит на столик.
Обычно сначала Ландышев пьет быстро, раз за разом, почти без закуски. Потом притормаживает. Может и перестать, может и отпустить вожжи — смотря по ситуации. Но на памяти Руслана он не надирался до потери рассудка и таскать его на себе не приходилось.
Достигнув определенной кондиции, Ландышев потребует музыки, потом поесть, ну и все остальное. Девушки составят, так сказать, десерт. Впрочем, он в сексе может и сымпровизировать: в кабинете кого-нибудь трахнет, в машине на скорости — как взглянется. Потребность у него всегда есть, но несколько петушиная. Девочки тишком посмеиваются, очень тишком: сам босс о себе высочайшего мнения.
— Музыку можешь завести? — спрашивает Ландышев пышечку. — Поставь мне «Лили Марлен». Есть такая немецкая песня. Поищи давай.
— Нету, господин.
Руслан выходит к машине — у босса постоянный запас любимых мелодий. Пышечка с почтением принимает кассету и семенит прочь.
— Жизнь есть игра, а сегодня ты сдал мне козыря. Выпьем за удачу.
Чокаются, Руслан пригубливает: он практически на работе.
Включается музыка. Звучит «Лили Марлен». Ландышев подпевает. Далась ему эта песенка сопливая… Вдруг взглядывает пристально:
— Ты как к немцам относишься?
— Нормально, — говорит Руслан.
— Фюрер был крепкий мужик. Наплевать, говорит, что мои сапоги в крови, мне важно в них дойти до победы. И марксизм так же учил: критерий истины есть практика… Считаешь, для чего мне нужно сломать Авдеева? — Хмелеет помаленьку.
— Большие деньги на кону.
— Нет, не понимаешь. Я его разорю, и я его фирму заберу. За гроши. Понял? Больно жирный для него кусок. Он как был таксистом, так и остался.
Томин, служа в Интерполе, слегка помотался по свету и видел кладбища на разных широтах — как правило, вылизанные, просторные, с регулярно расположенными надгробиями. Вероятно, красивые с тамошней точки зрения. Но елки-палки, до чего же неуютные!
То ли дело на Родине: немножко мусорно, но зато лежат покойники живописно, разнообразно, кто под плитой, кто под плечистым памятником. Кто под крестом, который уже в землю врос. И у каждого своя «каморка» с оградой, иногда «квартирка» на несколько могил; с кем жил, с теми и лежит, оно приятно. И лица на портретах сплошь приятные. И в каждой оградке своя эстетика: где лавочка и песочком посыпано, где незабудки, где венок жестяной с розами. Деревья не рубят, слава богу, на них гужуется птичий народ, добавляя в тишину свое движение, щебет, изредка раскатистое «кар-р». Конечно, когда похороны, печально. Но пока похорон нет, гулял бы да гулял.
Что Томин и делает, умудряясь одновременно морочить голову Тимофеевне. Та под градусом и охотно хихикает по любому поводу: Томин ей нравится.
— На мой бы вкус, — говорит он, помахивая ободранным кейсом, — я бы, конечно, тетку Евгению к себе взял. Я бы ее похоронил у себя на кладбище в Туле. За милую душу! Ни рубля бы не стоило!
Томин совершенно точно чувствует, чем взять Тимофеевну.
— А кем ты на кладбище в Туле-то?
— Незаменимый человек. Могу памятник срубить, могу оградку сварить, могу крест поправить. Только могил не рою. Потому как, знаешь, не рой другому яму.
Тимофеевна, посмеявшись, спрашивает:
— А тетка не хочет?
— Хочет в Москве. Она еще, когда жива была, все меня упрашивала. Я говорю: тетечка, поедем ко мне, я тебе какую хошь мимозу посажу, оградку буду каждый месяц красить! Нет, говорит, Ванечка, хочу с сестрой Соней лежать. Это, говорит, моя последняя воля.
— Какая покойница капризная, — остроумничает Тимофеевна и покатывается.
Томину тоже «очень смешно».
— Ну и что ты надумал?
— Я там около ее сестры старую могилу присмотрел. Срок вышел, можно опять туда класть. Пошли покажу.
Они пробираются по узкой кладбищенской тропинке. Кое-где Томин галантно поддерживает Тимофеевну за талию. Его задача сейчас привести ее к могиле, которую навещает Янов, и получить максимум сведений на месте.
— Если захоронение не заброшено, срок значения не имеет, — на ходу предупреждает она.
— Я знаю. Но ведь это несправедливо. Полежал сам, дай полежать другим.
Томин останавливается и указывает на «присмотренную» могилу:
— Вот, гляди.
— Да, милый, она же ухожена. Как можно разорять! А где сестра-то теткина?
— Вот эта, — поворачивается Томин к могиле матери Янова — Коваля. — Царствие небесное! — крестится он.
— А-а, эта… Знаю ее, знаю, — она машинально повторяет жест Томина.
— Лучше бы всего сестер вообще вместе положить, в одну могилу. Плечом, так сказать, к плечу. Не разрешат?
— Да у этого захоронения хозяин есть. Сын. Ты, что ли, не знаком?
— Он разве здесь? Троюродный мой брат! — достает и показывает Тимофеевне фотографию Коваля. — Этот?
— Этот. Заходит к нам.
— Слушай, не знаю, где живет. Мне бы его найти! Я бы его уговорил вместе положить. Ведь последняя воля!
Тимофеевна пожимает плечами.
— А у вас тут какой порядок — адреса родственников записывают?
— На что?
— Вдруг какое ЧП, чтобы известить.
— Какое же ЧП? Воскреснет, что ли?
Снова веселье.
— Пошли в контору, — решает Томин. — Посмотрим регистрацию.
В кладбищенской конторе Томин листает гроссбух за 1984 год. Находит нужную запись. Но адреса нет, проставлено только: «Коваль Олег Иванович. Центральный почтамт, до востребования».
Томин выходит. На лавочке поджидает Тимофеевна.
— А теперь познакомимся, — строго говорит он ей, — и предъявляет милицейское удостоверение. — Я из уголовного розыска.
— Да что это? Зачем это? — оторопело бормочет женщина.
— Весь наш разговор объявляю секретным! — жмет на всю катушку Томин. — Сейчас отберу у вас подписку о неразглашении.
— За что? Я ничего такого…
Томин достает внушительного вида бланк.
— Чтоб никому ни звука про меня! Иначе уголовная ответственность!
Расстилает бланк поверх кейса, сует женщине ручку, командует:
— Подпись! — и указывает пальцем место.
Вечерний ресторан. За столиком Коваль и Катерина. Она по-взрослому: в длинном декольтированном платье, Коваль долго его выбирал. Девушка мало смотрит по сторонам, она замкнута на Коваля и дышит своим коротеньким счастьем.
Он тоже при параде и в добром расположении духа. Оценивающе оглядев Катерину, говорит:
— Надо купить тебе приличные сережки.
— Да ну!
Катерине хочется приличные сережки, что на языке Коваля означает дорогие. Но она как-то боится радоваться его подаркам. Вдруг решит, что она потому липнет, что он богатый.
— На память, — настаивает Коваль.
— Ну купи, — соглашается она с грустинкой, потому что «на память».
С эстрады объявляют:
— Дамы и господа! Сегодня среди наших гостей знаменитый Вилли Токарев. Попросим его подарить нам песню!
Под аплодисменты публики из глубины зала — из-за спины Коваля — идет Вилли Токарев. Проходит мимо столика, спохватывается:
— Макс! Счастлив вас видеть! — трясет руку Коваля. — Вы тоже вернулись?
— Пока нет.
Вилли смотрит на него, на Катерину, опять на него. В глазах вопрос.
— Ее зовут Катя, — роняет Коваль.
Вилли целует ручку. Катерина переживает звездный миг. Вилли Токарев как певец ей до лампочки. Но ведь он звезда! И у всех на глазах поцеловал ей руку! Кому расскажешь — не поверят.
— Я буду петь для вас, — говорит Вилли, жестом объединяя Коваля и Катерину, и уходит к эстраде.
— Макс, откуда ты его знаешь?!
— Свела однажды судьба.
— Ты ему сказал «пока нет». Пока не вернулся. Но можешь вернуться?
— Чем черт не шутит… когда-нибудь…
Катерина расцветает. Она пропускает мимо ушей растяжимое «когда-нибудь». Он не возьмет ее с собой, зато вернется.
Вилли кончил переговоры с оркестром и поет.
— Вилли, когда уезжал, думал, насовсем? — спрашивает Катерина.
Коваль кивает.
— А вот вернулся…
И Макс вернется! Ей хочется сказать: «Я буду ждать тебя», но она чувствует, что это прозвучит как в кино. А главное, нет уверенности, что ему это нужно, чтобы она ждала. Катерина умнеет. Она быстро-быстро учится понимать, что не следует навязываться, всюду таскаться за Максом хвостиком, пытаться хитрить или взбрыкивать: от этого ему делается скучно.
Закончив, Вилли направляется обратно мимо столика Коваля.
— Возвращайтесь! — говорит он.
— Если бы не уехал, кем бы ты сейчас был? — спрашивает Катерина. — Демократом или кем еще?
— Я был бы олигархом.
