Юзеф Хен - Тост
– Как хорошо, – шепнула она. Потом подняла голову, вытерла слезы. Беззвучно зашевелила губами. Быстро поцеловала его и сразу же оттолкнула.
Он остался стоять с протянутыми руками, как нищий. Она повернулась и сбежала со ступеней террасы.
– Анна! – крикнул он.
Она быстро шла среди деревьев. Он побежал за ней.
– Анна! – кричал он.
Анна не обернулась. На мгновение она погрузилась во мрак, но потом опять вышла в полосу лунного света.
– Остановись, не делай меня смешным!
Анна остановилась. Посмотрела вверх на конную статую Великого Фрица.
– Негодяй, – сказала она. Хенрик схватил ее в объятия.
– Пусти, – приказала она.
Он отступил. «Раскапризничавшаяся девчонка, черт бы ее побрал!»
– Можно, я тебя поцелую? – спросил он.
– Нет.
– Обниму тебя?
– Нет.
– Я люблю тебя. Она крикнула:
– Нет! Умоляю тебя, ни слова об этом! Нет, нет, нет!.. Потом: – Послушай, разреши им отсюда уехать. Возьми, что они тебе дают. Не будь таким гордым.
– Это бандиты.
– Я не уверена.
– Они приехали сюда, чтобы грабить.
– Пусть грабят. Нас это не касается.
– Перестань, ради бога! – воскликнул он. – Зачем ты об этом говоришь! Именно сейчас!
Она молчала.
– Пойдем ко мне, – сказал он.
– Нет.
– К Смулке бы ты пошла! – крикнул он в бешенстве.
– Не пошла бы.
– А ко мне пойдешь, – сказал он и схватил ее за руку. Она застонала:
– Отпусти, мне больно.
– Пойдем.
– Пусти.
Хенрик тянул ее, она спотыкалась, так дошли до гостиницы.
– Дурак, – говорила она. – Честный идиот. Чего ты от меня ждешь? Невинного чувства? Ангельского тела? Это ушат с помоями, дурачок. Клоака! Пусти меня, я пойду сама!
Он отпустил руку Анны, и она начала растирать ее, морщась от боли. У входа в отель они остановились. Анна подошла к нему:
– Сказать, какая такса была у меня в лагере?
Он отпрянул.
– Сказать? – наступала она.
– Нет.
– Я могу ее тебе назвать.
– Нет!
– Ну тогда заткнись, и чтобы я не слышала ни одного благородного слова!
Да, теперь он все понял. Но внутренне противился этому. То, что она ему сообщила, не имело значения. Он хотел ее утешить, но в ее глазах не было слез.
– Пани Анна… – начал он. Возвращение к «пани» было таким же неожиданным, как недавний переход на «ты».
14
Скрипнули массивные петли, в портале отеля стоял слегка сгорбленный Шаффер.
– Какая чудесная ночь, пан профессор, – сказал он. – Я не удивляюсь, что вы не спите, это потому, что у вас романтическая душа. Остальные давно легли и храпят вовсю, в коридорах ни одной живой души, темно и тихо, я не слышал никаких подозрительных звуков, за исключением одного номера, в котором орал тот невысокий, гладко причесанный пан. Я вам не мешаю? Можете не отвечать, я догадываюсь, что мешаю, так же, как и эта луна, пани такая красивая, пана тоже бог не обидел, но представьте себе, пан профессор, что за многие месяцы это первая ночь, когда я нахожусь в обществе людей, да еще таких высокообразованных. Не выпить ли нам по этому случаю? У меня большое желание, но я хотел бы наконец выпить в компании интеллигентных людей.
– Чего он хочет? – спросила Анна.
– Выпить с нами.
– Ну что ж.
Шаффер возвратился с подносом, на котором стояли три рюмки. Хенрик смотрел, как Анна пьет, прищурив глаза, как будто вместе с вином она вливала в себя неземное блаженство, словно боялась, что, когда она их откроет, потекут ручьи слез. Потом Шаффер взял пустые рюмки и ушел назад. Они сели на ступенях террасы. Становилось темнее, луна опустилась ниже и пряталась за крышами домов.
– Вы хотели бы жить в лесу? – спросил Хенрик.
– Нет.
– Не со мной, с кем-нибудь другим, вообще…
– Может быть.
– Мне обидеться? – спросил он. Она вздохнула. Как если бы действительно страдала.
– Нет, – ответила она.
– Ас кем же?
– Не знаю. С каким-нибудь хорошим человеком. Но в лесу мне жить не хотелось бы.
– Вы замуж собираетесь?
– Может быть. За какого-нибудь хорошего человека. И старого. Чтобы как можно меньше иметь с ним дело.
– И вы считаете, что будете хорошей женой?
– Разумеется.
– Верная?
– Конечно.
«Она тоже хочет чистоты, – подумал он. – Только понимание чистоты у нее специфически женское. Если честь, то и раскаяние, и удобства, и материальная обеспеченность».
– А что, если вам понравится другой мужчина?
– Не нужны мне никакие мужчины.
– А если?
– Я повторю себе то, что сказала вам: «Я ушат с помоями, и мне нечего дать ему взамен».
Луна зашла за крыши домов, и темнота сгустилась.
– Вы никогда не сможете это забыть? – допытывался он.
– Никогда.
– Надо забыть.
– Нет, надо помнить.
«Сейчас я ей скажу, – твердил он про себя. – Скажу такое, от чего ей тошно станет».
– Попробую описать вам ваше будущее, – начал он. – Я не хиромант, но прошел лагерь, вы тоже, вчера я был на станции, видел там одну девушку, ее внешность меня поразила, я прекрасно помню ее лицо, хотя она мне только улыбнулась и я не обмолвился с ней даже словом.
– Смотрите, – перебила Анна, – поздравляю.
– Нет, это совсем не то, что вы думаете, просто она все время стоит у меня перед глазами. С вами такое тоже может случиться. Через год, два или через три вы увидите лицо, к которому почувствуете доверие, и оно вызовет у вас радость. Что-то в вас переменится, вы даже сами не заметите, как это произойдет. В одно прекрасное утро вы бодро выпрыгнете из постели. Вам будет весело, без причины. Возможно, будет солнечный день. Возможно, вы будете у моря и из окна увидите красивую лодку, качающуюся на волнах. Но это необязательно. Возможно, будет дождь или снег. Во время купания вы будете напевать, это будет приятное купание, так как я уверен, что без ванной вы замуж не выйдете.
– Какой вы злой.
– Потом вы заметите, что существуют и другие мужчины, что среди них есть симпатичные и даже привлекательные, и кто-нибудь из них станет вам особенно мил, он скажет, что вы прекрасно сложены, что у вас прекрасная фигура, и вам это будет приятно, вы забудете обо всем, и о своем счастье. Вот тогда вы почувствуете, что старый муж вас держит взаперти, вы станете с ним жестокой и даже не захотите вспоминать о том, что сами желали именно такого, старого и беспомощного.
– И что я тогда с ним сделаю, со своим мужем? Отравлю его?
– Грибами. Но, возможно, инфаркт у него будет раньше.
– Вы ужасны. Ни капли снисходительности.
– Я хочу вас убедить в том, что жизнь длинна, длиннее, чем нам кажется, и ее очень трудно заполнить.
– Стервец, – выругалась она.
– Что такое?
– Задали же вы мне задачу. С этим стариком, который станет мне немил. Так вот, я знаю, что я сделаю. Ни за кого я замуж не выйду, не хочу никому изменять… Значит, через сколько лет я забуду? Через два года?
Хенрик сказал:
– Предупреждаю, два года – это тоже немало.
Он не знал, согласится ли она с ним. «Два года – это ужасно долго. Я хотел бы дожить до завтрашнего дня. Мелецкий не сдастся без борьбы, может завязаться перестрелка, и я получу пулю в живот». Он заметил, что думает об этом без волнения. «Видимо, подсознательно я не верю, что будет уж очень плохо, – решил он. – Кто-нибудь отступит, я или он, а может быть, Анна права, может быть, лучше махнуть на них рукой, самое важное – это ночь, убегающая в глубь темноты, скоро начнет светать. Я не буду обладать Анной. Не узнаю вкуса ее наготы, не засну в ее объятиях». «Мама, – простонал Чесек, целуя пани Барбару, – мама», – повторил он и заснул. «Что-то безвозвратно ушло, луна спряталась, и стало темно, но я все еще жив, сижу возле нее и почти счастлив». Хенрик опять видел высокие неподвижные деревья, их шершавую кору, лес, пахнущий как… А если дать Мелецкому уехать?» Он достал пистолет. Осмотрел его: десять патронов в магазине, десять в запасной обойме, может не хватить.
– Что вы делаете? – спросила она сонным голосом.
– Ничего. Вы сможете заснуть?
– И очень даже быстро. Я падаю с ног.
– Я провожу вас в номер.
Хенрик помог ей подняться. Она прижалась к его плечу и стала на минуту такой близкой и знакомой. Ей, по всей вероятности, было приятно касаться пальцами его плеча, приятно было телу, которое она так презирала.
Шаффер дремал в вестибюле под пальмой. Хенрик разбудил его.
– Ах, это вы, пан профессор, – сказал он. – Вам надо ложиться.
– Я сейчас это сделаю. Идите спать, Шаффер. Когда придет время дежурства, я вас разбужу.
Долговязый немец, покачиваясь, встал.
– Это очень плохо, что вы не спите, – сказал он. – Вы завтра будете не в форме?
– Я не должен быть в форме, – небрежно бросил Хенрик.
– Пан профессор.
– Jawohl?
– Этот пулемет, вы знаете, он стреляет со скоростью около шестисот выстрелов в минуту.
«Негодяй, упивается выстрелами. Ему хотелось бы, чтобы мы перебили друг друга. – Хенрик почувствовал, что его охватывает ненависть. – Если уж кропить, то надо начинать с него», – подумал он.
