Юлиан Семенов - Огарева, 6

Костенко начал перебирать фотографии и вчитываться в заключения экспертов, прислушиваясь к тому, как Ермашева вела допрос.

— Мы с вами остановились на том…

— Я помню. Я сразу-то не очень понял, чем вы интересуетесь. Вы, наверное, думали, может, он был бледным или испарина на лбу? Да?

— Да. Именно это меня интересует.

— Знаете, никаких симптомов, в этом-то и ужас! Румяный был, веселый, бодрый, как всегда. Он же не человек был, а машина — весь в движении, огонь-мужик.

— Скажите, а почему он ударил вас?

— Я же объяснял товарищам в отделении милиции. Он не ударял меня. Это смешно, ей-богу. Зачем же на покойного напраслину возводить, хулигана из него делать. Любим мы на тех, кто ответить не может, сваливать. Он, покойный-то, был человеком высоких душевных качеств. Я ведь объяснял, как дело было. Он в последний миг зацепенел весь, а у него в руке фужер. Я к нему потянулся через стол-то, а он вперед рухнул и прямо мне стеклом в лицо.

— А почему он упал не на стол, а возле вашего стула?

— Да разве тут упомнишь каждую мелочь? Я кровью умылся, понять — ничего не понял, упал, а уж потом крик и шум начался, когда официанты подскочили. Я сообразить ничего не соображаю, кровь хлещет на глаза, а как очнулся, как увидел его рядом с собою мертвого, так шок у меня случился, говорить уж совсем не мог. От нервов, понятное дело… Человек-то он был замечательный.

«Если бы я не пришел, — подумал Костенко, — то допрос, видимо, превратился бы в сольную партию Пименова. Девушке неловко ставить жесткие вопросы, потому что этот человек — уважаемый работник, директор завода, орденоносец. Издеваемся над «интеллигентской мягкотелостью», а ведь это идет от нашего дремучего полузнания. Настоящий интеллигент никогда не бывает мягкотелым. Настоящий интеллигент всегда обнажает существо проблемы, не опасаясь, что при этом он кого-то может обидеть вопросом, беспощадным и прямым. «Мягкотелый интеллигент» — эти два слова, в принципе-то взаимоисключающие друг друга в данном понятии. Мягкотелым может быть мещанин, обыватель. Как бы мягкотелый ни говорил о себе, что он интеллигент, все равно на деле он мещанин. Когда речь идет о поиске истины, надо сразу же называть кошку кошкой и заранее оговаривать условия игры».

Костенко дождался, когда Ермашева начала записывать ответ Пименова, и спросил:

— Скажите, по пути к «Ласточке» Проскуряков в больницу не заезжал?

— Не знаю, ей-богу.

— Разве вы не в одной машине ехали?

— Мы? Да нет. Я на такси, а он на служебной. Вы шофера его спросите, у него шофер — хороший человек, вам точно скажет: завозил он его куда или нет.

— Спасибо. Это, видимо, Ирина Васильевна сделает позже. Вы меня извините, — обратился он к Ермашевой, — что я влез в вашу работу без разрешения.

— Ну что вы, Владислав Николаевич, пожалуйста.

— Тогда позвольте, я задам еще несколько вопросов.

— Да, да, конечно.

— Скажите, товарищ Пименов, — начал Костенко, отодвигая от себя папку с экспертизами. Он поднялся со стула и по обычной своей манере сел на краешек стола, — скажите, пожалуйста, а Проскуряков был воздержан по части спиртного?

— Да он и не пил вовсе! Так, если за компанию.

— Может, компаний было много?

— Нет, раз, два, и обчелся.

— Он никогда раньше не жаловался на боли в сердце?

— Никогда.

— Вы с ним часто выпивали?

— Да как вам сказать? Раза три я с ним выпивал.

— Где?

— Один раз, когда он к нам на завод приезжал, а два раза здесь, в Москве.

— Когда первый раз пили?

— Ну, этого-то я не помню.

— Где?

— Тоже не помню. Он сказал мне: «Пойдем, Пимен, поужинаем, что-то настроение скверное, семья на даче, одному грустно».

— А в день гибели что он вам сказал?

— «Едем, — говорит, — Пимен, поужинаем, а? На бережку посидим поболтаем. Яуза течет, чайки летают». Вот и поболтали.

— Это когда он вам предложил? В какое время?

— Да уж часов в семь, после работы, конечно.

— У него посетителей не было?

— Нет, всех принял, все вопросы решил.

— А у вас?

— Что? Что у меня?

— Тоже все вопросы были решены?

— Да. Я все провернул.

— Так… Продолжайте.

— Да вот, собственно, и все, чего ж тут продолжать?

— Нет. Не все. Он вас пригласил. Что было дальше?

— Дальше поехали в «Ласточку».

— Вот меня и занимает: почему вы врозь поехали, если работа у вас обоих была кончена?

— А вам непонятно?

— Не совсем, — признался Костенко и закурил, предложив сигарету Пименову.

— Спасибо, я, если позволите, свои, — ответил тот и достал мятую пачку «Севера». — Так вот, неловко перед подчиненными — ему, а мне — перед работниками главка, чтобы, знаете, чего не подумали. У нас ведь народ скор на сплетни: если начальник дружит с подчиненным, значит, обязательно и поблажки и там, понимаете, льготы всякие.

— Вы давно дружили с Проскуряковым?

— Давно.

— Домами?

— Что?

— Я спрашиваю — домами тоже дружили?

— Мы-то? Бывал я у него, а моя старуха скрючена радикулитом, в Пригорске сидит безвыездно. Я-то у него был пару раз.

— Кто предложил поехать в «Ласточку» врозь? Неужели Проскуряков так боялся досужих сплетен? Такой уважаемый человек, начальник главка.

— А может, он куда с шофером заезжал? Надо шофера спросить.

— Теперь это просто-таки необходимо сделать, — согласился Костенко и посмотрел на Ермашеву со своей обычной улыбкой. — Не так ли, Ирина Васильевна?

— Шофер уже вызван, Владислав Николаевич.

— А в отделении милиции его не допрашивали?

— Допрашивали. Он сказал, что отвез Проскурякова прямо из главка к высотному зданию на Котельнической. А «Ласточка» рядом с высоткой.

— Вот как? Видите, товарищ Пименов, никуда больше Проскуряков не заезжал.

3

Костенко ощущал, как за последние пятнадцать лет в нем остро развилось особое «качество чувствования». Он порой ощущал себя неким точным индикатором, улавливающим и безошибочно отделяющим ложь от правды. Однажды в клубе милиции выступал с психологическими опытами Вольф Мессинг. Костенко подошел к нему после сеанса, и они долго беседовали. Маленький, с седой шевелюрой, в безупречном костюме, Мессинг, держа свои пальцы в руке Костенко, говорил:

— Каждый человек может развить в себе заложенные с рождения качества телепата, угадывателя, а скорее не угадывателя, а распознавателя, надо только желать, надо поставить перед собой цель…

Первое время, когда Костенко чувствовал во время допроса, что человек ему лжет, и оперативная целесообразность не возбраняла сказать об этом, он тем не менее, опасаясь зря обидеть, молчал, из-за этого еще больше раздражался, как и всякий, кому нагло лгут в глаза. Он ловил себя на том, что, почувствовав фальшь, в корне ломал отношение к человеку, подвергая затем сомнению даже самые правдивые показания.

И сейчас Костенко уловил в словах Пименова — таких, казалось бы, искренних и открытых — неправду, и не простую, связанную с тем, что проглядел что-то или напутал, — многие лгут, чтобы не выглядеть смешными или жалкими, — нет, в словах Пименова была особая ложь, расчетливая и продуманная. И, поняв это, Костенко перестал задавать вопросы, решив, что Пименова надо вызвать для серьезной беседы, тщательно к ней подготовившись, ибо слишком уж многое во всем этом деле закольцовывалось на столь, казалось бы, случайно возникшем фигуранте: Кешалава — Налбандов, Налбандов — Пименов, Пименов — Проскуряков.

— Не буду вам больше мешать, — сказал Костенко, поднимаясь. — До свидания, Ирина Васильевна.

— До свидания, Владислав Николаевич.

— До свидания, — сказал Костенко, полуобернувшись к Пименову, — может статься, что мне понадобится с вами побеседовать по поводу интересующих меня вопросов.

— Пожалуйста, — с готовностью ответил Пименов, — слетаю домой, все на производстве утрясу и могу приехать, если есть необходимость.

— Я думаю, улетать сейчас вам ни к чему.

Ермашева спросила:

— Взять подписку о невыезде?

— Нет, — ответил Костенко, — зачем же… Просто попросить товарища Пименова задержаться на два-три дня. Адрес ваш указан?

— Да, я указал: гостиница «Турист», номер девяносто четвертый, корпус пятый. Но мне бы хоть на пару дней вернуться домой, товарищи. Все-таки я вместо двух дней и так уже неделю здесь. Мне-то в белокаменной приятно, но ведь там фабрика работает, нерешенных вопросов, наверное, тьма.

— А зачем государственные деньги на билеты тратить? — в тон ему ответил Костенко. — Рублей семьдесят набежит, не меньше. Мы-то ведь не оплатим, мы только преступников за казенный счет возим.

Костенко уже взялся за ручку двери, но потом, задержавшись на какой-то миг, обернулся:

— Между прочим, мне бы вас и как квалифицированного эксперта хотелось привлечь. Вы не откажетесь помочь нам?