Елена Топильская - Овечья шкура
— Ладно. Ты помнишь, как выглядел парень?
— Сейчас, — ответила Люда, сосредоточенно грызя ноготь. Помолчав полминуты, она монотонно начала перечислять приметы:
— Рост сто восемьдесят сантиметров. Телосложение нормальное. Лицо круглое, справа под бровью — оспинка. Брови немного светлее волос на голове. Короткая стрижка, косой пробор, налево, волосы темно-русые, не очень чистые. Глаза серые, близко посаженные. Нос прямой. Губы узкие…
Я ошеломленно взглянула поверх ее опущенной головы на Василькова. Тот успокаивающе кивнул и сделал мне знак рукой — мол, все в порядке. Я пожала плечами. Девица говорила как по-писаному. Неужели Васильков вложил ей в голову все эти приметы? Неужели он таким образом хочет мне навязать кого-то в подозреваемые? В конце концов, я этого Коленьку совсем не знаю. Почему я должна без оглядки ему доверять? Привел ко мне наркоманку конченую, та мне внаглую лепит информацию (а вернее сказать, дезинформацию), выученную с чьих-то слов, и что я должна думать по этому поводу?
Люда тем временем продолжала бубнить про парня, якобы забравшего ее сожителя Вараксина из дома:
— На правой кисти у него татуировка: орел и надпись “ВДВ”.
Я глубоко вдохнула и решила пока не проявлять недоверия.
— Люда, а одет он как был? Ты не запомнила?
Люда с готовностью ответила:
— Запомнила. На нем были джинсы синие, поношенные. Кожаная черная куртка, правый край ворота потертый, под курткой синяя клетчатая рубашка. Знаете, теплая такая. Фланелевая. На ногах — кроссовки, размер сорок первый. Ну, сорок второй. “Найк” — “левый”, не фирменный, они очень сильно поношенные, стоптанные просто. Такие продаются на барахолке у метро “Звездная”, я знаю, в каком ларьке. На правой кроссовке шнурок грязный, и на одном конце нету такой металлической фигульки.
Вот эта металлическая фигулька, наверняка призванная оживить сухой протокольный язык, которым Люда описывала приметы, меня доконала. Люда явно заучила текст, и если Васильков считает, что я этого не пойму, то он сам дурак.
— Люда, а сколько раз ты этого парня видела?
— Один, — ответила она, нисколько не смутившись.
— А сколько времени он с Вараксиным разговаривал?
— Секунд тридцать, — сказала Люда тем же бесстрастным тоном. — Да, у него еще ремень был такой — с металлической пряжкой, типа солдатского.
Я решительно поднялась.
— Коля, можно тебя на минуточку? — пригласила я Василькова на выход голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Коленька покорно пошел заумной в коридор, перед этим ласково потрепав по плечу свою липовую агентессу.
Выйдя из кабинета, я плотно прикрыла дверь и зашипела на Василькова:
— Зачем ты мне ее привел? Если тебе надо кого-то отработать, сказал бы сразу, без этого спектакля. Только учти, что в камеру сажать без серьезных оснований никого не буду. Я в такие игры не играю.
— Ты о чем? — удивился Коленька. — Все так классно идет, ты ей понравилась. Ты молодец.
— Васильков, я же ясно сказала, я в такие игры не играю. Не надо делать из меня дуру. Она такая же свидетельница, как я композитор. Да еще и наркоманка. Других у тебя не было в запасе?
— Маша, ты что?! — Коленька посерел лицом. — Ты что, думаешь, я тебя дурю?! Да зачем мне это надо?!
— Мало ли! Мог бы сразу мне сказать, кого надо отрабатывать, а не устраивал бы показательные выступления! — я никак не могла успокоиться, а дурацкие оправдания Василькова только заводили меня еще больше.
— А, тебя смущает, что она так уверенно приметы называет? Я же тебя предупреждал — ничему не удивляйся.
— Коленька, — я выдавливала слова сквозь зубы с плохо скрываемым бешенством, — не может нормальный человек за тридцать секунд разглядеть и татуировку, и пояс солдатский, и даже отсутствие рогульки…
— Фигульки, — поправил меня Васильков.
— Да, конечно, это меняет дело, — я все еще кипела бешенством. — А даже если и разглядит, то не запомнит, уж поверь моему опыту. А если человек еще и наркоман, то о чем может идти речь?
— Так, — Коленька отвернулся и захлопал себя по карманам, вытащил сигареты и закурил. — Во-первых, успокойся.
— Я спокойна, — сказала я так злобно, что даже пустила “петуха”.
— Я вижу, — Коленька усмехнулся. — Во-вторых, я же тебе говорил: она прирожденная разведчица. У нее действительно феноменальные способности. Согласен, она наркоманка, и ей вообще немного осталось, несколько лет, и она сгорит. Тем более, что Вараксина убили, так хоть он ее в узде держал, а без него она недолго продержится.
— А во-вторых? — я начала успокаиваться. Может, и правда?
— А во-вторых, знаешь, сколько я с ней возился, пока привел в более-менее сносное состояние? Как нарколог возился, а не как опер. Ты знаешь, что? Проверь ее способности, вот и увидишь, нормальные показания она дает или гонит с чьих-то слов, — Коленька опять усмехнулся.
— Как я их проверю?
— А ты измени что-нибудь в своей внешности.
— Например? — я снова начала злиться.
— Ну, я не буду тебе подсказывать. Чтоб ты меня не упрекнула в двойной игре. Сама придумай. А потом мы вместе зайдем, и ты спросишь у Люды, что в твоей внешности изменилось.
Я недоверчиво смотрела на Василькова. А может, у них разработана целая система условных знаков, чтобы обдурить меня окончательно? Но, подумав секунду, я отказалась от этой мысли: разрабатывать систему, только чтобы ввести меня в заблуждение? Правда, существует такой вариант, что опер Васильков с помощью этой странной девушки уже давно дурит доверчивых следователей. Но если они занимаются этим давно, то уж не наступали бы на одни и те же грабли.
Ну не вызывают доверия такие подробные свидетельства на пустом месте. Уж врали бы более правдоподобно…
— Ты готова? — Васильков затушил окурок и взялся за ручку двери.
— Отвернись! — потребовала я, успев подумать, как глупо я выгляжу. Но Васильков покорно отвернулся.
Сначала я сняла и спрятала в карман кителя форменный галстук. Но поразмыслив, галстук вернула на место и сняла с кителя университетский ромбик. Потом переодела часы с левого запястья на правое, все равно они скрываются под манжетом форменной блузки. И уже направилась было вслед за Васильковым обратно в кабинет, но задержалась на минутку и, пожертвовав красотой, сцарапала с ногтя большого пальца левой руки бледно-розовый лак. Надо было приглядываться, чтобы определить, что на одном из ногтей нет лака, потому что покрытие телесного оттенка на остальных ногтях не бросалось в глаза (не люблю яркие когти).
Мы с Васильковым вернулись в кабинет; за то время, что мы отсутствовали, в кабинете было тихо, оттуда не доносилось ни шороха, ни дыхания. Войдя, я убедилась, что Люда и позу не изменила — как сидела сгорбившись на стуле, так и продолжала крючиться, поставив локти на худые коленки. Васильков демонстративно сел за спиной девицы, но она и ухом не повела, не шелохнулась, и на меня глаз не подняла.
— Люда, — сказала я предельно сухо, — посмотри на меня.
Люда послушно повернула голову в мою сторону. И мне даже стало не по себе — такой мертвый был у нее взгляд: взгляд человека с той, “смертной”, стороны к нам сюда, в мир живых. Тусклые, как у рыбы, глаза, и даже тоски в них не было, ничего — одна пустота.
— Проверяете меня? — глухо спросила она, хотя я пока не задавала ей никаких вопросов. Но она и не дожидалась вопросов. — У вас был значок такой на форме, синий, в виде ромбика. Вы его спрятали. И часы с левой руки на правую переодели. У вас часы на синем ремешке, кожаном. И цифры обычные на циферблате, не римские. И еще лак у вас на левой руке содран. Вы специально содрали?
Я поражение уставилась — даже не на Люду, на Василькова. Такого не бывает!
— Люда, ты ведь даже на меня не смотрела!
— Это вам так кажется, — не поворачивая головы, сказала она. — Просто я все замечаю. И все помню. Мне самой плохо от этого. Найдите этого парня, который увез Володю. Я хочу ему отомстить. Мне Николай Васильевич сказал, что вы сможете.
Я достала из кармана кителя свой университетский значок и прикрутила его на место. Переодела часы на левую руку, достала из ящика стола протокол допроса свидетеля и кивнула Люде:
— Давай сначала и по порядку…
Я допрашивала Ханурину три с половиной часа. Она предоставила бесценную информацию не только о внешности преступника, но и о характере деятельности ее покойного сожителя, и о его взаимоотношениях с компаньонами.
После допроса Васильков увез Люду, пообещал отвезти ее домой и вернуться. Я допытывалась у них обоих, не опасно ли ей оставаться в той квартире у “Звездной”, но Люда сказала, что больше ей негде жить, и если с ней до сих пор ничего не произошло, то ничего и не случится.
— Я осторожная, — сказала она на прощание. Но у меня сложилось впечатление, что ей просто все равно. Ни смерть, ни убийцы ее не пугают. Похоже, она уже свыклась с мыслью о том, что скоро умрет от наркотиков, и ничто ее не держит — Вараксин убит, родных у нее нет. Или она просто считает, что их нет, что в принципе дела не меняет.
