Аркадий Адамов - Круги по воде
Старушка, однако, с ответом не торопилась, тщательно расправила на коленях тёмную юбку, затем достала из кармашка вязаной старенькой кофты очки, надела их, аккуратно заправив дужки под седые волосы, затем строго оглядела по очереди всех троих и укоризненно, тихим басом произнесла:
— Сынов у вас, видать, нет. Вот что. А милиция наша нешто искать умеет? Штрафовать за курей — это она умеет. Глотку драть тоже умеет, — голос её налился гневом, — при всем честном народе. Тут Барабанов герой, тут он нрав свой показывает. А вот горю помочь… — она вдруг всхлипнула, торопливо достала платок, промокнула глаза под очками, затем трубно высморкалась.
— Это кто же такой Барабанов? — тихо спросил Виталий, обращаясь к Томилину. — Что это за герой?
Тот, хмурясь, ответил:
— Участковый их. Замену вот никак не найдём.
— Разберёмся, — многозначительно пообещал Игорь.
— Сын говорил, из Москвы люди приехали, — вздохнула старушка, пряча платок. — Должны они найти младшенького моего. Один он при мне остался.
— Найдём, Анфиса Гордеевна, — хмуро ответил Томилин. — Непременно найдём.
— И ещё сомнение в меня вошло, — старушка строго поглядела на него сквозь очки. — В обед Ларка прибегала, спрашивала, нашли Серёжку аль нет. Глаза, конечно, чёрным намазаны, дух цветочный на весь двор, а юбка вот, — она растопырила пальцы, — чистый срам, прости господи. Чего только Серёжка мой в ней нашёл?
Виталий и Откаленко с улыбкой переглядывались.
— Вот она, Ларка-то, и сказала, что видели Серёжку аккурат в тот вечер, когда он к вам собрался, — продолжала старушка. — И будто шёл он не один.
— А где же видели? — быстро спросил Виталий.
— Да на Речной, вот ведь что.
— Это где же такое? — Виталий посмотрел на Томилина.
— Другой конец города совсем, — ответил тот, покачав головой. — Ни к гостинице, ни к заводу, выходит, не шёл, — и, в свою очередь, спросил: — С кем шёл, не говорит?
— Нет. Уж я Ларку пытала.
Между тем гроза стихла, посветлело небо, в разрывах уже не свинцово-чёрных, а серых, словно размытых водой, туч пробивались золотистые отсветы скрывшегося за лесом солнца. Где-то далеко, в той стороне, куда ушла гроза, погромыхивал гром.
— Куда же он шёл, интересно знать? — задумчиво произнёс Виталий, машинально вытаскивая из кармана свою трубку.
Старушка опять всхлипнула и, достав платок, стала вытирать глаза, придерживая другой рукой очки.
— Найти его надо, граждане милиция. Беспременно найти, — горестно пробасила она. — Чует моё сердце! беда с Серёжкой моим стряслась, беда. Меня зовёт. Христом-богом прошу, найдите!
…Поздно ночью Виталий и Откаленко вернулись в гостиницу. Не притронувшись к стоявшим на столе бутылкам с молоком и прикрытым салфеткой булкам — все это они ещё утром приготовили себе на ужин — оба повалились спать.
Уже в постели, погасив свет, Виталий убеждённо произнёс:
— Одно пока ясно: исчезновение Булавкина связало с новым расследованием дела Лучинина. Отсюда вывод… Ты меня слышишь?
Но Игорь ничего не слышал. Уткнувшись лицом в подушку и подсунув под неё руки, он уже спал.
Утром Виталий отправился в городскую прокуратуру.
Разговор там предстоял трудный и неприятный. Накануне начальник горотдела Раскатов предупредил: «Уж если Павел Иосифович в чем утвердился, то его нипочём не сдвинешь. Скала. Вот так». А следователь прокуратуры, видимо, «утвердился» в мысли, что дело Лучинина закончено. И «утвердился» не без помощи того же Раскатова. Попробуй теперь их «сдвинь», обоих.
Виталий вздохнул, невольно замедляя шаг.
Было рано, но солнце уже палило невыносимо. Тени нигде не было. О вчерашней грозе вспоминалось, как о немыслимом счастье.
На углу, около пыльного сквера, Виталий подошёл к зеленому дощатому киоску, терпеливо выстоял в очереди, изучая макушки вихрастых парнишек, стоявших перед ним с громадными бидонами, и, наконец, выпил кружку тёплого кисловатого кваса. Затем, истерзанный жарой и сомнениями, поплёлся дальше.
Около газетного киоска представился случай встать в новую очередь: пришли московские газеты. Ноги сами собой уже двинулись было к ней, но тут Виталий внезапно обозлился. «Трусишь, подлец? — со злостью сказал он себе. — Иди, иди, товарищ Роговицын умирает от нетерпения увидеть тебя».
Но старший следователь, видимо, не умирал от нетерпения, потому что Виталию пришлось довольно долго дожидаться в маленькой приёмной: Роговицын временно занимал кабинет уехавшего в Москву городского прокурора.
Мимо Виталия деловито сновали озабоченные люди с папками, дверь кабинета то и дело противно скрипела. Виталий ждал, стоя около окна и заложив руки за спину. Отвратительный зелёный балкон напротив он уже успел изучить во всех деталях, как и сохнувшее на нем бельё. Наконец кто-то окликнул его:
— Товарищ, вас просят зайти.
К этому моменту основное чувство, владевшее Виталием, была злость, которая уже давно поборола все сомнения и опасения по поводу предстоящей встречи.
Виталий решительно шагнул через порог, прикрыв за собой дверь, и очутился в просторном кабинете, который как две капли воды был похож на все кабинеты, в которых приходилось Виталию бывать. Тот же большой письменный стол, хотя и несколько старомодной формы, заваленный бумагами, маленький столик возле него с двумя стульями для посетителей, сейф в углу, а в проёме между окнами — слегка продавленный диван.
Из-за стола навстречу Виталию приподнялся невысокий, седоватый человек в очках. Серый костюм на нем был помят, серый, в какую-то полоску, галстук чуть съехал набок. Узкое, словно оттянутое вниз тяжёлым подбородком, лицо с ввалившимися щеками было как бы отгорожено от всех блестевшими стёклами очков и неразличимо в подробностях. Да и весь он казался каким-то пыльным и совсем неприметным. Виталий представился.
— Прошу, — коротко сказал Роговицын, указывая на один из стульев перед столом, и сухо добавил: — Извините, сейчас освобожусь.
Он склонился над какой-то бумагой, держа в поднятой руке самопишущую ручку, словно собираясь метнуть её.
«Приём по самому низшему разряду, — насмешливо подумал Виталий. — Будь уважения побольше, встал бы, чтобы поздороваться, а то, глядишь, и вышел бы из-за стола или даже пошёл бы навстречу, я не говорю уж встретить в дверях, тут надо быть, наверное, министром. Хотя министра такой встретил бы на улице».
— Вы разрешите? — вежливо осведомился он, вынимая трубку.
— Да, да, прошу, — не отрываясь от бумаги, кивнул седоватой головой Роговицын.
Виталий не спеша набил трубку и закурил.
Оба словно готовились к трудному разговору.
Наконец Роговицын размашисто подписался, снял очки и, откинувшись на спинку кресла, сдержанно произнёс:
— Слушаю вас.
Без очков он выглядел ещё старше и суровее. Желтоватое лицо оказалось во всех направлениях иссечено глубокими морщинами, они как-то совсем по-разному располагались на впалых щеках, на тяжёлом подбородке, вокруг глаз, около ушей, и от этого лицо как бы дробилось, и нельзя было уловить какой-то главной его черты, кроме невозмутимой, прямо-таки каменной суровости.
Виталий постарался как можно короче изложить суть дела. При этом говорил он нарочито сухо и бесстрастно, напирая на полученное задание. Сообщил и о поступивших в министерство письмах «от граждан». Заключил Виталий просьбой ознакомить его с имевшимися в прокуратуре материалами и вынести постановление о возобновлении официального следствия по делу Лучинина.
Роговицын слушал молча, потирая рукой сухой, морщинистый подбородок и не сводя пристального, изучающего взгляда с Виталия, словно его больше всего интересовал он сам, а не излагаемое им дело.
Когда Виталий кончил, Роговицын, помолчав, неожиданно спросил:
— Вы давно работаете в органах милиции?
— Около трех лет, — сдержанно ответил Виталий.
— М-да. Я так и подумал. Прямо из университета пришли, не так ли? И ещё не все забыли.
— Стараюсь не забывать.
— Ну, конечно. Университет даёт солидную теоретическую базу. — Роговицын сделал еле заметное ударение на слове «теоретическую». — А теперь, значит, познаете все на практике. Так сказать, проверяете гармонию математикой.
Тонкие губы его чуть дрогнули в улыбке.
— Метод Сальери тут вряд ли подходит. Пушкин имел в виду совсем другое, — сухо возразил Виталий.
— Возможно. А я имею в виду существенные коррективы, которые вносит практика, то есть жизнь, в наши теоретические представления. Вы это успели уже заметить?
— Представьте, успел.
Виталий начинал злиться.
— Жизнь — вещь сложная, — вздохнул Роговицын. — Особенно область человеческих отношений, в которой нам с вами надлежит разбираться. Вот, допустим, покончил с собой Лучинин, — не спеша, словно сам с собой рассуждая, продолжал он, вертя в руке очки. — Может такое случиться в наших условиях? Разорение ему не грозило, безработица и голод тоже, в кино и по телевизору самоубийства у нас не пропагандируются. Это все у них там, — он махнул рукой. — Пойдём дальше. Правды у нас добиться всегда можно. Тем более человеку энергичному, образованному, деловому. Добавлю: очень деловому. Что ещё? Несчастная любовь? Ну, это оставим зелёным юношам. Или неврастеникам. Лучинин не был ни тем, ни другим.
