Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле
– У нее было три брата. Двоих согнали с наделов, когда землю продали новым хозяевам, а они пустили ее под пастбище. А третьего брата – младшего – повесили англичане, потому что приняли его за фения.
В голосе Финна звучала боль, но девушка не все поняла из его рассказа. Она прекрасно знала, что такое бедность. Некоторые лондонские улицы были не лучше ирландских трущоб. Грейси видела детей, умирающих с голоду и замерзших до смерти. Она сама слишком часто мерзла, голодала и болела, прежде чем поступила на службу к Питту.
– За кого? – тихо переспросила она.
– За фения, – стал объяснять Хеннесси. – Это такое тайное ирландское общество, которое хочет свободы для своей страны, чтобы у нас было самоуправление, чтобы мы шли во всем своей дорогой и все делали по-своему. Этого хотят все ирландцы, еще оставшиеся в живых, но одному Богу лишь известно, сколько нас. Там, где жадные лендлорды выгнали нас со своих земель, там, на западе и юге страны, остались только призрачные деревни.
– А куда же делись те, кого выгнали?
Грейси пыталась представить себе эту картину, но не могла: эта часть рассказа не укладывалась в рамки ее собственного опыта.
– В Америку, Канаду – они повсюду, где нас захотели принять, где можно было найти честную работу, еду и кров.
На это горничной было нечего ответить. Все так трагично и несправедливо! Ей был понятен гнев молодого человека.
Он увидел по ее лицу, что она ему сочувствует, и тихо, почти шепотом, спросил:
– Ты можешь все это вообразить, Грейси? У целых деревень отняли землю и дома, где люди родились и всю жизнь трудились, где они что-то наладили. Всех выгнали в никуда. Выгоняли даже зимой. Стариков и женщин с младенцами на руках, с детьми постарше, вцепившимися ручонками в их юбки, – всех выбросили в ненастье, под дождь и ветер, чтобы они отправились куда глаза глядят. Какими надо быть людьми, чтобы так поступать с себе подобными?!
– Не знаю, – тихо ответила мисс Фиппс. – Я таких еще не встречала. Но знаю, что иногда лендлорды и у нас прогоняют арендаторов и их семьи. Это не по-человечески.
– Верно, Грейси. И поверь мне, если бы я сейчас стал рассказывать, сколько горя терпит Ирландия, мы бы тут с тобой говорили еще много дней, после того как уикенд кончится и все политики вернутся в Лондон, Дублин или Белфаст. И это еще только начало! Бедность есть всюду, я это знаю. Но у нас просто медленно убивают целый народ. Неудивительно, что в Ирландии все время дождь, так что у нас вся земля изнутри стала зеленая. Это, наверное, ангелы Господни плачут от жалости при виде наших страданий.
Его собеседница все еще пыталась нарисовать в своем воображении скорбную картину этих страданий и как-то справиться с нахлынувшей печалью, когда их разговор прервала Гвен, шедшая в кладовую за какими-то ингредиентами для помады «Медок леди Конингэм».
– А как ты ее делаешь? – с любопытством спросила Грейси, всегда охочая до новых полезных сведений.
– Возьми две унции меда, одну унцию очищенного воска, пол-унции серебряной обманки и столько же мирра. Все смешай на медленном огне и добавь любых духов. Я использую розовый сироп. Он должен быть вон на той полке.
И она кивнула на полку как раз над головой Фиппс, после чего улыбнулась Финну Хеннесси. Тот быстро открыл буфет и передал ей бутылку.
Горничная одарила его теплым взглядом, словно стараясь задержаться рядом подольше. Грейси тоже хотела остаться, но подумала, что это будет похоже на какую-то игру, извинилась и ушла, однако ей было бы очень интересно знать, смотрит ли молодой ирландец ей вслед или он уже целиком поглощен разговором с Гвен.
Заворачивая за угол коридора, Грейси, не совладав с собой, повернула голову, и сердце у нее подпрыгнуло: она встретилась глазами с Финном и поняла, что он все еще думает о ней.
Обед проходил в очень натянутой обстановке. Женщины не забыли о своих острых разногласиях во время послеполуденного чая, и Шарлотта с Эмили с ужасом ожидали повторения той сцены.
Фергал Мойнихэн вышел к обеду мрачный, но держался в высшей степени ровно со всеми без исключения, хотя это давалось ему с явным усилием.
Айона Макгинли выглядела в этот вечер особенно красивой. На ней было очень выразительного сине-фиолетового цвета платье, подчеркивавшее белизну и хрупкость ее шеи и плеч. Шарлотте было известно, что Айона – поэтесса, и теперь, глядя на эту женщину, она вполне могла в это поверить. Миссис Макгинли казалась романтическим видением, а на ее губах порхала странная, какая-то отвлеченная улыбка, словно она грезила наяву и совсем забыла о необходимости проявлять обычную любезную вежливость к своим сотрапезникам.
Пирс Гревилл пребывал на своем собственном крошечном островке счастья в море житейской повседневности. Его родители были полностью сосредоточены на том, чтобы вести себя свободно и легко, делая вид, что вся остальная компания именно так себя и чувствует, и время от времени делали замечания о ничего не значащих вещах.
Кезия тоже выглядела великолепно, но как-то совсем по-иному. Трудно было бы представить себе двух женщин, столь не похожих друг на друга, чем она и Айона Макгинли. На мисс Мойнихэн было блестящее платье цвета морской волны с тонкой асимметричной вышивкой – только сбоку слева. У нее были полные, молочной белизны, гладкие плечи и очень красивая грудь. Волосы Кезии блестели под светом люстры, и вся она словно светилась богатством своих природных красок. Миссис Питт заметила одобрительный короткий взгляд, брошенный на нее Эйнсли Гревиллом, а также и Падрэгом Дойлом, и это ее не удивляло.
Сама Шарлотта оделась с помощью Грейси. На ней было одно из платьев тети Веспасии. Не то, самое прекрасное, серебристо-устричного шелка – его она берегла для более важных случаев, – а другое, тоже очень красивое, темно-зеленое, с очень строгим вырезом, что придавало ему еще больше пикантности. Все зависело от чудесного покроя лифа, подчеркивающего талию, и от фасона юбки, свободными волнами ниспадавшей с бедер и имеющей небольшой, по моде, турнюр. Миссис Питт увидела в мужских глазах восхищение, но еще больше удовольствия ей доставили быстрые завистливые взгляды со стороны женщин.
Фергал говорил с Айоной – ничего особенного, тривиальные любезности, – а затем в разговор вмешался Лоркан. Падрэг Дойл смягчил неловкость, рассказав анекдотический случай из своих приключений на американском Диком Западе и всех рассмешил, хотя порой это был довольно нервный смех.
Подали следующее блюдо. Эмили заговорила на какую-то безобидную тему, но с ее стороны потребовались немалые усилия, чтобы удержать разговор в этих безопасных рамках. Шарлотта изо всех сил старалась помочь сестре.
Но вот с последней переменой блюд было покончено, и леди направились в гостиную, куда очень вскоре пришли и мужчины. Кто-то предложил немного послушать музыку. Возможно, чтобы сделать приятное Айоне.
Оказалось, что она действительно прекрасно поет. У нее был завораживающий голос, гораздо более сильный и грудной, чем можно было предположить, глядя на ее хрупкую фигуру. Юдора аккомпанировала ей на рояле с удивительным лиризмом и, по-видимому, без всяких затруднений вторя необычным каденциям старых ирландских народных песен, совершенно непривычных для английской музыки.
Сначала Шарлотта наслаждалась пением и через полчаса почувствовала, как испытываемое ею напряжение ослабевает. Она посмотрела на Питта, поймав его взгляд. Суперинтендант улыбнулся жене, но она заметила, как прямо он сидит, и от нее не укрылось, что его глаза обшаривали лица слушателей, словно он ожидал какого-то неприятного сюрприза.
И сюрприз случился. Песни Айоны становились все эмоциональнее, все более трагическими по содержанию. Она пела о трагедии Ирландии, об утраченном мире, о влюбленных, которых разлучили измена и смерть, и о героях, павших на поле битвы.
Эйнсли от неловкости зашевелился в кресле, крепко сжав зубы.
Кезия все больше краснела, и губы у нее тоже сжались в тонкую линию.
Фергал не сводил с Айоны глаз, словно красота этих песен западала ему в самое сердце и терзала его, так что ему хотелось что-то крикнуть, возразить, но сильные чувства парализовали его протест.
Затем Эмили наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но Юдора все играла, а Лоркан Макгинли стоял неподвижно между ней и певицей, слушая с искаженным лицом эти старые песни о поруганной любви и смерти от рук англичан.
В конце концов ситуацию взял в свои руки Падрэг Дойл.
– Да, это, конечно, прекрасная и печальная песня, – сказал он, улыбнувшись, – и все это о моей родственнице. Героиня песни Нисса Дойл была моей тетей с материнской стороны.
И он посмотрел на Карсона О’Дэя, который пока еще не промолвил ни слова и сидел с непроницаемым выражением лица:
– А бедняга, герой, возлюбленный – из вашей родни, могу поклясться!
