Грехи наших отцов - Оса Ларссон
Парис замолчал, как будто давал Бёрье время усвоить услышанное.
Бёрье посмотрел на часы, теперь уже не золотые. Пора отправляться на работу.
– И еще… – Парис хитро прищурился. – У Переса матч в Гамбурге. У меня там остались кое-какие связи. Ты как будто в хорошей форме. Тренируешься?
– Ну… меня ведь больше не пускают в спортзал… Но я бегаю по утрам. Иначе сошел бы с ума.
– Скорость – это важно. Как у тебя сейчас с реакцией? Боксируешь все так же красиво, как раньше?
Бёрье рассмеялся.
– Чего не знаю, того не знаю. Играю в пинг-понг с ирландцами три вечера в неделю, у них стол в пабе. Но до сих пор никому не пришло в голову меня бить.
Парис издал тихий возглас удивления, будто пытаясь решить, достаточно ли для него на сегодня хороших новостей. Он что-то хотел сказать, и Бёрье сгорал от любопытства наконец это услышать.
Парис помешал ложечкой кофе.
– Если у меня получится устроить так, что ты сможешь участвовать в матче в Гамбурге, поедешь туда? Будешь тренироваться так, чтобы кровь сочилась из каждой поры? Ты победишь Переса?
Парис смотрел на Бёрье поверх кофейной чашки. Что-то было в его взгляде такое, что всегда нравилось Бёрье. Усталая мудрость старого лиса. Бёрье понятия не имел, как Парис думает осуществить свой план, но болтуном его тренер точно не был.
И Бёрье накрыла волна почти забытого чувства – смеси восторженности, счастливого предвкушения и здоровой спортивной злости. Матч-реванш…
* * *Похьянен мертв. Наверное, нужно было заплакать, но то, что чувствовала Ребекка Мартинссон, было далеко от скорби. Она сидела за столом на кухне и смотрела в окно на солнце и снег. Снуррис лежал у ее ног.
«В детстве я не была такой, – думала Ребекка. – Вечно переполненная эмоциями и впечатлениями. В носу так и бурлили запахи – старого хлева, мокрой собачьей шерсти и нагретых солнцем сосновых стволов. Я знала, как пахнут березовые «мышиные ушки», если растереть их между пальцами. Когда я в последний раз это делала? В то время я часто возвращалась к этому запаху, а теперь даже не вспоминаю о нем…
За лето мои пятки становились твердыми как камень. Я могла бегать по сосновым шишкам, не чувствуя боли. Ныряла в реку и не замечала, что вода холодная. Находила на дне старую леску от удочки и радовалась, словно это был клад.
Я бегала, как кошка, в высокой траве. Собирала лютики и кошачьи лапки и удивлялась, сама не понимая чему. Взбиралась на деревья, и мои колени вечно были в ссадинах, ногти обгрызены, тело покрыто комариными укусами, а в волосах колтуны.
Зимой на ловикковых варежках образовывались комочки, и мой рот был полон шерсти. Из носа текло. А однажды мой язык примерз к железу, которое я лизала на морозе, слезы выступают при одном только упоминании о той боли; и еще я очень быстро бегала. Откуда же теперь эта ноющая пустота внутри?»
Кристер сказал, что они с Марит ее пожалели.
Ребекке вдруг пришло в голову, что она не была в горах с тех пор, как рассталась с Кристером. Она встала, открыла окно. Где-то на том берегу залива работала лесопилка. Пахло снегом. Все вокруг было пусто и чисто. Ноздри Ребекки расширились, губы дернулись, как у животного. Ее вдруг потянуло в горы. Это было как зов – «Приходи!» Ребекка понимала, что надо куда-нибудь выбраться. Встать на лыжи и погрузиться в вечную тишину.
* * *Времени девять утра. Ребекка припарковала машину возле кафе в Локтатйокка. Поправила рюкзак, проверила крепления. Над горами что-то сверкнуло. Ребекка прищурилась на слепящее солнце и надела очки. Давно пора купить настоящие, со сплошными стеклами.
Ребекка проехала сотню метров и остановилась. Попробовала палкой наст. Палка легко прошла сквозь хрустящую корку и рыхлый, только что нападавший снег под ней. Уперлась в зернистый слой старого снега на глубине.
Красивый снег, но опасный. И никаких следов впереди – ни лыжных, ни снегохода. Она одна.
Ребекка пошла дальше. Подбитые шкуркой лыжи скользили с приятным свистящим звуком. Впереди страна гор. Когда-то они устремлялись к небу острыми вершинами, но по прошествии четырех миллионов лет их очертания обмякли и округлились. Теперь они возлежали вокруг Ребекки, словно гигантские животные, ленивые, полусонные волчицы с белым пушистым мехом, огромными лапами и чутким слухом. И глядели на нее сквозь острые щелочки глаз.
На полпути к Локте Ребекка остановилась глотнуть воды. Голубая бутылка «Нальген» – подарок Кристера. Давно пора купить другую.
Она вспомнила их совместные вылазки в лес и горы. Кристер был единственным человеком, рядом с которым Ребекка становилась собой настоящей. Так ей, по крайней мере, казалось. Их молчаливый быт на природе – один разжигает огонь, пока другой рубит замерзший собачий корм. А потом они ставят палатку, готовят еду. Четыре руки и одна мысль – о сексе. Проснуться ночью в его теплых объятьях и снова заснуть…
Ребекка прибавила скорости. Она не хотела делать Кристеру больно. Всего лишь стремилась быть той, кому можно доверять. Не получилось. Она уничтожает все, к чему бы ни прикасалась. С ней явно что-то не так. Что-то торчит внутри острым обломком, о который так легко порезаться. Вот и Кристер…
Иногда Ребекка будила его посреди ночи: «Поговори со мной…» И он говорил – о собаках, лесе, рыбалке в детстве. Гладил ее по волосам, и Ребекка успокаивалась.
На перевале между Лоткатоккой и Кяркетьярро стало еще тяжелей. Ребекка отчаянно работала палками, когда начался последний, крутой подъем к избушке на Локте. На склонах скопилось слишком много снега.
Главное – не останавливаться. Толкать себя – вперед и вверх. Просто напрячь бедренные мышцы. Бедро вперед – давление на середину лыжи, чтобы по максимуму использовать подбитую шкуркой часть. И не обращать внимания на молочную кислоту. Боль
