Роман Добрый - Иван Путилин и Клуб червонных валетов (сборник)
Но я не слушал его, весь погрузившись в чтение записки.
«Доктор, приезжай немедленно. Торопись, ибо я не могу из-за тебя находиться черезчур долго в страшном соседстве. Твой Путилин-».
– Что такое? – начал было я, но, махнув рукой и зная любимый загадочный стиль моего друга, наскоро надел пальто и помчался в сыскное к моему другу.
Курьер на своей неизменной тележке-тарантасе следовал за мной.
В сыскном, когда я туда приехал, я заметил на лицах служащих испуг, растерянность.
«Что такое случилось?» – мозжила меня мысль. Я быстро прошел знакомой дорогой в служебный кабинет Путилина, порывисто распахнул дверь.
– Ради Бога, Иван Дмитриевич, что такое?
Путилин, отдававший приказания своему помощнику, обернулся ко мне.
– А, это ты, доктор?..
– Как видишь.
– Так вот, не можешь ли ты оказать помощь этому несчастному господину?
И он сделал знак по направлению дивана. На нем, свесившись мешком, полулежал, полусидел молодой щеголь в бобровой бекеши, с лицом сине-бледным, с таким лицом, на котором мы, врачи, безошибочно различаем печать смерти.
– Дайте знать, Виноградов, прокурору, судебному следователю и нашему врачу.
– Сию минуту, Иван Дмитриевич.
Пока они говорили, я приступил к господину. Но лишь только я раскрыл его бекеш, как волна крови вырвалась и залила диван. Брызги крови ударили в мое склонившееся лицо. Голова господина зашаталась и свесилась еще ниже.
– Ну? – спросил Путилин.
– Да ведь он мертв. Это труп! – воскликнул я, неприятно пораженный тяжелым зрелищем.
– Ты исследовал?
Я открыл его глаза… Веки были свинцовые, зрачок – мертво остекленевший.
– Когда, приблизительно, наступила смерть, доктор?
– Сейчас, до подробного осмотра, это трудно определить, но судя по сокращению глазных нервов, можно думать, что не так давно. Часа два, полтора.
Помощник вышел отдавать распоряжения.
– Откуда у тебя появился этот несчастный?
– A-а, это крайне загадочная история. Видишь ли, минут сорок тому назад ко мне вбежал испуганный агент-дежурный и заявил, что на лестнице лежит тело какого-то господина… Я бросился туда и увидел этого господина. Думая, что он еще жив, я велел перенести его ко мне в кабинет. Но, увы, это был, как ты видишь, труп.
– Но как он попал на лестницу вашего сыскного отделения?
– Этого никто не знает, доктор. Один из недавно прибывших агентов, правда, видел, что какая-то карета, запряженная отличными лошадьми, остановилась у подъезда сыскного. Но, занятый другим делом, он не обратил ни малейшего внимания на это обстоятельство. Мало ли кто останавливается у нас в каретах?
– Ужасная рана! – вырвалось у меня. – Пуля попала, очевидно, в сердечную сумку. Смотри, какая масса крови!
– Ну и годок! – печально произнес Путилин. – Преступление за преступлением… Я начинаю думать, что криминальный Петербург скоро заткнет за пояс Лондон и Париж.
Не скажу, чтобы присутствие страшного посетителя-гостя было особенно приятно. Его открытые глаза, в которых застыл ужас предсмертных мук, были прямо устремлены на нас.
– Теперь ты понял, доктор, почему я тебя торопил?
– Да.
– Откровенно говоря, мне не особенно улыбается мысль затягивать визит неожиданного гостя.
Путилин посмотрел на часы.
– Они сейчас прибудут. Ну а пока скажи, каково твое мнение: убийство это или самоубийство.
Я еще раз сделал поверхностный осмотр трупа и ответил:
– Мне кажется, что самоубийство. В это место, то есть в сердце, очень редко целятся убийцы. Висок и сердце – это прицел тех, кто добровольно кончает жизнь.
– Браво, доктор, кажется, ты на этот раз не ошибся!
В кабинет входили спешной походкой представители власти.
– Что случилось, Иван Дмитриевич? У вас в кабинете? – здороваясь, спросил прокурор.
– Перенесен с лестницы. Ну, господа, приступайте.
Началась тяжелая, длительная процедура. Мой коллега совместно со мной осматривал труп. Путилин стоял рядом с судебным следователем, не сводя взора с трупа. Вдруг он быстро наклонился над ним.
– Что это вы так пристально разглядываете, ваше превосходительство? – спросил судебный следователь.
– Мел на жилете и на сюртуке самоубийцы, – ответил Путилин.
– Самоубийцы?.. А разве вы уверены, что это – самоубийство?
– А вот, не угодно ли, – усмехнулся Путилин, подавая тому листок бумаги, вынутый им из бобровой шапки мертвого человека.
Он протянул его следователю.
Тот громко прочел:
– «Сегодня – моя последняя ставка. Если она будет бита – я застрелюсь. Я проиграл все, что имел, и даже чужое… А. Г.».
– Ну вот и разгадка всей таинственности! – нервно рассмеялся Путилин.
Следователь и прокурор были озадачены.
– Значит, игра? Неудачная?
– Как видите, господа. Очевидно, ставка, последняя ставка этого господина была бита.
И он указал рукой на труп молодого человека.
– Да, но остается вопрос, кто этот господин… где он ставил свою финальную карту? – глубокомысленно изрек следователь, злясь на то, что Путилин по обыкновению первый пролил свет на загадочное происшествие.
– А это уж наш дорогой Иван Дмитриевич узнает. Ему и книги в руки, – облегченно вздохнул прокурор, радуясь упрощению дела.
– Но как вы предполагаете, ваше превосходительство: каким образом труп самоубийцы мог очутиться на лестнице сыскного отделения? – задал вопрос судебный следователь.
Путилин, низко склонившийся над трупом и исследовавший пальцы самоубийцы, выпрямился.
– Я оставляю за собой право ответить на этот вопрос позже, – сухо отрезал он. – Если бы сложные дела объяснялись и решались в полчаса, тогда… тогда, наверное, мы с вами, господин следователь, не были бы нужны русскому правосудию. Тогда вахтеры и курьеры могли бы исполнять обязанности следователей и начальников сыскной полиции…
Предварительное следствие было окончено. Труп увезли в анатомическое отделение Военной медико-хирургической академии.
– Вся надежда на вас, ваше превосходительство, – прощаясь, произнес прокурор.
– А отчего же не на господина судебного следователя? – иронически спросил Путилин.
Когда мы остались одни, я осторожно задал вопрос моему великому другу:
– Отчего ты, Иван Дмитриевич, так демонстративно-сурово и насмешливо отнесся к судебному следователю?
Путилин сделал досадливый жест рукой.
– Ах, оставь, доктор… Этот господин, едва соскочивший со скамьи привилегированного учебного заведения, ни бельмеса не понимает в настоящем, живом деле сыска, несколько раз язвительно пробовал «утирать мне нос». Моя слава стала ему колом поперек горла. Посмотрим, что он-то сделает.
Прошло несколько секунд, минут.
Путилин, погрузившийся в раздумье, вдруг стремительно вскочил.
– Что с тобой? – испуганно вырвалось у меня.
– Я… я вывожу мою «кривую», любезный доктор. Поезжай домой. А впрочем… скажи: ты играешь в карты? Ты помнишь штоссе, банчек?
– Ну да… Помню… Знаю, – удивился я страшно.
– Так давай с тобой сыграем…
Он подошел к шкафчику и вынул оттуда колоду карт.
– Только вдвоем играть-то скучно… Не раздобыть ли нам третьего партнера?
Путилин позвал помощника и что-то тихо начал ему шептать.
– Хорошо, Иван Дмитриевич.
Урок путилина у знаменитого «мастера»
Приблизительно через полчаса в кабинет вошел, почтительно сгибаясь, худощавый господин, уже очень немолодой, с наружностью, говоря откровенно, преотвратительной. Он был, очевидно, крашеный, так как только концы волос были черные, корни же – седые.
Узкие, противные, масляные глазки. Усы, распушенные, как у кота.
– А вот и вы, любезнейший господин Статковский!
– Имею честь кланяться вашему превосходительству. Ясновельможный пан Путилин имеет до меня дело?
Он говорил с сильным польским акцентом.
– Да, да. Это мой бывший клиент, доктор, но теперь пошедший по другой дороге, по дороге честного труда. А это, пан Статковский, мой знаменитый доктор.
Мы поздоровались.
– Изволите ли видеть, голубчик, какая история. Мне необходимо освежить в памяти всевозможные приемы шулерства высшей школы.
«Что такое?» – подумал я.
Статковского передернуло.
– Ваше превосходительство изволит шутить?
– Нимало.
– Но для чего же?
– Для того, чтобы обыграть наверняка некоторых негодяев, а главное, для того, чтобы поймать их.
– А-а, – улыбнулся, как я потом узнал от Путилина, знаменитый экс-шулер, артист своего дела. – Новое дело, ваше превосходительство?
– Да. Ну-с, так вы можете преподать мне несколько уроков? Вы многое знаете?
– О! – только и произнес великий «мастер».
В этом невольно вырвавшемся восклицании было столько гордости и самодовольства, что я невольно улыбнулся.
«Вот оно, профессиональное самолюбие!» – мелькнула мысль.
– Приступим, Статковский.
Бывший шулер преобразился. Глаза засверкали восторгом, чуть не вдохновением.
