Эрнст Сафонов - Сейф
Занимались изучением волос — тех, обнаруженных в подвале фабрики, и этих, из Гошкиной шевелюры. Процесс затяжной, не одного часа...
А тут явился участковый инспектор Щербаков — и еще одно косвенное подтверждение!
Щербаков побывал у методиста Дома культуры Шевардина, увлеченного изучением истории родного доможиловского края, возглавляющего на общественных началах местный краеведческий музей. Шевардин сказал участковому, что он не помнит, кто именно семь лет назад нашел банку с дореволюционными деньгами на территории мебельной фабрики, возле бывшей конторы купца Гундобина. Однако есть книга учета поступающих в музей экспонатов — там, вероятнее всего, фамилии указаны. Нашли эту «книгу» — толстую прошнурованную тетрадь, и в ней действительно указывалось, что такой-то клад такого-то числа в таком-то месте был обнаружен рабочими фабрики X. А. Севрюжкиным и П. М. Мятловым.
Щербаков вскочил на мотоцикл и помчался на фабрику, где поднял по счастию не отправленные в архив приказы семилетней давности. В одном из них упоминалось, что П. М. Мятлов зачисляется в штат фабрики разнорабочим...
Следовательно, Петька Мятлов, тогда еще восемнадцатилетний, мог по поручению завхоза закапывать лаз в подвал, хорошо знал о нем. А Харитон Севрюжкин, человек в больших годах, помер, как выяснилось, минувшей зимой.
— Что ж, Григорий Силыч, пора брать у прокурора санкцию на арест Устюжина и Мятлова, — торопил Чухлова Сердюк. — Операцию по задержанию разрешите возглавить мне.
— Давай, Павел. А что, ответ на наш запрос об Устюжине не поступил еще?
— С часу на час должен быть.
— Однако запрос запросом, а что медлить-то?
— Объявляю готовность, Григорий Силыч!
— Пора.
Едва закрылась дверь за Сердюком — звонок от Варвары:
— Гриша, ты не ругай его!
— Кого?
— Аркашу Дрыганова.
— Не понимаю. И с каких это пор работникам сберкассы позволено вмешиваться в дела райотдела внутренних дел? Очнись, Варвара-а!
— Ладно тебе, Чухлов... но не ругай его, прошу...
— Да за что ругать — не ругать, черт побери!
— Ты на кого кричишь, Чухлов? На правонарушителя?.. Не я — ты очнись. Остынь. Таенька не звонила тебе еще?
— Дождешься, как же... И обедом вашим сыт.
— Не ворчи, Гриша. А дочь позвонит.
— Выкладывай, что там, да покороче: занят очень.
— Тут такое дело... он вообще-то не виноват...
— Только факты, Варвара! Выводы сам сделаю.
Слушал Чухлов жену... Смеяться?.. Сердиться?
Но, во-первых, еще до рассказа об Аркаше Дрыганове он наконец-то со слов Варвары узнал, кого это Таська за собой на буксире приволокла. Парень из ближнего, Староглинского района, тоже в Москве учится, в физкультурном.
— Прыгун, метатель молота, футболист! — едко заметил Чухлов. — Ай да Таська!
— Брось, Чухлов, он стройный, высокий, приглядный... увидишь! Кириллом зовут...
— Там как? — помедлив, спросил Чухлов. — Проездом? В гости? На смотрины? Иль по-родственному уже?
— Ох, и подозрительный ты, Чухлов, ничего легко и просто не воспринимаешь, — Варвара возмущалась. — Это ж надо сказать так: «по-родственному уже»... «прыгун»... Тебе, наверно, кажется, что все вокруг не просто живут, ходят, ездят, дружат, любят друг друга, пусть даже так, а обязательно какие-то дела замышляют, ничего без определенного далекого умысла не делают!..
— Мне кажется другое: мы заболтались, — Чухлов был недоволен и собой, и тем, что именно Варвара вздумала по проводам ему высказывать. — Про Аркадия — слушаю!
И это уже, об Аркаше Дрыганове, было во-вторых...
Из телефонного повествования Варвары, обильно сдобренного восклицаниями и всякими там «ахами» и «охами», вырисовывалась следующая картина...
Младший сержант Дрыганов, отправленный на дежурство на озеро, к своей великой радости, повстречал там долгожданную Таисию Чухлову. И в первые минуты встречи не было, наверно, более счастливого на свете человека, чем он, Аркаша Дрыганов. Таська уже здесь, в Доможилове!
Но кто это с ней? Подожди, подожди...
— Знакомьтесь, ребятки!
— Да мы знакомы...
Не раз в школьные годы на доможиловском футбольном поле и на староглинском стадионе выходили они с мячом друг против друга — неизменный центральный нападающий команды «Красный луч» Доможиловского района Аркаша Дрыганов и капитан «Звезды» из Староглинки Кирилл Слободин. Какой уже год ревниво и упрямо, подогреваемые земляками-болельщиками, борются за победу, за первенство эти две районные команды, постоянно обновляющие свои составы!
— Ну что вы, мальчики, странно даже... как чужие!
— Ты где сейчас?
— В институте физкультуры... А ты?
— Недавно из армии.
— Он, Киря, ты не шути, — в милиции!
— Ух ты, растут люди! Постовой иль, может, как там у вас... сыщик!
— Аркашка, давай купаться с нами!
— Что ты! О чем ты! Ему, Тая, нельзя, он при исполнении!
— Ки-ря! Помолчи!
— Замолк!..
Как там дальше было — темный лес; и после, разговаривая с дочерью, Чухлов так и не прояснит для себя главного момента: почему же парни, в конце концов, сцепились, кто начал? Короткая схватка самбистов, по существу замаскированная драка: не кулаки — силовые приемы... Таисия увидела это с воды, когда уже далеко от берега отплыла. Кирилл бросил Аркашу через себя, тот ударился о землю грудью, раскровянив нос, содрав кожу на лбу...
У Кирилла Чухлов ничего не захочет спрашивать.
А пока, в этот момент, Варвара говорила в трубку:
— Они ж еще мальчики, Гриша, два задорных петуха. Тебе б совсем лучше не знать, да люди на озере видели, скажут, а ты не разберешься, сразу крутые меры...
— Я разберусь, — сердито пообещал он и оборвал разговор, дежурному приказал: — Дрыганова — быстро!
«Утром заявление на стол положил, а! В Москву его! Как передового, дисциплинированного... А тут хоть лычки с погон снимай. Молокосос! В часы несения специального дежурства... привлекая внимание... на виду у публики... из-за девчонки, стервецы! Вот потеха, представляю, была, сплошной цирк. Ну, Таська, ты тоже тут не сбоку, не в стороночке! Отца позоришь. Что народ скажет?..»
Разволновался — и потяжелело в правом боку. Подумал, что сейчас на виду у младшего сержанта порвет его заявление и обрывки в корзину бросит. Получай! И два-три слова, за недостатком времени не больше, однако потяжелее какие, скажет. Чтоб понял... Подробная беседа — завтра. В присутствии двух заместителей.
Дрыганов, войдя, тихо доложил, что прибыл.
Распухшее лицо, под козырьком фуражки пластырь чуть не во весь лоб...
И глаза... Такая тоска, даже мука в них, что Чухлов, проникаясь внезапным сочувствием, отвел свой взгляд в сторону, понимая, какой первородной и сокрушительной силы боль в сердце парня: он любит — и он отвергнут!
Что перед этой болью гнев начальника?! Все слова как издалека будут.
Таська, Таська!..
Прокашлялся Чухлов, сказал:
— Мне, разумеется, приятно было узнать, что моих сотрудников запросто кладут на лопатки... Можете быть свободным, товарищ младший сержант.
Дрыганов вышел.
Вбежал Чернущенко:
— Григорий Силыч, хоть экспертиза формально еще не завершена, но уже без сомнения: волосы из подвала — Гошки Устюжина!
Следом — Сердюк. Возбужденный, потрясая листком бумаги.
— Ну, мужики, поступил ответ на наш запрос. Интересный ответ! В шестьдесят шестом Устюжина судили за грабеж в Чарджоу, три года провел в заключении.
— С опытом, смотри-ка! — заметил Чернущенко.
— Который час?
— Половина пятого, Григорий Силыч.
— Во сколько в Доме культуры начало вечера по вручению паспортов шестнадцатилетним?
— В семнадцать.
«В шестнадцать тридцать Ольги Китайцевой наверняка дома уже нет, — решил Чухлов. — Пусть она спокойно получает свой паспорт. И что будет в их доме — ей лучше не видеть...»
XII
Позже, спустя долгие недели, уже на суде, Петр Мятлов заявит, что все происшедшее с ним представляется ему затянувшимся кошмарным сном, и пусть поверят ему граждане судьи — это впрямь было какое-то дикое наваждение: «Я выполнял волю Устюжина, как загипнотизированный...» На это судья бросит реплику: «А не во хмелю»? Петька согласится: «И это, конечно. А еще страх. Я очутился во власти чужой силы...» И судья снова перебьет: «А страха перед наказанием не чувствовали?»
На остриженной Петькиной голове как-то уж очень нелепо и беззащитно торчали в стороны большие вислые уши, и весь он казался тоже нелепым, нескладным — длиннорукий, с узкой грудью, но раздавшийся в бедрах, с толстенькими короткими ножками, и при мясистых губах слабый, словно сдавленный, подбородок... Раньше, когда Петька ходил по улицам Доможилова в кожаной куртке и модных брюках, из-под берета кудрявился каштановый чуб, он беззаботно насвистывал или, если бывал в подпитии, пел свое коронное: «Я ль виноват, что тебя, черноокую, больше, чем душу, люблю!..» — не замечалось, как беззаботно и безответственно слепила его природа. А вот сняли с головы кудри, перерядили в простенькую одежонку, поставили перед сотней глаз, чтоб на него смотрели, а он ответ держал, — и тем, кто хорошо знал его, удивительно стало: Петька ли Мятлов?!
