Следствием установлено... - Вильям Михайлович Вальдман
— Я извинюсь, Нина Васильевна... в присутствии всего класса... — он поднял глаза и Нина Васильевна увидела в них искреннее раскаяние.
* * *Остроносый парень с бледным строгим лицом вопросительно смотрел на стоявшего в двери Туйчиева.
— Вы случайно не ошиблись дверью? — насмешливо спросил он.
— Да вроде нет. Ведь ваша фамилия Галеев? — Арслан протянул удостоверение. — У меня к вам несколько вопросов, Рашид.
— Проходите, пожалуйста, — пожал плечами Галеев.
Да, он ждет Люцию, она написала, что приедет на каникулы, после того как он пригласил ее в Ригу. Рашид долго, но безуспешно бродил по комнате в поисках письма Калетдиновой. Познакомились только в прошлом году, когда он две недели гостил у родственников. Подружились. Знает ли он дату ее рождения? Конечно, 13 января. Нет, в этом году не ездил к ней. (Впрочем, этот вопрос Туйчиев задал для формы: сборщик завода ВЭФ Галеев 13 января находился на работе, такую справку дали ему в отделе кадров). Никто из знакомых не ездил в город, где живет Люция, и никакого подарка для нее он никому не передавал. Впрочем, подарок ко дню ее рождения он подготовил и вручит его Люции, как только она приедет. Рашид вынул из письменного стола оригинальный кулон с янтарем неправильной формы. Есть ли у него магнитофон? Разумеется. Вот он. Записи разные, в основном, хоровое пение. Гайдн? Нет, этот композитор вне сферы его интересов. В день их знакомства никакого мужчины с Люцией не было.
* * *Рянский жил с бабушкой неподалеку от центра города. Родители его умерли. Высокая, не по-стариковски стройная Елизавета Георгиевна, которой минуло уже восемьдесят шесть, никогда не болела и лишь в последнее время стала сдавать.
В семнадцать лет Лиза Каневская, дочь полковника, вышла в Петербурге замуж за немолодого тайного советника Рянского. Летом одиннадцатого муж умер и она осталась с маленьким сыном Сергеем.
После революции особняк на Фурштадтской пришлось оставить. Из окна флигелька, где они теперь ютились, виднелись серые громады домов Петрограда, еле угадывавшиеся, занесенные сугробами трамвайные пути и проторенная тропа — на барахолку. С каждым днем все дальше уходило прошлое.
Дрова в буржуйке почернели от сырости — не горят. Окуталась едкой гарью уходящая в окошко коленчатая труба. В комнате холодно. Женщина с искаженным гримасой лицом варит воблу. Сергей сидит на корточках перед печкой, щурится на огонь, зябко молчит и слушает простуженный, но еще богатый модуляциями голос:
— Ах, разве я так жила. Ты помнишь, Серж! У нас были серые в яблоках лошади, ложа бенуара в Мариинском, дача в Крыму. У меня были меха, изумительные фамильные драгоценности — вот вся шкатулка была полна. А теперь — видишь, серьги, вот все, что мне осталось. Это я спрятала и храню, не говори никому. Ах, мальчик мой, как жестока и бесчеловечна жизнь!
Театральным жестом, словно ароматный кусочек батиста, она подносит к глазам пропахшее посудой полотенце. Сергей молча вскидывает на мать темные глаза. Шипят и плюются дрова. Воняет вобла.
— Тебе нравится слушать маму? Я верю, верю — бог снова пошлет нам счастье и достаток. И у моего мальчика будет все, что он захочет, шоколадные раковинки, меренги. Мы каждый день будем ходить с тобой в синема. Ты достоин совсем другого детства...
Он рос угрюмым, молчаливым, глубоко уязвленным контрастом между недавним прошлым и трудными послереволюционными годами. Часто менял работу: был истопником, табельщиком в порту, экспедитором. Переехал сначала в Белоруссию, потом на Кавказ и наконец осел в Средней Азии, где женился перед самой войной. Елизавета Георгиевна приехала к нему погостить, да так и осталась...
Саша был поздним и единственным ребенком. К моменту его рождения Сергей Васильевич запил. Он почти не интересовался сыном. Зоя Алексеевна — робкая, застенчивая женщина — преображалась, когда муж приходил пьяным, становилась резкой и злой. Свекровь оправдывала Сергея: «Жизнь у него не сложилась, Зоинька. Он ведь дворянин». «Плевать я хотела на его дворянство! У Саши рахит, ему усиленное питание нужно, а он все пропивает!»
В пять лет Саша понимал многое из того, что происходит в доме. В восемь его уже начали тяготить назойливо-ласковая мать и редкие встречи с отцом — неприятным и чужим. Отец продолжал пить, и все, что «добывал» на экспедиторской службе, шло неведомо куда. Под гневным хмельком он часто колотил себя в грудь и визгливо кричал жене:
— Я, сударыня, задыхаюсь от вашей жизни! У меня душа с запросами.
Мать ежедневно жаловалась Саше, что она «страдалица», а «твой отец мерзавец, он хочет нас бросить». И каждый раз в такие минуты мальчик вырывался из материнских объятий и убегал на улицу. Однако и ребят сторонился.
Елизавета Георгиевна стала единственным человеком, к которому его тянуло. Своими рассказами о прошлом, о той, другой жизни — «жизни-мечте», она целиком завладела внутренним миром ребенка.
Как-то отец услышал один из ее рассказов. В тот день он был трезв, но закричал на Елизавету Георгиевну, как в пьяном угаре:
— Прекратите, маман! Я запрещаю! Хватит того, что вы меня искалечили своими баснями, — и, вытолкнув сына в другую комнату, захлопнул дверь.
Саша продолжал внимательно слушать бабку. Слушал и запоминал. Учился он хорошо и без особого труда поступил после школы на исторический факультет, но работать по специальности не стал, так как не мог удовлетвориться, как он говаривал, «сухим окладом». Частые поездки с туристическими группами в качестве гида позволяли ему проводить некоторые спекулятивные операции, «работал» он аккуратно, не зарывался...
Брискин и Саша сидели в гостиной.
— Буду с вами предельно откровенен. Мне импонируют люди вашего склада. Не скрою, отдать Жанну за вас — значит быть спокойным, — Брискин дружелюбно похлопал Александра по плечу. — Насколько вообще может быть спокоен отец, отпуская в
