Ольга Лаврова - Подпасок с огурцом
— Модильяни… Списываем Модильяни с Ветчинкина, поскольку он перекочевал к Орлецкому… А Ветчинкину заносим два эскиза Коровина… на доброе здоровье… Шадрин расстался с Верещагиным… Взял оного Верещагина Боборыкин, и правильно сделал… Так, Рязанцев. Покойного Рязанцева изымаем, да будет ему земля пухом. С Рязанцевым хватит возни на полдня…
Боборыкин потирает руки, смакуя предстоящую возню с наследием женского врача. Очень некстати кто-то звонит в дверь. Боборыкин прикладывается к глазку в передней — Ким Фалеев! Волосы взлохмачены, галстук на боку.
— Опять навеселе? — ворчит старик, отпирая.
— Я навеселе не бываю. Либо пьян, либо трезв. Сейчас просто веселый… — Ким шумно врывается в комнату. — Батюшки, что я сподобился узреть! Знаменитая картотека! Холодная летопись человеческих страстей и безумств.
— Не трогай!
— Не трогаю, на шута она мне.
Боборыкин снова садится за дело, но парень ему мешает.
— Я, по счастью, не собиратель чужого, — разглагольствует тот, — я художник, творец. Лет через пятьдесят начнут коллекционировать меня, Кима Фалеева! — и неожиданно дурным голосом запевает: «Гори, гори, моя звезда-а…»
Боборыкин вздрагивает.
— Фу, чтоб тебя! До чего ты весь крученый-верченый. Полчаса сычом смотришь, полчаса песни поешь. Терпеть тебя не могу!
— Взаимно, Анатолий Кузьмич, взаимно.
— Дерзишь? Гляди, выгоню.
— Не гоните, Анатолий Кузьмич, еще пригожусь, — смеется Ким. — Что Альберта не слышно? Обещал быть дома.
— У него массажистка. Три раза в неделю, пятнадцать рубликов сеанс.
— Хорошенькая?
— Нет.
— А Муза дома?
— Стряпает.
— Бедная. Алику бы на шеф-поваре жениться.
Из коридора слышны голоса — Альберт провожает массажистку. Затем появляется — разнеженный, в купальном халате.
— А, юный гений.
— Он самый. Спроси-ка меня, Альберт, почему я веселый такой.
— Почему ты веселый такой?
— Хорошую штучку принес. По всем статьям — Фаберже.
— Ля-ля! Ля-ля! Показывай.
Ким бережно разворачивает и ставит на стол серебряную пепельницу.
— Пепельница-лягушка? Недурно. Анатолий Кузьмич, полюбопытствуйте.
Боборыкин, не беря в руки, осматривает пепельницу.
— Превосходная работа. Если невооруженным глазом, весьма похоже на Фаберже. Но, естественно, надо смотреть и исследовать. Ты уж сам, Альберт, у меня полно дел. — Он забирает свои ящички и удаляется.
— На кой ляд старик передо мной притворяется, будто не знает?
Вместо ответа Альберт строит неопределенную мину и уносит пепельницу.
Ким взвинченно слоняется по комнате, напевая: «Гори, гори, моя звезда…»; приостанавливается перед одной из картин: «Ну и что в тебе такого особенного, неповторимого? Только имя, друг мой, только имя». Снова неспокойно бродит: «Гори, гори, моя звезда-а…». Достает сигарету, закуривает.
Входит Муза в фартуке и, заметя в руке Кима сигарету, ахает:
— Ты, паршивец, где куришь?!
— Простите, Муза Анатольевна, совершенно машинально, — он поспешно тушит сигарету.
— В любой картинной галерее заплатил бы штраф.
— Заплачу, Муза Анатольевна! — Ким начинает шарить по карманам, разыгрывая испуг человека, обнаружившего, что у него с собой ни гроша.
— Алик у себя?
— Он занят ненадолго. Лучше не беспокоить.
— Я только спрошу, класть лук или нет.
— Не класть! — преграждает ей Ким дорогу. — Если только целиком.
— Почему целиком?
— Потому что резать невозможно, глаза щиплет.
— А и ладно, пускай себе ест без лука! — улыбнувшись, решает Муза и возвращается на кухню.
Альберт появляется очень довольный, с пепельницей и лупой.
— Порядок. Клеймо на месте. «Поставщик Императорского двора» и прочая… Во сколько ты ее ценишь?
— Вещь первоклассная. На аукционе в Цюрихе за нее дали бы столько тысяч фунтов!
— Ха! — Альберт обводит комнату рукой. — Если тут все пересчитать на фунты — пуды получатся. Но, как с горечью подметил поэт: «Ты не в Чикаго, моя дорогая».
С деланно незаинтересованным видом заглядывает Боборыкин:
— Что там у Музы с обедом?
— У Музы полная икебана, — живо отзывается Ким. — Анатолий Кузьмич, сколько стоит этот Фаберже?
Вооружаясь лупой, старик придирчиво осматривает пепельницу со всех сторон.
— Сперва надо покупателя найти, потом рядиться.
— Мне деньги нужны сейчас.
— Если ты встретишь человека, которому деньги сейчас не нужны, подними меня хоть среди ночи, не поленюсь, приеду полюбопытствовать.
У Музы снова кулинарные сомнения.
— Алик, я хотела спросить… — начинает она, но при виде лягушки мгновенно забывает о стряпне. Словно по воздуху, плывет Муза к столу, крепко вытирает руки фартуком и поднимает пепельницу. — Так и думала — Фаберже! Ким, ты принес? Где откопал?
— Ким добрался до наследства петербургской балерины, любовницы великого князя, — говорит Альберт первое, что навернулось на язык.
— Точно. Как войдешь, сразу наискосок. Две старушки-сестрички, балеринины племянницы.
Муза увлечена и не замечает, что они балагурят.
— Продается? — спрашивает она, держа лягушку в ладонях.
— Продается.
— Сколько?
— Видишь ли, деточка, — вмешивается Боборыкин, — мы как раз решаем. Ким пришел советоваться.
— Папа, давай возьмем!
— Что ты, Музочка, что ты! Это совершенно не входит в мои планы.
— Тогда ты бери, Алик. Бери, не прогадаешь.
— Но ты же знаешь, во что нам влетел Рязанцев. Ни Анатолий Кузьмич, ни я просто не имеем возможности… На кухне ничего не пригорит? — Альберт тревожно поводит носом.
— Ой, Алик, помешай сам!
Альберт кидается на кухню — нельзя допустить, чтобы погиб обед!
Ким рад заварухе.
— Купите вы, Муза Анатольевна. Вам я уступлю подешевле.
— Пап, ты дашь взаймы?
— Ни рубля. Что за блажь?
— А и ладно, без вас найду! — поднимает Муза флаг мятежа. — Сколько, Ким?
— Оцените сами.
— Альберт! — призывает Боборыкин. — Ким подбивает Музу купить!
— Эй ты, кончай свои фокусы! — невнятно кричит из кухни Альберт с набитым ртом.
Ким смеется.
Боборыкин пытается умиротворить Музу:
— Давай договоримся — ко дню рождения ты получишь Фаберже.
— Но я хочу именно этого!
— Теперь не время! — отрезает Боборыкин и покидает поле боя. — Я умываю руки, — сообщает он Альберту, столкнувшись с ним в дверях.
— Ладно уж, распетушились! Не буду. Иди, Алик, я просто полюбуюсь. Ну? Полюбоваться я имею право?
Альберт неохотно скрывается.
Муза усаживается поговорить по душам.
— Слушай, Ким, как интересно — только сейчас начинают выплывать самые талантливые работы Фаберже. Будто где-то прятались и выжидали, пока их смогут оценить по достоинству.
Настроение Кима резко меняется, он вдруг мрачнеет.
— Не согласен?
— Вполне согласен.
— Из мастерских Фаберже выходило ведь немало и манерного. Не сплошь была красота, бывала и красивость. Особенно с золотом, с драгоценными камнями. А тут так просто и благородно — чистое серебряное литье. А эта лягушка, слегка утрированная, с ноткой иронии… Замечаешь?
— Это животное с настроением.
— Именно! И опять же — с чего я начала — появись она раньше, так в общем всплеске моды не обратили бы внимания, Фаберже и Фаберже. А сейчас, когда каждая находка на виду, начинаешь думать и сравнивать. Я считаю — то, чем все восторгаются, это средний уровень. А есть вершина творчества, золотой период.
Лицо Музы смягчилось, помолодело, она в своей стихии.
— И что еще вы относите к вершинам творчества?
— Из вещей, которые держала в руках, пресс-папье со спящим львом, например.
— А подсвечник-змея? — напряженно спрашивает Ким.
— Да, пожалуй. У тебя, Кимушка, отличный нюх. И все — в едином стиле и помечено московским клеймом. Я начала было статью писать. Алик даже название придумал: «Золотой период серебра Фаберже».
Жующий Альберт заглядывает в дверь и, послушав, о чем речь, исчезает.
— Дайте почитать, когда допишете.
— А, забуксовала что-то. Не пойму, на что выводить. Вряд ли это собственноручные работы старика Фаберже. Кто-то из его мастеров. Я уж в литературе, в архивах рылась — попусту. Петербургские мастера, те известны: Перхин, Соловьев, Горянов, Епифанов-Захудалин. Там мы знаем: если кроме фирменного клейма стоит «Ф.А.», — это Федор Афанасьев, «В.Б.» — Василий Бойцов и так далее. А в Москве всего-то было два или три личных клейма. Одно из них «И.П.», Но что за «И.П.»? Неведомо. Вещей его мало, они в таком же роде, — она кивает на лягушку. — Очень своеобразные.
— И вы подозреваете, что «золотой период» — это дело рук «И.П.»?
— В душе уверена.
— Отчего же на пепельнице нет букв «И.П.»? И на подсвечнике не было! — запальчиво возражает Ким.
